Боярышня едва переступила порог, не решаясь пройти дальше. Краска смущения заливала лицо девушки. Чтобы не расплакаться, Лада прикрылась рукавом. Остромир усмехнулся:
— Чего же встала, пройди сюда.
Но ноги девушки точно вросли в пол, не двигались. Блуд поднялся и подошел сам. Ласково уговаривая: «Не тушуйся, мы не съедим…», он потянул в сторону руку красавицы. Три пары мужских глаз впились в лицо девушки. Боярышня была хороша: тонкий стан, высокая грудь, толстая, с руку коса, полыхавшая золотом… На нежные, залитые румянцем щеки легли тени длинных ресниц. Ворот простой домашней рубахи облегал лебединую шею.
— Глаза-то покажи, — потребовал Коснятин. — Небось, не косая?
Лада покраснела окончательно, но очи вскинула. Синева ее глаз могла поспорить с синевой летнего неба. Все ахнули: невеста и впрямь хороша!
Девушка не выдержала столь пристального разглядывания и метнулась вон из трапезной. Вслед раздался хохот.
Ярослав беспокойно переводил взгляд с одного боярина на другого — ну чего смеются? Понятно же, что смутили девушку!
Сватовство состоялось.
Князь Глеб молод, едва достиг походного возраста. Честно говоря, никто не понимал, зачем князь-отец отправил своего сына в такой далекий и непонятный Муром. Сам Глеб послушно согласился, он не мыслил себе, как можно пойти против воли великого князя.
С молодым князем в Муромские земли ехал епископ Илларион и его многочисленное святое воинство. Епископ надеялся быстро обратить в истинную веру мурому и посадить по окрестным селам своих людей. Воевода Горазд почему-то только головой качал, глядя на священников в их темных длинных одеяниях.
Дороги толком не было, Муром прятался далеко за непролазными лесами.
Но Муром не встречал князя хлебом-солью, напротив, город готов принять самого князя, но, прослышав, что с ним священники, которые станут крестить людей, муромчане собрали всю племенную рать и заперлись за стенами. Конечно, киевляне могли бы и осадить Муром и попросту нанести городу урон, но воевода хорошо понимал, что тогда они наверняка не вернутся обратно. Киев далече, а лес на Муромской земле действительно глухой…
Киевская дружина встала неподалеку от города. Горазд досадовал на Иллариона, если бы тот не стал требовать крещения от хозяев веси, в которой они останавливались, те не стали бы сообщать в город о приближающейся дружине. Тогда удалось бы войти в Муром миром, а там как бог даст. Теперь же не скоро удастся замирить муромчан, не поверят. Шли день за днем, но Муром ворот не открывал. Глеб ходил сам не свой, что делать, вернуться в Киев к отцу? Нельзя. Взять город в осаду? Тоже. Ему на помощь придет все племя, вырежут по одному и не только священников.
К князю попросился один из дружинников, сказал, что муромский, потому места здешние знает. Глеб только успел подумать, чем он может помочь, как воевода уже о чем-то расспрашивал дружинника, кивая головой. Горазд обернулся к князю:
— Здесь неподалеку есть укрепление, погост, еще со времен княгини Ольги стоит. В нем жить можно, подновим только кое-что.
Услышавший такие речи Илларион, рассердился:
— Негоже князю от муромы на погосте прятаться!
Горазд досадливо отмахнулся:
— Никто прятаться и не собирается, только жить где-то надо! В город не пустят, что же стоять под стенами, пока помощь из Киева не подойдет?
Глеб кивнул:
— Поехали на погост.
Старый погост действительно был вполне годен для жизни, там даже запасы зерна сохранились. Быстро подновили обветшалые постройки, поставили новые избы и конюшни, укрепили на всякий случай тын. Илларион ворчал, что лучше бы взяли Муром, но на него никто не обращал внимания. Быстро поняв, что понадобится помощь, Горазд отправил гонцов в Ростов, но не за дружиной, а за хлебом и овсом, надеясь, что князю Борису повезло с ростовчанами больше, чем Глебу в Муроме.
Постепенно жизнь наладилась, даже с городом договорились, не пришлось везти хлебушек людям и овес для лошадей из далекого Ростова, Муром дал все. Только князя со священниками в город так и не пустили. Сколько ни уговаривал Горазд скрипевшего от злости зубами Иллариона потерпеть, епископ не мог.
Прошло целых два года, Муром признал князя, исправно платил дань, только ворота для Глеба, и тем более, Иллариона с его людьми оставались закрытыми. При любой возможности в Киев уезжал кто-нибудь из священников, скоро остался лишь самый упорный — епископ. Воевода качал головой, можно бы понять, что крестить мурому не удастся, чего упорствовать?
Однажды, когда они с Глебом были на охоте, куда епископ не ездил, считая это бесовским развлечением, Илларион не выдержал и отправился в Муром проповедовать. Горожане, привыкшие, что княжьи люди не появляются в городе без приглашения, да и вообще за стены не заходят, не поверили своим глазам — священник осмелился прийти не просто к Мурому, а на площадь города! Илларион шел, высоко подняв большой крест и распевая духовные гимны, которые должны помочь завладеть умами и душами муромы. Что произошло в самом городе, он упорно не рассказывал никому. Видно Илларион сильно рассердил людей своими проповедями, потому как вернулся обратно… без бороды! Опозоренный епископ долго призывал кару господнюю на головы проклятых язычников, только борода от этого на свое место не вернулась.
