ПОЛОВЦЫ
Глава первая
1
Князь Владимир Мономах любил после обеда спать на земле, подстелив попону и подложив под голову седло. Он засыпал сразу, приучив себя к этому еще с детства по совету своей матушки Византийской принцессы Анны. И просыпался ровнехонько через час полностью отдохнувшим, бодрым и еще более деятельным.
Мономаху редко виделись сны, а тут он вдруг увидел себя на коне, в боевом панцире, с обнаженным мечом в руке. Сквозь звон мечей, лошадиное ржание и стоны умирающих услышал голос отца — великого князя Всеволода:
— Держи мою левую руку!.. Левую!..
Было Мономаху во сне лет двенадцать, не более. Вокруг шло сражение, но он слышал только голос отца и держал левую руку его войска…
Отец… Отважный полководец, всегда широко шагавший впереди всех с не знающим пощады мечом. Он любил воинов, сражения, но более всего — свою супругу, Византийскую принцессу Анну, и их первенца Владимира Мономаха. После рождения третьей дочери Анна внезапно скончалась: купцы занесли на Русь какую-то хворь, которой она и заразилась. Через сорок дней после ее кончины великий князь Всеволод вынужден был снова жениться, ибо в те времена владыка государства не имел права вести холостой образ жизни. Взял он себе в жены половецкую красавицу знатного рода, названную в крещении также Анной, а после рождения сына Ростислава и впрямь привязался к ней, даже полюбил.
Через год Анну отравили. Молодую цветущую мать отправили на тот свет мелкие завистники из дворцовой челяди. Вот и искал великий князь в тоске и печали смерти в боях. Открывал врагу свою грудь, снимал с головы шлем — а стрелы и удары сыпались мимо, мимо…
— Знать, грешил я много, коль смерти в бою не нашел, — сказал он с горечью старшему сыну.
И слег. Надломилось в нем что-то. Не ел ничего, только пил святую воду. А перед смертью позвал сыновей. Попрощался с Ростиславом, отпустил его и остался наедине со старшим — Владимиром.
— Что скажу, то тяжко для тебя будет. Но то, сын, завет. Завет уходящего, так что… Сам понимаешь, — вздохнул тяжко. — Исполни.
— Все, батюшка, исполню.
— Престол Великого Киевского княжения добровольно отдашь князю Святополку из рода Изяславичей. По лествице их род подревнее нашего, да и великих князей было у них поболе. Отдашь. Завещаю.
В последний раз — с трудом уже — возложил руку на голову Владимиру и отошел с миром…
Владимир исполнил его последнее слово…
И тут вдруг затормошили. Мономах открыл глаза и увидел перед собой грубо вытесанное незнакомое лицо. Заморгал, сел, спросил с неудовольствием:
— Кто ты есть и зачем будишь меня?
— Зовут меня Меслимом, — представился незнакомец. — А бужу по двум причинам. Во-первых, с озера ползет холодный туман…
— Мне не страшны ни туманы, ни дожди.
— А во-вторых, спать лучше всего под дубом, — невозмутимо продолжил Меслим. — Дубы дышат настоем силы и мощи, и ты, вдыхая их мощь и силу, наполнишь свою душу и тело их мощью и их силой.
Мономах промолчал, потому что незнакомец говорил о дельных вещах.
— Откуда ты об этом знаешь?
— Когда-то в меня ударила молния, но я выжил. Выжил и обрел способность предостерегать людей от опасности и несчастий.
— Прими мою благодарность, Меслим.
Мономах протянул руку, Меслим пожал ее, а потом легко поднял Мономаха на ноги.
— Под дуб. Под дуб, князь Мономах. Ты — знаменитый воин, а станешь впоследствии и самым знаменитым князем на Руси.
Меслим перенес под дуб седло и попону. Аккуратно расстелил их под дубом и сказал:
— Тебе спать еще полчаса.
— Не уходи, — сказал Мономах. — Ты очень нужен мне, моей жене и моим сыновьям, потому что ты — предсказатель. А за мной началась охота…
— У тебя есть побратим?
— Есть.
— Вызови его.
— Вызову. Он — начальник разведки у великого князя Киевского Святополка.
— Запомнил.
— Расскажи теперь о себе, пока я буду дремать. Откуда ты, какого племени, куда идешь.
