До самого утра Владимир вспоминал и вспоминал.
С княгининой стороны прибежала девка-холопка:
— Беда, князь, княгине худо! Недужна очень!
Метнулся туда, Анна лежала на ложе бледная с посиневшими губами и остановившимся взглядом. Вокруг хлопотали люди, лекарь, архиепископ Иоанн, холопки, но видно уже не могли помочь. Услышав шаги мужа, княгиня все же нашла силы чуть скосить глаза, прошептала:
— Подойди…
Все немедля отступили в сторону, освобождая место у ложа для князя. Владимир опустился рядом на колени, глазами, полными слез, глянул в такое родное и знакомое лицо. Много лет они прожили вместе, сильно изменился князь с тех пор, как сватал Анну еще в Корсуни, стал совсем другим человеком. Сейчас с утекающей из княгини жизнью уходила и его жизнь.
Владимир взял жену за руку, Анна и раньше не отличалась горячей кровью, руки и ноги были по-лягушачьи холодными, а теперь так вовсе стали ледяными. Тонкие немного кривые пальцы, синие прожилки на суховатой кисти, выпиравшие косточки — все слабое, еле живое. Она никогда не была ни крепка телом, ни соблазнительна плотью. И чем только брала? Духом да вот еще глазами, которые от болезни стали больше и глубже. Князь вздохнул: и глаза измельчали от возраста, превратились в чуть подслеповатые щелочки. Кто не видел Анну в молодости, сейчас ни за что бы не смог представить ее красавицей. Да и была ли жена киевского князя красивой? Вряд ли… Именитой была, умной, уверенной в своем родстве. Но только не красивой.
И все же столько прожитых бок о бок лет, выросшие дети, умение княгини укрощать строптивый нрав мужа, успокаивать, умиротворять сделали свое дело. Не было в тот миг для князя Владимира на свете человека ближе и дороже, чем эта высохшая из-за болезни, похожая на обтянутый старым пергаментом скелет женщина. Все простил он ей: и нелюбовь к старшим сыновьям и дочерям, и легкое презрение, иногда сквозившее в ее отношении к мужу, и заносчивость гордой своим происхождением византийской порфирородной царевны, и многое другое…
Анна чуть слышно прошептала:
— Ухожу… Детей береги…
Князь залился слезами, приникнув к ее слабой руке. Сзади подошел Иоанн:
— Княже, дозволь исповедь у княгини принять…
Владимир вздрогнул, но с колен поднялся, от ложа отошел. Негоже исповедь никому слышать, кроме священника, даже мужу. Анна что-то шептала склонившемуся к ней архиепископу, тот слегка кивал, вряд ли прислушиваясь к едва различимому голосу. Исповедь важна не для того, кто исповедует, а для того, кто облегчает ею свою душу, чтобы предстать перед господом. Княгиня причастилась, и Владимиру снова дозволено подойти к ложу. Только уже бесполезно, исповедь отняла у слабой Анны последние силы, и она больше глаз не открыла. Лекарь не сразу и понял, что недужная отошла в мир иной.
Похоронили княгиню Анну в каменном саркофаге посреди Десятинной церкви. Рядом князь Владимир велел положить после смерти и себя.
Наступили мрачные дни, ему не до чего, с уходом Анны ушла и прежняя жизнь. Казалось, что-то оборвалось, пора и самому подводить итоги, собираясь в путь вечный. Но чем больше раздумывал князь над делами на Руси, тем тяжелее становилось на сердце.
А сердце ныло и ныло… И не только после тяжелых разговоров или дел, все сильнее тоска накатывала по вечерам, когда оставался в пустой ложнице один. С молодости не привык спать в одиночку, рядом всегда была женщина. Последние годы, правда, княгиня ночевала отдельно, но Владимир все же наведывался к ней при желании. Теперь Анны нет, наведываться не к кому. Некому распускать длинные косы, некому ласкать ланиты, тискать упругую грудь, чувствуя как под пальцами рождается и все сильнее захватывает женщину томное желание… На что уж Анна была холодной, а и ее умел растопить Владимир, загоралась-таки, прижималась крепче, отдавалась страсти. А без страсти какие же дети?
Брать себе женщину на ложе для удовольствия, как когда-то в молодости, князь уже не мог, вера не позволяла. А очень хотелось. Не только по ночам ласкать, но и днем угождать ее капризам, предугадывая даже невысказанные желания, видеть, как загораются от таких удач женские глаза, ждать ответной ласки…
И вдруг у него появилась совершенно неожиданная мысль. Сыновья делят за его спиной Русь оттого, что считают отца ни на что негодным стариком? Он им покажет, на что годен! Пришло решение… жениться! Да, жениться на молодой девушке чинным браком и даже родить детей!
Эта придумка настолько заняла мысли князя, что он напрочь забыл обо всем остальном, и о своем больном сердце тоже. Твердо решив жениться, Владимир принялся размышлять на ком. Греческая царевна у него уже была. Полоцкая княжна тоже. И чехиня была. И болгарыня. И русская боярыня. И даже монахиня-расстрига. Оставалось обратить взор на запад. Но о ляхах и думать не хотелось после неприятностей от Болеслава. А если сосватать кого-то из родственниц Оттона? О том, пойдет ли за него, уже имевшего внуков, молодая знатная девушка, почему-то не думалось, слишком сильна Русь, чтобы бросаться таким женихом, пусть даже и в возрасте.
