Составил “Записку” В.И. Даль, о чем свидетельствует заметка, сделанная по-немецки Г.П. Гельмерсеном на рукописи, которая хранится в ПФА РАН[43 ПФА РАН, ф. 56, on. 1, № 19, л. 1.]. Гельмерсен, упомянув, что сам был знаком с Виткевичем, указал, что рассказ о путешествии отважный прапорщик “продиктовал в Оренбурге своему другу Далю”. По возвращении Виткевич был вытребован в Петербург, а затем совершил поездку в Кабул с важным дипломатическим заданием, которое тоже успешно выполнил[44 ГАОО, ф. 6, оп. 7, № 738.].
Между тем обстановка в Оренбурге становилась все напряженнее. Продолжалась переписка с правительством по поводу проекта задерживать всех торгующих в России хивинских купцов, чтобы заставить Хиву вернуть русских пленников. Архивные документы, в том числе и написанные рукой В.И. Даля, показывают, что вначале Перовскому было разрешено задерживать праздношатающихся хивинцев, которые разъезжают по степи под предлогом мелочной торговли или, принимая на себя название мулл, восстанавливают казахов против России и “побуждают к уводу людей, которых передают невольниками в Хиву и другие соседние владения”[45 ГАОО, ф. 6, оп. 10, № 4371, л. 15 об.].
Однако на более решительные меры правительство долго не решалось, предлагая взамен усилить из государственного казначейства денежные средства на выкуп пленных. Как писал вице-канцлер К.В. Нессельроде: “Тогда бухарцы и хивинцы, движимые чувством интереса, сами станут мало-помалу привозить к нам наших пленных и мы успеем, если не всех, то по крайней мере часть их освободить из неволи, не причиняя тем ни малейшего расстройства торговле, безопасность и сохранение коей при всех наших действиях относительно народов Средней Азии есть первая и главнейшая цель, с которой должны сообразоваться все прочие”[46 Там же, л. 21-21 об.].
В ответ последовало гневное и убедительное письмо Перовского, подготовленное, видимо, Далем (его рукой написаны дата и адрес), где эта мера решительно отвергается, так как иначе “продажа русских русскому правительству обратилась бы в постоянный и доходный промысел”[47 Там же, л. 23 об.]. «Сейчас, - говорится в письме, - с помощью выкупа удается освободить в год лишь 2-5 человек, тогда как увозится в плен от 50 до 100. Уже складывается мнение, что “правительство не считает нужным или возможным принять меру против этого зла” и растет “ропот народный”. Действительно, ведь каждый русский, попавший в Хиву, лишается жизни или свободы, между тем как хивинец чванно и смело выступает по оренбургскому Меновому двору или по нижегородской ярмарке»[48 Там же, л. 23.].
Далее Перовский утверждает: “Дерзость и самонадеянность хивинцев будет возрастать по мере снисходительности с нашей стороны и жалкая, смешная, но крайне невыгодная уверенность их, что Россия без Хивы существовать не может, упрочиваясь более и более, будет руководить и управлять действием и поступками их еще в большей степени, чем ныне”. Поэтому, по его мнению, необходимо принять справедливые и решительные меры “для наказания дерзкого, строптивого и наглого образа мыслей и действий”, учитывая, что “здесь дело идет о сохранении достоинства Державы, о благе народном, о произведении в быту невежественного и изуверского правительства общеполезного перелома”[49 Там же, л. 29-29 об.].
Нессельроде возражал Перовскому, повторяя прежние доводы и напоминая, что при нынешнем положении дел в Европе резкое выступление против Хивы “было бы вовсе несообразно с нашими видами и лишь сделало бы политические обстоятельства еще сложнее и затруднительнее”[50 Там же, л. 32.]. В ответном обширном письме от 5 мая 1836 г. Перовский доказывает, что отношения с хивинцами и так уже обострились до предела, что “они того только не делают, чего сделать не в состоянии”, что “бездействие наше ободряет наглых проходимцев... на письменные сношения Хива не отвечает, смеется в глаза, посланным грозит смертью и рабством, а отвечает дерзко, грубо, заносчиво”. В результате казахи теряют уважение к России и среди них начинается смута, так что вскоре, может статься, “останется только действовать оружием, чего при нынешних обстоятельствах желать не должно”[51 Там же, л. 34-37.]. В подтверждение своих выводов Перовский ссылается на отправляемую им в Петербург подробную записку, которая “составлена из показаний прапорщика Виткевича, на слово коего можно положиться”.
В конце концов правительство признало убедительность доводов Перовского и 22 июня К.К. Родофиникин сообщал ему: “Государь Император вчера ввечеру собственноручно утвердить изволил постановление Азиатского комитета, разрешающее оренбургскому военному губернатору действовать на основании предложенного им плана... задержание хивинских купцов следует произвести не в каком-либо одном месте, а желательно одновременно по Оренбургской и Сибирской линиям, в Астрахани и на Мангышлаке”. Предписывалось непременно объявить, что “все сии строгости относятся токмо до одних хивинцев, и тем успокоить прочих азиатцев, ведущих с нами торговлю”[52 Там же, л. 38-39 об.].
