сти разрешения национального вопроса в Афганистане, если, конечно, это вообще его беспокоило.
В 1980-е годы советская сторона считала Ахмад Шаха Масуда одним из наиболее гибких полевых командиров, с которым иногда можно было договариваться. Но эта гибкость отнюдь не свидетельствовала о его дальновидности. Она была следствием реальной оценки Ахмад Шахом неодолимой силы советского воинского контингента и понимания того, что население подконтрольных ему районов устало от войны и, в общем-то, довольно благосклонно относилось к шурави — советским людям.
В январе — феврале 1989 года Ахмад Шах своё слово сдержал. Сдержал, несмотря на то, что 23 января против его бандформирований началась крупномасштабная операция «Тайфун» с применением мощных бомбово-штурмовых и артиллерийских ударов. Инициатором этой нелепой затеи, повлёкшей гибель множества мирных жителей, стал министр иностранных дел Шеварднадзе, который встречался накануне с Наджибуллой, якобы просившим его «нанести по Ахмад Шаху решающий удар». Несмотря на резкие возражения командования 40-й армии и военных специалистов, находившихся в Афганистане и владевших обстановкой, такой приказ войскам был отдан.
Просьбу Наджибуллы, которого мы оставляли один на один со свирепым врагом, ещё как-то можно понять. Но чем можно объяснить и оправдать действия наших партийных лидеров, принявших такое решение?
«Конечно, министру иностранных дел СССР, — пишет известный и авторитетный историк Афганской войны А. А. Ляховский, — трудно было понять настроения генералов, офицеров и солдат, которые не хотели воевать, уходя из Афганистана. Никому не хотелось убивать и погибать напоследок. Но советские партийные функционеры придерживались иного мнения… Никакие возражения, доводы и аргументы командования 40-й армии о нецелесообразности подобных действий в расчёт не принимались»[131].
Какими бы мотивами ни руководствовались в Москве, операция «Тайфун» вылилась в крупнейшую военную и политическую провокацию. Под занавес боевых действий она дала афганской вооружённой оппозиции и значительной части населения Афганистана веские основания говорить о том, что русские, оставившие на прощание «чёрную метку», способны на вероломство.
Операция «Тайфун» нанесла необратимый урон политике национального примирения в Афганистане, которая за два с лишним года кропотливой, тяжелейшей работы наших дипломатов, советников и специалистов обрела реальные черты и стала приносить первые ощутимые результаты. Во всяком случае, альтернативы этой политике не было, что подтвердил и ход дальнейших событий в Афганистане, который вот уже почти 40 лет находится в состоянии непрерывной и кровопролитной войны.
Ничем не оправданные боевые действия накануне завершения вывода советских войск вполне вписываются в контекст той политики горбачёвского руководства СССР, которая проводилась после заключения женевских соглашений по Афганистану. Как писал Крючков, «советская сторона послушно выполняла и даже старательно перевыполняла условия женевских соглашений… Надо вещи называть своими именами: Москва предала своих афганских друзей…».
После завершения вывода войск, в феврале 1989 года, для обсуждения с руководством страны дальнейших перспектив развития в новых условиях в Афганистан выезжала группа во главе с Шеварднадзе. Её прогнозы были крайне пессимистичны: месяц, от силы два — и режим Наджибуллы падёт.
«Я был в полном одиночестве, — пишет Крючков, — когда говорил, что новый Афганистан может выстоять.
Прошёл месяц, второй, а Кабул стоял и, более того, положение вокруг столицы даже укрепилось. Спустя полгода стали свободными для транспорта дороги на Кандагар (юг страны) и на Герат (запад). Практически без перерывов функционировала автострада на Джелалабад — город на востоке страны, недалеко от границы с Пакистаном. Попытки отдельных оппозиционных сил организовать наступление на некоторых участках довольно быстро и эффективно пресекались. Для многих такое положение явилось полной неожиданностью.
У Наджибуллы, всего руководства поднялось настроение, возросла уверенность в победе»[132].
Автор готов подтвердить оптимизм Крючкова личными наблюдениями и впечатлениями. Дело в том, что ему довелось находиться в Афганистане и в период вывода из страны 40-й армии, и спустя несколько месяцев после того, как последние наши части уже вернулись домой. Поначалу, в январе — феврале 1989 года, в настроении и поведении афганцев, за их решимостью и готовностью следовать избранным курсом угадывались тревога и подавленность. Да это и понятно: ведь мы покидали людей, которые поверили в нас, пошли за нами, до последнего верили, что мы их не оставим посреди пути.