В таких вопросах, как женитьба или просто завоевание женщины, князь никогда не тянул, решено — сделано. Сыновья с изумлением узнали о новом браке своего неугомонного отца. И чуть позже о том, что новая мачеха понесла! Вот вам и старый князь!
Предслава писала брату в Новгород:
«Новая мачеха Адиль моложе не только тебя, но и меня! Сколь княгиня Анна была бледна и тоща, столь эта румяна и пышна. Дети не заставят себя ждать. Кажется, мачеха уже не праздна, хотя как разглядеть? Пухлая, точно булка, высаженная из печи. И квохчет как наседка».
Ярослав хохотал:
— Князь решил всем доказать, что его силы на ложе неиссякаемы? Пусть старается. Пусть лучше воюет с женщинами, чем со своими сыновьями!
Это было жестоко, но справедливо.
И снова сыновья разделились. Святополк и Ярослав посчитали это блажью, недостойной великого князя, Святославу, как всегда, все равно, Мстислав посмеялся над чудачествами престарелого отца, только Борис и Глеб порадовались за него, приветствуя новую мачеху.
А новая княгиня оказалась действительно плодовитой, быстро понесла и родила дочку. Назвали Добронегой, а крестили Марией. Ее судьба сложится удивительно, через много лет Ярослав выдаст младшую сестру замуж за польского короля Казимира.
Но вернуться к делам в Турове пришлось. Теперь принесли весть, что Святополк в сговоре с Болеславом. За Туровским князем стояла вся его земля, да и среди других земель Руси сторонников немало. Многие города обижены Киевом, в стольный град издавна идет большая часть повоза, туда оттекают люди, великий князь забирает в дружину сильнейших, лучших. Киев стягивал на себя торговые пути, ослабляя другие города. Соперничать с ним мог только Новгород, но и тот все чаще против князя Владимира, и сидит там сильный Ярослав…
Владимир вспомнил о словах про сговор двух братьев. Им не о чем сговариваться, сидеть вдвоем на киевском столе не станешь, это не времена Аскольда и Дира. И все же не зря же твердил Микула про посла от Святополка к Ярославу…
Немного погодя сотник гнал лошадь, торопясь в Туров. Поручено привезти туровского князя в Киев вместе с семьей. Следом за сотником гнал коней и десяток дружинников. Вооружены по-походному, но не более. Ни к чему, в Турове дружина много сильнее, если добром дело не решится, то и сотня не справится. Князем наказано позвать Святополка с честью, мол, хочет отец загодя земли распределить, чтобы обиды после не было. Стоило поторопиться, путь не близкий, вернуться надо до первой распутицы, не то застрянешь где-нибудь в дальней веси и просидишь долгонько без дороги среди болот.
Не сразу удалось убедить ехать с супругом княгиню Марину, все отговаривалась недугом. Но как бы то ни было, кавалькада двинулась в путь. Княгиня с Рейнберном ехали в возке, ради тепла и удобства выстланном пушистыми шкурами. С собой в возок не взяли даже никого из слуг, видно, разговоры собирались вести тайные. Святополк усмехнулся: дура, болтай о чем хочешь, в Киеве я тебя быстро приструню. И Рейнберну твоему добра не видать! Беспокоило князя только одно — ответ из Новгорода от брата Ярослава принести не успели. Может, потому отвечать не стал, что сам в Киев торопится вот так же? Хорошо бы… Мстислав и остальные его беспокоили гораздо меньше. Мстислава он прижмет печенегами, с которыми у тестя Болеслава уговор. Святослав всегда сидел тихо у себя в древлянской земле. Другие братья слабы, считаться надо только с сильным Ярославом и его Новгородом.
Дорога способствовала к размышлениям, Туровский князь думал над тем, почему брат так и не прислал ответ из Новгорода. На сей раз он отправил к Ярославу человека тайно от всех окружающих и точно знал, что человек дошел. Но ответа все не было… В душу заползало нехорошее подозрение, что Ярослав поведал о его предложении князю Владимиру. Тогда плохо, тогда в Киеве его ждет только узилище. Может, не ехать? А куда денешься? Да и не один он, Марина вон в возке с Рейнберном. Князь Владимир не может не считаться с дочерью короля Болеслава, да и епископа уважать должен. Святополк чуть успокоил сам себя, что не рискнет князь круто обходиться ни с самим Святополком, потому как он старший сын, ни с княгиней Мариной, ни с Рейнберном. Знать бы, как ошибается…
Зимний путь удобен, но и тяжел одновременно. Ехали по рекам, чтобы не плутать среди снегов. Пришлось осторожничать, потому как Днепр еще долго подо льдом будет, а вот Припять уже местами на солнышке подтаяла. В одном месте чуть не угодили в полынью. После того разделились так, чтобы впереди ехали дружинники, что посильнее, и сзади тоже. Княгиня сидела, закутавшись в меха по самые глаза не столько из-за мороза, сколько от напряжения. Тряслась, точно предчувствовала что-то. Рейнберн был мрачен и молчалив.
Когда наконец вывернули на Днепровский стрежень, уже и сам Святополк заметно нервничал. Причалы пусты, но Торг привычно гудел сотнями голосов. Лошади резво вынесли возок наверх, там дорога пошла уже по улицам. Проехать тяжелее, потому как и саней навстречу много, и всадников тоже. Да и пеших киевлян много. Живет город что летом, что зимой.