Акция эта была проведена 20 августа. На оренбургском Меновом дворе задержали всех хивинских купцов, а их товары - примерно на пол миллиона - были опечатаны и взяты на хранение. В послании к хану Перовский объявил, что задержанным будет позволено уехать вместе с имуществом только после того, как справедливые требования России будут выполнены. Мотивируя принятие столь жестких мер, Перовский писал хану: “Хивинцы начинают распоряжаться в степи кайсацкой, как дома: собирают подати с киргизов и купцов наших, грабят и притесняют киргизов, устанавливают своих ханов в Орде. Между тем Хиве не может быть неизвестно, что кайсаки эти уже со времен Абулхаир-Хана, т.е. уже более ста лет подданные русского государя и, следовательно, расправе хивинского правительства не подлежат”[53 Там же, л. 55.]. “Ни один купец, ниже путник наш, - говорилось далее в этом послании, - не смеет показаться в Хиве, потому что, нарушая все народные права, хивинцы встречают гостей своих ножом, ядом или кандалами невольников. Между тем хивинские купцы доселе свободно разъезжали по всему Российскому государству, пользовались покровительством законов, словом, торговали, меняли, приезжали и уезжали по своей воле без малейшего от нас притеснения”[54 Там же, л. 63 об.].
В заключение Перовский требовал: “Верните всех русских пленников и дайте ханское слово вести себя впредь мирно и дружественно; не поощряйте грабежей и разбоев, не мешайтесь в управление кайсацкого народа, дайте подданным Императора Всероссийского те же права у вас, какие он дает у себя вашим - и старое забыто”.
В.И. Даль непосредственно разрабатывал план этой акции и составлял документы. Его рукой, например, написан текст распоряжений военного губернатора от 14 августа 1836 г., которые были отданы Пограничной комиссии, таможне, полицмейстеру, армейским и казачьим офицерам[55 ГАОО, ф. 6, оп. 10, № 4350.]. Как и другие, Даль был уверен в действенности принятых мер; согласно полученным сведениям, хивинский хан принял решение немедленно вернуть на родину русских пленников.
Тем временем В.А. Перовский готовился к командировке в Петербург, куда собирался отправиться вместе с В.И. Далем поздней осенью. В столице военный губернатор предполагал продвинуть некоторые свои как политические, так и научные проекты, связанные с изучением Оренбургского края. К последним относилось предложение отправить исследовательскую экспедицию к северо- восточным берегам Аральского моря. Этот проект Перовский намеревался обсудить в правительстве и в Академии наук. Занимал его и план создания “Музеума естественных произведений Оренбургского края”, что также требовало поддержки петербургских ученых.
Понимая важность изучения природы Оренбургского края, Перовский всячески содействовал научным изысканиям. В 1835 г. по его инициативе в Оренбурге начали проводить метеорологические наблюдения с помощью барометра и термометра, приборы он заказал в механических мастерских Казанского университета. Делать наблюдения было поручено Ф.К. Зану, польскому политическому ссыльному, который исполнял обязанности смотрителя музея Неплюевского военного училища. Страстный любитель природы, Зан занимался геологией и минералогией, собрал богатые коллекции горных пород и минералов, трав и насекомых, в этом отношении единомышленником ему был В.И. Даль.
В.И. Даль с поездкой в Петербург связывал и собственные, чисто литературные планы. Ему хотелось выяснить отношения со столичными издателями. Это касалось прежде всего О.И. Сенковского, редактора журнала “Библиотека для чтения”. Этот известный ученый-востоковед, занявшийся литературой и писавший под псевдонимом “барон Брамбеус”, снискал себе в области журналистики дурную славу. Как редактор, он допускал произвол по отношению к авторам и их текстам, что крайне возмущало Даля. Об этом он писал П.И. Шдейден 7 марта 1836 г., негодуя по поводу исправлений, которые Сенковский внес в “Сказку о Георгии Храбром и волке”: “Георгий Храбрый, сказка моя, напечатана в Библиотеке, но опять с такими исправлениями, что они меня вывели из терпения; я написал к Смирдину и требую, чтобы он отдал все рукописи мои и не печатал бы ничего моего в Библиотеке. Сенковский, этот подлый, самолюбивый и нахальный человек, который оседлал Смирдина и делает, что хочет”[56 ИРЛИ.]. В письме от 4 октября он опять вспоминает “барона Брамбеуса, который, чай, скоро будет подписываться Наполеон, Чингиз-хан и - Бог знает чем”[57 Там же.].
Свои чувства к Сенковскому Даль выразил в статье “Во всеуслышание”, адресованной А.С. Пушкину, который начал издавать новый журнал “Современник”: “Какой вольный казак словесного царства потерпит над собой и над самим художеством самовластие этого хивинского хана? И взгляните на все, что он писал, то есть сам писал, а не набрал на прокат у других: в науке положительной он, может быть, полезен; но в изящной словесности писатель безвкусный, приторный, неблагопристойный, развратный, а разврат всегда распространяется и прививается легче и скорее, чем сама добродетель. Вот почему хан этот опасен и вреден” [37, с. 479]. Впрочем, литературная работа Даля в 1836 г. шла весьма успешно: были напечатаны повесть “Бикей и Мавляна” и третья часть “Былей и небылиц”.