— Я — из племени торков, третий сын вождя. По нашим законам первый сын является наследником власти, второй — начальником всех войск, а третий сам должен найти свою дорогу. Я был третьим и пошел работать на днепровские пороги, вокруг которых перетаскивают суда, потому что пороги непроходимы. Я трудился изо всех сил, стал сперва десятником, потом — помощником начальника, потом и начальником. На этом трудном пути я выучил греческий, половецкий, польский, латинский и иные языки. Моим другом стал престарелый травник и костоправ, который лечил людей настоями. Я помогал ему, как мог, и он успел передать мне свои знания до того, как умереть. Я похоронил его на кургане со всеми почестями, воздал ему последнюю молитву. И в меня вдруг ударила молния. Сухая, без дождя. По обычаю меня закопали в землю как опасного носителя огня, способного сжечь луга и поля, но я выбрался и пошел через степи и леса. И восчувствовал, что ты нуждаешься в моем даре исцелять людей и предостерегать их от напастей. Я готов служить тебе, князь Мономах, пока ты не станешь самым знаменитым князем всей Святой Киевской Руси. Или не прогонишь меня сам.
Мономах открыл глаза и улыбнулся. Протянул Меслиму руку, и Меслим легко поднял его на ноги.
— Будь моим другом и советником, Меслим. Пройдем в дом, и я познакомлю тебя с женой, Английской королевой Гитой.
Меслим улыбнулся:
— Английской королевой?
— Да…
— И в доме ждет тебя верный друг, когда-то давший тебе славянскую роту на верность?
Мономах ахнул:
— Боже правый, ты все знаешь!..
— Я не знаю, мой князь, как его зовут, но чувствую, что он стал большим начальником.
— Его зовут боярин Ратибор, — сказал окончательно растерявшийся Мономах. — Прошу в мой дом, кудесник и вещун.
Они подошли к дому, и Мономах вежливо пропустил первым гостя.
Войдя в дом, Меслим низко поклонился Гите, опустился на одно колено и почтительно поцеловал подол ее платья.
— Приветствую ваше величество.
— Кто ты, странник? — спросила Гита.
— Это мой новый друг и покровитель, вещун и кудесник, — ответил за Меслима Мономах.
— Друзьям всегда рады, — крутым басом пророкотал Ратибор, выходя на голоса из соседней столовой залы. — Я — наместник великого князя Киевского Святополка Изяславича. А ты кто, странник?
— Я иду от днепровских порогов по зову снов князя Мономаха, господин наместник. Зовут меня Меслимом, я из племени торков.
— Новых друзей встречают пиром, — Ратибор склонил голову. — Так не накрыть ли нам столы?!
— Пир!.. — подтвердил Мономах. — Эй, кто там?..
Столы были накрыты со всей возможной быстротой. Руководил этим, как всегда, личный слуга Мономаха Павка, который за время службы у князя стал и верным его другом, и даже советником.
— Прошу, ваше величество! — Павка склонился в поклоне пред Английской королевой. — Прошу, князья и бояре, гости и странники!..
На второй день этого торжества наместник великого князя Киевского боярин Ратибор поднялся с места не для хвалы, не для славы, а чтобы, как он сам признался, поведать бытующую в этих краях легенду. Рассказывал он ее весьма обстоятельно, поскольку и сам был человеком обстоятельным, то есть так длинно, что придется передать ее в некотором сокращении. Итак:
2
Это случилось в те времена, когда еще не было любви, а если порою и случалась, то доставалась она считаным избранникам судьбы. Мужчина относился к женщине, как пахарь к ниве, а женщина ждала от него еды и защиты.
На краю степи стояло селение, жители которого в поте лица взращивали хлеб свой. Из степи плыло настоянное полынью марево, и девушки вечерами выходили за околицу и подолгу, пьянея и ужасаясь, вдыхали степной ветерок.
Из Дикой Степи приходили дикие орды. С гиком и конским топотом врывались они в селения и первым делом вырезали всех мужчин, добивали раненых, убивали стариков и старух, сгоняли в кучу детей. И только женщин до поры не трогали: им предстояло утолить неистовую ярость победителей.
И они утоляли ее…
Их распинали на супружеских ложах, в дорожной пыли, у семейных очагов. Распинали на глазах матерей, подруг, детей под гогот победителей и стоны умирающих. Их рвали за волосы, их били о землю, их топтали, мяли, кусали, кромсали, и белые обнаженные тела напрасно молили небо о пощаде.
Только тогда победители уходили. Насытившиеся, усталые, опьяненные. Уходили, приторочив к седлам головы побежденных мужчин и гоня перед собою полоненных детей: поверженный народ подлежал полному уничтожению. Уходили в степь, и, когда переставала вздрагивать земля от топота копыт, в селении раздавались стоны, от груды мертвых ползли те, кто еще мог ползти. Ползли девочки с окровавленными бедрами, ползли женщины с рассеченными грудями, ползли старухи с обломками стрел в костлявых спинах. Ползли онемевшие в четырнадцать и поседевшие в десять. И надо было жить дальше. Надо было жить, позабыв о собственном позоре и собственной боли. Но прежде чем начать жить, надо было забыть прошлое.