Далеко не все из тех, кто помогал афганцам налаживать новую жизнь, в те дни испытывали, казалось бы, вполне естественную радость в преддверии скорого возвращения домой. На многих давило чувство вины. Когда вспоминаешь годы совместной работы с афганцами, на память приходят стихи поэта и художника, одного из наших военных советников в Афганистане, генерала В. П. Куценко:
Ну что тебе сказать, мой друг Омар?
Вот и пришла пора нам расставаться.
Я ухожу, не затушив пожар,
Ты остаёшься до конца сражаться…
Я не забуду твой прощальный взгляд,
Нежданных слёз, блеснувших на ресницах.
Прости меня, афганский друг и брат,
За то, что не могу я раздвоиться.
Читая воспоминания Крючкова, посвящённые афганской эпопее, видно, что и он испытывал подобные переживания…
Прошло буквально два-три месяца после вывода советских войск, и настроение афганцев резко изменилось — они воспрянули духом, поверили в собственные силы. Пришли первые крупные победы, одержанные над моджахедами в стратегически важных районах страны. Автор, который в те дни принимал участие в торжествах по случаю 11-й годовщины Апрельской революции, всё это видел своими глазами. Позволю себе процитировать выдержку из моего кабульского репортажа, который в те дни был опубликован в «Комсомольской правде»:
«Не сбылись надежды тех, кто предсказывал неминуемый крах законного афганского правительства после вывода ограниченного контингента советских войск, и развеяли их в первую очередь защитники Джелалабада. Среди участников состоявшегося военного парада — только что вернувшийся из провинции Нангархар майор Расул Аб-дулрасул. Расулу едва минуло тридцать, но за плечами у него уже боевой путь в целых десять лет, отмеченный орденом Красного Знамени, Звёздами второй и третьей степеней, медалями «За отвагу». Со знанием дела разбирает он причины успехов народной армии в последние месяцы. Сыграли свою роль воспринятый от советских товарищей по оружию военный опыт, современная техника. Но главное — резко изменился моральный климат в афганских подразделениях. Исчезли иждивенческие настроения, когда они оказались лицом к лицу с коварным врагом, попирающим голос разума и совести, национальные интересы Афганистана.
Эти же мысли высказал 23-летний офицер национальной гвардии Ханиф Атмар. Три недели назад в бою он лишился ноги, получил тяжёлые осколочные ранения. На прощание, волнуясь, с трудом приподняв голову, он попросил меня через газету передать искренний привет бывшим воинам-интернационалистам.
Может быть, и рано ещё предсказывать окончательные итоги боевых действий в Нангархаре, Кандагаре, Хосте. Но уже вполне очевидно: народ поверил в силу своих защитников…»[133]
В этой статье автор попытался передать атмосферу, царившую тогда в афганской столице. Она в полной мере отражала и оптимистические настроения, твёрдую решимость руководства страны отстоять демократические завоевания, достигнутые с помощью Советского Союза. В памяти осталась обстоятельная беседа с одним из ближайших сподвижников Наджибуллы, секретарём и членом Политбюро ЦК НДПА Фаридом Маздаком, с которым автор в течение нескольких лет находился в дружеских отношениях. Отмечу, что наш с ним разговор проходил в неформальной обстановке, у него дома, и вёлся начистоту. Итог той памятной встречи передают слова Фарида, высказанные тогда на прощание:
— Трудно, но выстоим!
И всё же…
Находившемуся фактически в полной изоляции правительству Наджибуллы удалось продержаться у власти ещё около трёх лет. Но оно было обречено. Сразу после августовских событий 1991 года в СССР наша помощь Афганистану стала резко сворачиваться. Ни для кого не секрет, что государство не может обеспечить своё действенное влияние в тех или иных регионах мира, сохранить или упрочить свои внешнеполитические позиции без существенных материальных затрат. А ведь те затраты, которые по обязательствам перед Афганистаном несла наша страна после прекращения военной поддержки законного правительства этой страны в феврале 1989 года, были нам по плечу — даже в условиях политического и экономического кризиса. Во всяком случае, они выглядели просто ничтожными в сравнении с тем невиданным грабежом национальных богатств, который развернулся в нашей стране с середины 1988 года, с принятием Закона «О кооперации в СССР», после чего жульнические кооперативы словно клопы присосались к кровеносным артериям советской экономики, и принял астрономический размах в эпоху ельцинского правления.
Но о какой поддержке могла идти речь, если министр иностранных дел РСФСР Андрей Козырев считал, что урегулированию ситуации в Афганистане «мешает только советская поддержка экстремистов (?!) во главе с Наджибуллой»? С 1 января 1992 года Россия прекратила поставки всех вооружений, боеприпасов и других видов помощи правительству Афганистана, и ситуация в стране стала резко ухудшаться. Особенно тяжело на положении армии и населения сказалась нехватка топлива и продовольствия. На этом фоне оппозиционные силы развернули против правительства Наджибуллы агит