в жизни литературной, ученой, художественной и гражданской, во всех частях России и в главных государствах европейских, распространять полезные сведения и понятия и тем содействовать по мере сил своих великому делу отечественного просвещения”.
“Первое место в Москвитянине, - писал Погодин, - посвящается России. Ее словесность, история, география, статистика, юриспруденция будут головными предметами, и я употреблю все свои силы, при помощи многочисленных корреспондентов, чтоб знакомить более моих соотечественников с любезным нашим Отечеством, в коем до сих пор так много неизвестного” [201, кн. V. С. 492].
Именно это импонировало В.И. Далю. В 1840 г. началась его многолетная переписка с М.П. Погодиным, которая переросла в дружеские отношения. Письма В.И. Даля, хранящиеся сейчас в рукописном отделе РНБ, известны благодаря Н.П. Барсукову, который опубликовал в 1896 г. многочисленные выдержки из них в своей книге “Жизнь и труды Погодина” [201]. Часть переписки Даля и Погодина за 1837-1858 гг. с исчерпывающими комментариями опубликована в 1993 г. А.А. Ильиным-Томичем [274].
Приветствуя новый журнал, В.И. Даль писал 19 ноября 1840 г.: “Да здравствует Москвитянин с руками, с ногами, с головою. Никто из добропорядочных людей не сомневается теперь, что у нас журнала нет, и что недостаток этот убивает словесность, нет сообщительного звена жизни ее, нет единства, согласия, общего труда, поощрения - нет направления, благообразного и благомыслящего совета, нет критики. Критика и брань - критика и личная ссора - сделались нам тождественными словами; писатели с нею в таких отношениях, как два приятеля, которые разбранились за какие-то городские сплетни и обходят друг друга на улице, не сымая шапки, когда бывало прежде тряхнут один другому руку. Оба смешны для посторонних, оба сами заедают себе века - и только”[156 РГБ, отд. рук. Ф. 23Д1. Оп. 10, № 16.]. Положение в журналистике такое, что, по мнению Даля, речь должна идти о “спасении Отечественной словесности, которая тонет и хватается не как порядочный утопленник, за соломинку, а за всякое плавучее говешко. От этого она и опоганила себе руки и поганит каждого порядочного человека, который вздумает с нею поздороваться по- братски”[157 Там же.].
Даль заявляет: “Я не участвую теперь ни в одном издании - надоело. Греч приглашал к участию в возобновляемом Вестнике, в котором трудиться будут Полевой, Булгарин и другие честные и благородные литераторы. - Я отвечал ни да, ни нет, а обязательства на себя не взял”[158 Там же, л. 2.].
В то же время программу “Москвитянина” он поддерживает: “Я всегда душой готов, многоуважаемый Михайло Петрович, помогать всеми силами вашему общему делу”. В письме от 30 декабря Даль пишет, что новый журнал должен дать отпор “позорному, гибельному направлению, которое взяло верх потому только, что обстоятельства дали ему временно в руки вещественные на то средства”[159 Там же, л. 4 об.].
Заметив, что вражда междоусобная, если она загорится, кровопролитнее войны врагов, ссора друзей непримиримее ссоры двух людей друг другу посторонних, Даль тем не менее убежден, что необходимо сразу определить “отношения к пишущей каналии”. По его мнению, Погодин должен “обдумать, определить и высказать наперед, в каком отношении Москвитянин будет к таким-то и таким-то” и “с самого начала поставить себя на такую точку, где стоять должно. Не смущаться ничем и стоять: правда возьмет верх, лишь бы стало средств насущных”.
Первый номер “Москвитянина”, вышедший 1 января 1841 г. и содержавший статьи М.П. Погодина (“Петр Великий”), С.П. Шевырева (“Взгляд русского на образование Европы”), ставшее знаменитым стихотворение Ф.Н. Глинки о Москве, имел большой успех у столичной публики и не вызвал нареканий цензуры. Но уже в марте 1841 г. власти были недовольны издателями из-за помещенного в журнале анекдота о Булгарине. Друзья, в том числе В.Ф. Одоевский, предупреждали их о необходимости быть осторожнее.
Откликнувшийся на это событие В.И. Даль писал М.П. Погодину 1 июня 1841 г.: “Радуюсь душевно вашему здоровью, радуюсь также весьма, что вы остаетесь в Москве, у нас были слухи, что вас перезвали к такому делу, от которого нельзя было бы отказаться. Скорблю душевно, что и вы испытали уже, в то противное время, все обычные неприятности журналиста - это тем больнее, что у нас идет все то не от житейских сует и трудностей издания - а от препятствий, убивающих дух. При таких обстоятельствах руки не поднимаются на работу, голова тупеет, сердце дремлет”[160 Там же, л. 9.].
В другом письме из Оренбурга, датированном 4 марта 1841 г., B. И. Даль высказал свое мнение о первых номерах “Москвитянина”, о критическом разделе журнала, а также по поводу “Отечественных записок”, отношение к которым теперь у него стало совсем иным. “Москвитянин”, по его мнению, “это первый журнал, в котором есть цвет, краска, видишь повременное издание, видишь, что издатель держался цели, маяка, знаешь, чего искать и ожидать, словом, это завлекает. Знакомить русских с заморьем в таком духе, как вы делаете, знакомить русских с Русью, это предмет, это цель, это задача - и задача достойная ”[161 Там же, л. 7.].
