Несмотря на загруженность служебными делами, он, как видно из писем к сестре, закончил написанную по предложению В.А. Перовского “Памятную книжку для нижних чинов императорских казачьих войск”, которая содержала правила, регламентирующие службу и жизнь казаков.
В письме к сестре от 7 марта Даль сообщал: “Я написал, по поручению начальства, “Памятную книжку для казачьих войск”. Я очень любопытен, как это получилось и как ее примут. Это народная книжка, написанная простым языком, в которой излагаются все правила и обязанности казака”. А 4 июня он уже писал о ее выходе и о предложении написать такую же книжку для солдат: “Памятная книжка моя, о которой ты спрашиваешь, удостоилась полного Высочайшего одобрения и распространена во все казачьи войска; кроме того, поручено мне написать еще нечто подобное, более (простое) в виде... народного чтения для солдат. Это мне очень приятно; и это занятие, за которое я взялся бы охотно и с большим чувством самоуверенности; в этом роде я могу быть полезен”.
1836 г. ознаменовался для Даля радостным семейным событием: у него родился второй сын, названный Святославом. По этому поводу он писал сестре: «Имею честь поздравить: прибыл казак, 4-го марта в 8 часов утра. Такой же молодец, как и Ленька, который зовет его: “мой баць”; т.е. мой братец. Жена совсем здорова»[58 ИРЛИ.].
Сохранились и две записки В.А. Перовского, который откликнулся на рождение мальчика в свойственной ему шутливой манере. В первой значится: “Душевно рад и поздравляю; надеюсь, что вы и второму внушите те строгие правила, которыми отличается первый. - Между тем продумайте, как бы нам это радостное событие скрыть от пастора и окрестить новорожденного домашними средствами”[59 Там же.].
Во второй записке, носящей служебный характер, Перовский торопит Даля, который работает над служебным документом: “Если бы мне не было известно, что вы час спустя после рождения возлюбленного сына вашего (имени еще не знаю) ходили стрелять зайцев, то я бы не беспокоил вас о имеющейся у вас бумаге относительно калмыцких челнов; потому что рождение сына и даже дочери есть законная причина на прерывание на несколько дней занятий по службе; но по вышеупомянутой причине, кажется, могу, не рискуя показаться бесцеремонным, спросить у вас, готова ли та бумага”[60 Там же.].
В 1836 г. в Оренбурге поселилась мать Даля, Юлия Христофоровна. Женщина властная и резкая, она, видимо, не очень сдружилась с невесткой и порывалась уехать в Астрахань к дочери Александре. Настроение матери тревожило и огорчало Даля, тем более, что вопрос о переводе в Оренбург П.О. Кистера, мужа сестры, уже решился.
Своими переживаниями Даль делился с сестрой Паулиной Ивановной, 4 июня он писал ей: «Мы теперь на летней кочевке, в горах, живем (весело) в балаганах и кибитках; жена моя, маменька и дети в 30 верстах отсюда, у помещика адъютанта губернаторского Балкашина; вчера жена с детьми приехала ко мне, погостить; она раза четыре заболевала лихорадкой... но теперь здорова и в деревне очень поправилась. Дети тоже. Не знаю, нравится ли маменьке у нас, довольна ли она - кажется, не совсем; Бог знает, как это так сделалось - и я и жена все готовы для нее сделать, но, может быть, не умеем, делаем не ладно, не во время. Мне, признаюсь, кажется, будто она с самого начала не совсем полюбила жену мою, которая, право, любит ее всею душою, но, может быть, не умеет это показать. Как это странно и нехорошо на свете, что иногда добрые, хорошие, благомыслящие люди не могут сойтись без всякой вины и причины... “Мауляна” моя, хотя я три раза писал, чтобы ее отдали назад, но напечатана в “Библиотеке” и скоро выйдет...»[61 Там же.].
Как писала Е. Даль, покупка дома для увеличивающейся семьи свершилась случайно: “Он никогда не думал покупать себе дом, но какой-то отъезжающий до тех пор приставал к отцу, купи да купи у меня дом, что в самом деле купил”. Осенью Даль писал сестре: “Маменька теперь живет у нас немного привольнее, по крайней мере своя комнатка, отдельная, в стороне”. В новом доме нашлось помещение и для токарного станка, на котором он с увлечением работал, о чем рассказал позднее, в письме от 27 февраля 1838 г.: “В новый покой свой - большой, просторный - поставил я верстак и станок токарный, потому что сидячая жизнь меня убивает, а здоровье нужно не на один год или два, а если угодно еще пожить, то лет на десяток - другой. Поэтому я каждый день часа два работаю на станках своих до усталости и бываю здоровее и веселее”.
Кстати, вслед за Далем токарным делом увлекся и Перовский. Это видно из его записки: “Вчера я строгал до двух часов ночи и источил весь кленовый болванчик, пришлите мне другой, хоть березовый. - От работы болит поясница, зато вы удивитесь успехам”[62 Там же.].
