…
Ещё одна характерная черта Хрущёва — при жизни Сталина он отличался славословием в адрес вождя. Вершиной его лести стало высказанное в 1934 году на XVII съезде ВКП(б) предложение ввести новое понятие, характеризующее высший этап развития марксизма, — «ленинизм-сталинизм». Сталин отверг эту формулировку, поскольку считал себя лишь учеником Ленина.
Верно говорят о таких людях, как Хрущёв: мёд на языке, яд — в сердце.
Многое становится на свои места, если помнить о том, что доклад на XX съезде КПСС делал человек, сыгравший в своё время ведущую роль в репрессиях на Украине и в Москве, где он возглавлял партийные организации. Причём в отличие от руководителей других крупных республиканских и областных парторганизаций Хрущёв требовал от Центра увеличения лимитов на количество репрессированных лиц, однако получил отказ Сталина. А в ходе голосования на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года Никита Сергеевич высказался за суд над Бухариным и Рыковым, в то время как И. В. Сталин предложил ограничиться их высылкой.
Эти факты, а также жёсткие распри в партийно-государственной верхушке после смерти Сталина позволяют нам сделать вывод, что доклад по культу личности на XX съезде не имел, по существу, никакого отношения к коренному решению проблемы возрождения в партии и государстве демократических норм жизни. Вот, к примеру, на июньском пленуме ЦК 1957 года Хрущёв одержал верх в борьбе с так называемой «антипартийной группой В. Молотова, Г. Маленкова, Л. Кагановича и примкнувшего к ним Д. Шепилова», которая была не согласна со стилем руководства Хрущёва и со многими его авантюрными решениями. Но вскоре, забыв о том, как сам критиковал ранее сосредоточение в одних руках неограниченной власти, к своей должности первого секретаря ЦК КПСС присовокупил и должность председателя Совета министров СССР. Для циничного политика найти предлог для таких кульбитов — дело несложное, были «аргументы» и у Хрущёва: всё делалось под предлогом совершенствования управленческой деятельности, повышения ответственности, концентрации сил и средств на решении важнейших задач, и т. д., и т. п.
Вот так довольно посредственный и не слишком образованный человек, один из организаторов кровавой вакханалии 1930-х годов наделил себя неограниченными властными полномочиями. Писатель Рой Медведев упоминает в одной из своих работ о встрече Хрущёва с драматургом Михаилом Шатровым, которая состоялась в то время, когда Никита Сергеевич был уже на пенсии. Он не только удивил антисталиниста Шатрова своим признанием, что у него, Хрущёва, «руки по локоть в крови», но и незнанием некоторых элементарных фактов нашей истории и общественной жизни[40].
Отметим, что имеющий огромное судьбоносное значение для страны и социалистического содружества доклад Хрущёва на XX съезде КПСС о противозаконной деятельности Сталина был заслушан без всякого обсуждения. По сути дела, партия на протяжении десятилетий руководствовалась установками бывшего холуя из окружения Сталина, который после прихода к власти упорно насаждал в руководящих структурах партии и государства атмосферу угодничества и покладистости. Ну а высшие органы КПСС вплоть до прекращения её существования так и не удосужились проанализировать исторические корни и причины репрессий, отделить горькую правду от грязной лжи враждебной пропаганды, сделать должные выводы. Зато непримиримые противники партии, ненавистники социализма в годы горбачёвской перестройки постарались представить объективно сложную эпоху социалистического строительства исключительно как чёрную дыру отечественной истории. Был забит первый клин в раскол социалистического содружества.
Ограниченность мышления автора доклада «О культе личности и его последствиях», беспринципная позиция делегатов съезда, так и не заикнувшихся о необходимости серьёзного анализа и широкого обсуждения поднятых вопросов, привели в конечном счёте к тому, что все козыри в пропагандистских играх против СССР оказались на руках у наших внешних и внутренних противников. Уже тот факт, что доклад на съезде делал Хрущёв, таил в себе негативный заряд. Но тогда, в феврале 1956 года, ещё мало кто предвидел, что XX съезд нанесёт такой ощутимый удар по авторитету Советского Союза, станет предвестником заката могущества и международного влияния СССР. Однако через призму личных целей Хрущёва стратегические интересы страны выглядели отдалёнными и не слишком беспокоили.
Известно, что XX съезд образовал глубокую трещину в советско-китайских отношениях, привёл к разрыву с Албанией, послужил детонатором в руках организаторов волнений в Польше и венгерского мятежа 1956 года, вызвал если не негативную реакцию, то как минимум настороженность у руководителей других социалистических государств. Ни одна компартия, включая КПСС, пережить XX съезд без потрясений, издержек так и не смогла.
Не менее важным представляется и другое: западные стратеги холодной войны, манипулируя материалами доклада Хрущёва, постарались отвернуть от Советского Союза значительную часть трудящихся капиталистических стран, укоренить в их сознании представление о социализме не как об обществе социальной справедливости, а как о режиме диктата и насилия.