Подробно рассматривает В.И. Даль критические статьи C. П. Шевырева, выражая свою точку зрения на литературную критику вообще. “К сожалению, - пишет он, - я Шевырева знаю мало; не знаю, как ему покажется, если я осмелюсь высказать, что я думаю и чувствую, читая статью его; но я бы желал, чтобы все, что мне и другим добрым людям удастся написать, было разобрано так. При такой критике всякое самолюбие, всякая личность становится поодаль, в сторону, глядишь на произведение, а не на человека, сердце порывается к истинно прекрасному, парит гораздо выше пресмыкающихся в прахе. Разругай меня в пух на этот лад и строй, и у меня не станет на критика ни одной капли желчи, я с душевным уважением протяну к нему руку. Тут критик и сочинитель в стороне: тут на поприще одно и только произведение и олицетворенное искусство, изящное художество. Мы отвыкли от этого ладу. Расхвалить и разругать сделались издавна техническими выражениями нищенской критики нашей в мишурных галунах; критика - царь, но какого царя нам доселе показывали? Нам выводили на позор царя шпалерного, с короной и державой под сусальным золотом, из- за которого выглядывал, для увеселения публики, балаганный шут... от которого в казарменных представлениях предостерегают зрителей первого ряда скамеек... Если вы прежде заглядывали в журналы, то убедитесь, что во мне не говорит обиженное самолюбие; меня не разругали, сколько знаю и видел по крайней мере, нигде...”[162 Там же, л. 7-7 об.].
Очень выразительно высказывается В.И. Даль в письме от 1 июня 1841 г. о своем отношении к Краевскому и его журналу: “Издатели Отечественных записок люди добрые, прекрасные, я с ними давно короток, я готов был принести малые силенки свои им на помощь так же охотно, как теперь вам, они платят мне двести рублей, за лист, но я отстал потихоньку (между нами!), потому что желудок у меня не варит того духа, который управляет издателями. Сначала я писал к ним, высказал чистосердечно все, что чувствовал и думал, что не идет благомыслящим, благородным людям руководствоваться такими правилами, таким духом; это жалкое подражание барону Брамбеусу, жалкое тем, что оно невольное, бессознательное; не поверили, не могли или не хотели отстать; язык почти хуже, чем был в Библиотеке: критика - хоть святых выноси; крючки, придирки, личности... Безбожным языком переведенные романы в пять, шесть томов печатаются сподряд - разве это журнал?”[163 Там же, л. 9 об.]
В завершение Даль говорит о своих очень скромных авторских претензиях и желании иметь дело с “Москвитянином”, хотя обещанный гонорар здесь вдвое меньше, чем в “Отечественных записках”. Он готов получать свое “маленькое, но должное” и обещает: “Я полезу на нож за правду, за Отечество, за Русское слово, язык, за все истинное и изящное. Вслух я подобной вещи не скажу... но в письме, которое читать будут только жена моя и люди, с которыми я теперь говорю, Погодин и, может быть, Шевырев”[164 Там же, л. 8.].
Вернувшись в октябре 1841 г. в Петербург, В.И. Даль увидел в литературном мире столицы картину довольно безрадостную. По этому поводу он писал Погодину: «...Здесь застой в словесности убийственный, скоро, даст Бог, прорастет плесенью. Журналы передают из рук в руки, продают, перепродают; издатели надрываются, подрываются и надуваются поочередно. Издание “Наших”, несмотря на заготовленные, очень хорошие - но не совсем русские - политипажи, даже на часть изготовленных статей, ждут у моря погоды, т.е. денег, и потому еще не печатаются”»[165 Там же, л. 16.].
Глава VПосле Оренбурга
1. Петербургский период (1841-1849)
Второй петербургский период жизни В.И. Даля был временем, когда, выполняя ответственную работу в министерстве, он смог полностью проявить свои блестящие администраторские способности. Его служба при брате В.А. Перовского Льве Алексеевиче Перовском (1792-1856) началась, когда тот был еще товарищем министра уделов. Но вскоре, сохранив эту должность, Л.А. Перовский, стал также министром внутренних дел, 21 марта 1843 г. Даль был определен чиновником особых поручений пятого класса при этом министерстве.
Как пишут биографы, В.И. Даль “сделался ближайшим сотрудником и правой рукой” Л.А. Перовского [326, с. XLVIII], который “с умом и образованием, достойным его поста, соединял строгую точность и быстроту в отправлении дел и требовал того же от своих подчиненных” [348, с. 21]. Даль, посвященный во многие государственные тайны, на протяжении восьми лет работы с ним должен был всегда “держать наготове и ум и перо свое для немедленной обработки идей министра” [Там же]. Служивший при том же министерстве П.И. Мельников-Печерский, перечисляя обязанности Даля, отмечает, что под его редакцией составлялись ежегодные отчеты, а также доклады и записки, которые вносились в Государственный совет и Комитет министров [326, с. L]. Среди выполненных Далем работ он называет составление устава губернских правлений и карантинных правил и пишет, что Даль принимал деятельное участие в делах по устройству бедных дворян и улучшению быта помещичьих крестьян.