Собираясь поздней осенью в столицу, В.И. Даль тревожился за жену, которая надолго оставалась с детьми, но одновременно радовался предстоящим встречам в Москве и Петербурге. Он писал Паулине Ивановне 4 ноября: “Я еду скоро в Питер и еду один, жена не решается покинуть ребятишек. Я еду с Перовским, по делам, иначе бы гораздо охотнее остался здесь, как быть! а несмотря на все уверения Юлии, думаю, что ей очень грустно будет здесь, а (матери) ее и вдвое того жаль. Как быть! Надобно стараться как можно скорее воротиться и я думаю, что в феврале, коли не раньше, непременно поспею назад. Рад я увидеться с вами, и с петербургскими друзьями, приятелями и родичами - и все жаль покидать месяца на три жену - не для себя, я не истоскуюсь. Да ей будет тошно: и дом, и хозяйство, и люди, и дети - а хозяина нет; хлопот и неприятностей куча!
Мне позволят приостановиться у вас на несколько дней...
Зато прогулявшись да воротившись - заживешь вдвое уютнее и веселее, как душа потянется на свой очаг. В гостях хорошо, дома лучше! Жена сделала при этом одно только условие: чтобы весной не держать ее ни под какими предлогами, а отпустить куда-нибудь в деревню. Ей летом так душно и скучно в городе, что мочи нет; в деревне каждый раз она молодеет душой и телом”.
В этом же письме В.И. Даль так пишет о своей жизни: “Подумаешь - я теперь в таком достатке, относительно житейского быта - что мне, право, по совести остается только изливать молитву свою чистою благодарностью, просьбы у меня нет, кроме: продли нынешнее наше положение. А между тем - сколько мелочных, суетных, пустых, но докучных хлопот, ни дня без досады! Как быть!”. Упомянув брата Павла, дела которого “не совсем хорошо, не совсем и худо”, и болезнь бабушки (вероятно, матери Юлии Христофоровны), он заключает: “Все горе да горе кругом - как не благословлять судьбы, пока у меня все так хорошо?”.
Поездка в столицу началась в декабре и продлилась всю зиму, 1837 год В.И. Даль встречал в Петербурге. Как и ожидалось, она оказалась для него очень интересной и полезной. Он повидался со старыми друзьями и родственниками по материнской линии, возобновил знакомства в писательской среде, установил личные деловые отношения с издателями.
Круг столичных литераторов принял Даля как признанного писателя, автора широкого известных произведений. Он активно включился в борьбу против “торгового” направления в журналистике, которое олицетворял редактор “Библиотеки для чтения” О.И. Сенковский, сошелся с близкими ему по взглядам В.Ф. Одоевским, А.А. Краевским, В.А. Соллогубом, А.П. Башуцким и др. Возглавлял эту группу литераторов А.С. Пушкин, с которым Даль встречался часто и дружески. Продолжились его старые знакомства с В.А. Жуковским и Н.И. Гречем.
Вероятно, В.И. Даль передал Пушкину для публикации в “Современнике” упоминавшуюся уже статью “Во всеуслышание”. Пушкин был для него высоким образцом не только в художественной литературе, но и в журналистике, которая, по мнению Даля, приходила в упадок из-за Сенковского, “вносившего в нее недобрый, враждебный и губительный дух”. Даль, критикуя Сенковского, излагает свой взгляд на журналистику и на роль журналиста и называет “Современник” Пушкина и “Московский наблюдатель” Погодина журналами “основанными, по духу и направлению своему, с достойной и благородной целью”, а чувство, испытываемое в обществе к Пушкину, должно, как он пишет, “воспламенить каждого из нас к благородному соревнованию на поприще полезного и изящного”.
Столичная жизнь дала В.И. Далю немало ярких впечатлений. Представление о том, чем жил Петербург в зимние месяцы 1837 г., можно составить, перелистав подшивки газет “Северная пчела” и “Литературные прибавления к Русскому инвалиду”. Сообщалось, что в Большом театре идут спектакли “Жизнь за царя” Глинки и “Севильский цирюльник” Россини, что из печати вышли третье издание “Евгения Онегина” А.С. Пушкина и вторая книга “Записок кавалерист-девицы” Надежды Дуровой. Привлекали внимание начавшиеся пробные поездки между Царским Селом и Павловском по первой в России железной дороге.
А затем последовало известие о горестном событии, потрясшем Петербург и всю Россию. «Сегодня, 29 января, - писала “Северная пчела”, - в 3-м часу по-полудни литература русская понесла невознаградимую потерю: Александр Сергеевич Пушкин, по кратковременных страданиях телесных, оставил юдольную сию обитель. Пораженные глубочайшей горестью, мы не будем многоречивы при сем сообщении: Россия обязана Пушкину благодарностью за 22-летние заслуги его на поприще словесности, которые были ряд блистательнейших и полезнейших успехов в сочинении всех родов. Пушкин прожил 37 лет: весьма мало для человека обыкновенного, и чрезвычайно много в сравнении с тем, что совершил уже он в столь краткое время существования, хотя много, очень много могло бы еще ожидать от него признательное отечество».
Газета “Литературные прибавления к Русскому инвалиду” поместила в черной рамке знаменитый текст, составленный В.Ф. Одоевским: “Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!... Более о сем говорить не имеем силы, да и не нужно; всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! Наш поэт! Наша радость, наша народная слава!... Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина? К этой мысли нельзя привыкнуть!” (В этом же номере газеты было опубликовано очередное произведение В.И. Даля - украинская сказка “Ведьма”.)