Первым забеспокоился Горазд:
— Князь, епископу надо уезжать в Киев. Может, и ты поедешь?
Глеб чуть растерялся:
— А Муром?
— Я останусь здесь, дань буду собирать и присылать исправно. Дружина при мне, плохого не допустит. Объясни князю Владимиру, что Мурома не то место, которое сейчас крестить можно. Рано еще.
Глеб от такого совета почувствовал только облегчение. Он сидел в Муромской земле в тоскливом одиночестве. С детства привыкший всегда быть рядом с братом, он очень тосковал по Борису. Ездил к нему дважды, видел, что жизнь в Ростове совсем не та, что на их погосте, душой рвался к Борису и в Киев, потому долго уговаривать не пришлось. Оправдывал себя молодой князь тем, что и Борису в Ростове мало что удалось, как уехал Блуд, так и пошел разлад. Нет, ростовчане, как и мурома, не противились, они просто не желали видеть у себя епископа Феодора. Тот умней: сказано сидеть тихо в Суздале — сидит и никого силой не крестит. Борис часто бывает в Киеве, значит, и Глебу можно? Князь решил ехать, воевода прав, нужно же епископа обратно проводить? А там как бог даст…
Провожая в обратный путь молодого князя, Горазд подумал, что тот не вернется. Если только в Киеве не случится что-нибудь такое, отчего пришлось бы уносить ноги хоть в далекую Мурому. Подумал и сам ужаснулся такой мысли. Но мысль засела глубоко в потаенном уголочке. Знать бы воеводе, насколько окажется прав, придет время, и князь Глеб вынужден будет бежать в Муром, спасая свою жизнь. Только это не поможет.
Король Болеслав не был недужен, когда звал дочь к себе проведать. Просто он хорошо понимал, как скучно привыкшей к шумной жизни и развлечениям дочери в далеком малолюдном Турове. И теперь старался в Гнезно устроить ей как можно больше развлечений. То и дело выезжали либо на охоту, либо к кому-то из знатных вельмож в гости. Родственников у польского короля в Гнезно нет, он всех попросту выгнал из своих владений, как только умер отец. Ни к чему оставлять под боком мачеху со сводными братьями, которые в любой момент могут потребовать и себе кусок власти или богатства, оставшегося после князя Мешка. Зато дорогой дочери он готов был дать все… или почти все…
Но не только и не столько ради развлечения король позвал Марину к себе. Шло время, она уже не первый год замужем, пора прибирать туровского князя к рукам. Для такого разговора не подойдет ужин с большим количеством приглашенных. Отец дал дочери хорошо отдохнуть, а потом позвал к себе. Туровская княгиня и сама хорошо понимала, что пора советоваться с отцом. Святополк очень одинок, потому послушен. Но не ради скрашивания его одиночества отправил любимую дочь король Болеслав в дреговичскую землю?
Марыся спешила по зову отца к нему в почивальню. Только быстро поспеть не удалось, в полутемном переходе дорогу ей заступил шляхтич, которому княгиня несколько дней подряд строила глазки. Женщина с испугом ойкнула, но крепкие руки обхватили ее, и ладонь поспешно зажала рот.
— Что ты, королевна? Не кричи, услышат!
— Мазов, как ты меня напугал! — Марыся зашипела, чтоб действительно не услышали, но отбиваться не стала, напротив, сама крепче прижалась к парню. Тот сразу пустил в ход теперь уже губы, целуя ее открытую шею и видневшуюся в вырезе платья грудь. Княгиня чуть помедлила, но, чувствуя, что шляхтич теряет голову, все же отодвинула его:
— Не теперь! Придешь… как ночная стража сменится, ко мне придешь…
Разжала его руки, поправила платье и волосы и не оглядываясь пошла дальше по переходу. Мазов смотрел ей вслед, весь горя. Дочь у короля Болеслава хороша! Яркие губы, зеленые глаза, полные плечи и грудь… А муж у нее, говорят, совсем не виден да и слаб. Долго ли королевна пробудет здесь?
Марыся вошла к отцу уже спокойно, на ее щеках уже не играл румянец, но по тому, как отец вдруг внимательно поглядел на ее шею, дочь поняла, что не все в порядке. Она приложила руку к вырезу платья. Так и есть — кожа горела, этот дурень успел оставить своим поцелуем след! Княгиня постаралась повернуться к отцу другим боком и как-то подтянуть платье, чтобы скрыть покрасневшую кожу. Болеслав усмехнулся:
— Не прикрывайся, я же понимаю, что ты истосковалась с таким мужем. Только постарайся, чтобы другие не видели. Тебе нельзя ссориться со Святополком.
Король сел сам и поманил дочь в кресло рядом с собой. Марыся благодарно улыбнулась, отца не обманешь, но он на ее стороне. Присела рядом. Болеслав чуть помолчал, потом велел:
— Рассказывай, как живешь.
Марысе очень хотелось сказать, что скучно, но она хорошо понимала, чего ждет отец. Потому говорить стала не о себе, а о князе Святополке.