Коммунистические идеи, интерпретированные западными идеологами, стали катастрофически терять свою привлекательность в мире, а международное коммунистическое движение — утрачивать сплочённость и силу.
Всё это создавало большие трудности во внешнеполитической деятельности государства, с которыми вскоре предстояло столкнуться начинающему дипломату В. А. Крючкову.
За всеми впечатлениями Крючкова, относящимися ко времени начала его работы в Министерстве иностранных дел, просматривается, пожалуй, главное — ощущение идеологического вакуума и отсутствия чёткой программы действий в главном внешнеполитическом ведомстве страны. Там полагали, что «внешнеполитический курс должен был определяться тем, по какому пути пойдёт развитие страны в постсталинский период. А что делать со страной, как управлять ею в новых условиях, никто в нашем тогдашнем руководстве представления как раз и не имел. Одни явно не хотели порывать с прежней жизнью, другие же, хотя осознавали необходимость реформ и были готовы решительно покончить со старым, пока ещё не знали, как это сделать практически».
А поскольку лидера под стать сложному историческому моменту, как мы уже говорили, не было, то «государство, да и общество в целом начали движение вперёд без чёткой концепции, без ясных ориентиров…
Многие концепции, программы основывались в значительной мере на эмоциональных порывах, на благих пожеланиях, рождались, исходя из произвольно поставленных сроков, без учёта реалий и глубокого всестороннего анализа накопившегося мирового опыта. Отсюда дефицит внутренней логики и последовательности в наших действиях, чрезмерная поспешность, граничащая с губительным авантюризмом. Как и прежде, большинство ответственнейших решений принималось единолично (причём людьми далеко не самыми мудрыми, а то и порочными), хотя коллективизм как таковой и являлся политическим фундаментом нашего строя»[41].
Атмосфера в МИДе была непростая. В рассуждениях и оценках дипломатов сквозила заметная вольность по отношению к официальным установкам, люди стали более раскованными, начали глубже задумываться над недавней историей и происходящим вокруг, ставить всё больше вопросов. Вот только на многие из них, как считает Крючков, ответов не было. Людей разделяла линия в зависимости от их отношения к Сталину, которая, впрочем, иногда, во время вспыхивавших споров, принимала зримые очертания. А некоторые вещи рядовым сотрудникам просто трудно было объяснить. Так, в апреле 1955 года перед партийным активом министерства, обсуждавшим текущую работу и задачи ведомства, выступил министр иностранных дел В. М. Молотов. А в ходе прений слово взял его первый заместитель А. А. Громыко, который подверг стиль работы Молотова резкой критике, говорил о необходимости выработки нового подхода. Зал недоумевал: что же это было — вольный ветер демократических перемен, отсутствие элементарной слаженности в работе руководства или проявление интриг, о существовании которых можно было только догадываться? А ведь все знали, что именно Молотов отозвал Громыко из Лондона с должности посла, чтобы назначить своим заместителем…
Крючков получил назначение в IV Европейский отдел МИДа, которым в то время заведовал М. В. Зимянин[42]. Венгерская референтура, куда он был распределён, насчитывала восемь человек, причём все размещались в одной небольшой комнате, расположенной на 17-м этаже высотного здания на Смоленской площади. Здесь, как вспоминает Крючков, знакомились с почтой, готовили документы, обсуждали текущие дела, спорили, принимали посетителей из других ведомств. К концу дня в голове шумело от разговоров, телефонных звонков и табачного дыма. Но в этой тесноте были и несомненные плюсы, и главный из них: все постоянно находились в курсе всего происходящего на венгерском направлении.
Дипломатическую карьеру Крючков начал в 30 лет. К новой работе он приступил не только хорошо подготовленным теоретически (два высших учебных заведения за спиной), но и с богатым жизненным багажом. Солидный производственный опыт в рабочих коллективах в условиях военного времени, комсомольская работа, пять лет прокурорской деятельности — не каждый может таким похвастаться. Так что, когда в самом конце лета 1955 года Владимир Александрович получил назначение на работу в советском посольстве в Будапеште, он был вполне состоявшимся человеком. Что позволило ему выдержать новые нелёгкие экзамены, уготованные в ближайшем будущем.
Работа Крючкова в Венгрии — не просто строчка в его биографии. Это — крупная жизненная веха, важный этап, круто изменивший его судьбу. Во многих публикациях биографического толка, посвящённых Владимиру Александровичу, часто повторяется одно и то же утверждение, что Крючков якобы «участвовал в подавлении венгерского восстания». Причём создаётся впечатление, что авторы публикаций в СМИ и редакторы многих информационно-справочных порталов в Интернете заимствуют эту фразу друг у друга, не потрудившись вникнуть в её суть. Поскольку нелепое утверждение о