И они — забывали. Кто — сразу, вонзив в искусанную шею обломок клинка. Кто — постепенно, залечивая раны и заглушая память. Кто — навеки утратив в воспаленном мозгу свое имя, память о своих детях и своем позоре.
А через положенный природой срок они начинали рожать. Рожать в муках, и радоваться каждой новой жизни, и хранить ее, и воспитывать. И так было издревле, и так по сей день, потому что все мы, все без исключения — дети женщин. Только дети женщин.
3
Только Ратибор закончил свой рассказ, как верховой, раненный в битве с кочевниками, принес тревожное известие о налете орды из Степи Половецкой на поселения русов. Князь Мономах как хозяин дома лично встретил гонца, подал ему еду и питье, усадил на лучшее место. Посланец, подкрепив силы и малость поостыв, рвался рассказать все, что знал, что видел своими глазами.
— Дозволишь, князь?..
— Может, до завтра подождем?
— Нет, нет!..
— Тогда рассказывай, чем душа переполнена.
— Это — степняки… — Говорил гонец путано, сбиваясь, повторяясь то и дело. Речь его была настолько пересыпана ненужными подробностями, что слушатели зачастую не понимали, о чем, собственно, рассказ. Князю Мономаху впоследствии пришлось с помощью друзей его восстанавливать. И вот что из этого сложилось.
Кочевники появились не так давно и из Дикой Степи до сей поры не выходили. Высылали только свою разведку, но она всегда скрывалась раньше, чем наши конники подбирались к ней. Себя эти кочевники куманами называют, а мы их половцами зовем, поскольку в поле они. Все на конях, которые быстры, злы и послушны. Нападают издалека, осыпая сплошной стеной стрел. Отличные лучники, но рубки избегают, предпочитая стрелы и легкие дротики, арканы и боевые дубинки. Все время стремятся разрезать наш строй, окружить отрезанные части и засыпать их стрелами и дротиками.
— И чего они из Степи в наши земли лезут… — вздохнул Мономах.
— Известно: за добычей. А добыча — дети и девушки, скот и имущество. При этом убивают всех, кроме детей и совсем молоденьких девушек. Селища наши жгут беспощадно, одно ровное место остается.
— Я еще отроком был, когда отец говорил мне о них как о главной опасности для Руси, — нахмурился Мономах.
— А злы! — воскликнул гонец. — Не в одиночку злы — купно, обществом.
— Купно, — повторил князь Владимир и опять вздохнул. — Ладно. Иди отдыхать, добрый человек. А мы тебе пока баньку истопим и лекаря с костоправом найдем.
Павка проводил нежданного гостя в опочивальню, а Мономах, оглядев присутствующих, сокрушенно прихлопнул ладонью по столу:
— Вот что творится…
— Врет, — спокойно сказал на это Меслим. — Завтра опомнится, расскажет правду.
К утру вчерашний гость проспался и сам спустился в столовую к началу трапезы.
— Виноват, — сказал он, потупив взор.
— В чем? — спросил Мономах.
— Прости меня, князь…
— За что?
Гость молчал, опустив голову.
— Что же молчишь? — спросил Меслим.
— Молчу потому, что совестно стало…
— Говори, — велел Мономах.
— Я дружинником был когда-то. В боях участвовал, рану получил, и меня мой боярин послал за этим участком границы приглядывать. А я труса спраздновал. — И опять замолчал.
— Ну? — поторопил Мономах.
— Совесть заговорила? — усмехнулся Меслим.
Бывший воин горестно вздохнул.
— На коне усидишь? — спросил Мономах.
— Лучше, чем на ногах устою.
— Бери коня, скачи назад и передай помощнику боярина Ратибора, что стоит на границе дозором, чтоб немедля ко мне выезжал.
Воин встал, и его чуть качнуло.
— Готов, — усмехнулся Меслим.
— Сначала поешь, — улыбнулся Мономах.
— Время потеряем.
— Гостя голодным не отпускают. Павке моему скажи, чтоб накормил от пуза.
— Благодарю, князь.
— А потом — прямо к помощнику. Чтоб тут же выехал. Немедля.
— Будет исполнено. — Гонец поклонился и вышел.
4
Часа через два приехал помощник Ратибора. Ладный молодой парень, уже заработавший шрам на щеке.
Норовил упасть на колени, да Мономах строго остановил его:
— Ты что?
— Виноват, великий князь.
— Я не великий!
— Да я…
— Докладывай. Скольких там женщин половцы обесчестили?
— Да ни одной. Парнишки половецкие за барантой набежали. Ну, я догнал их, отобрал скот и лошадей, вожаку, который хлев запалил, голову снес, чтоб все запомнили. Вот и всё.
— За барантой? — Мономах усмехнулся. — Значит, потешиться кочевою пляскою пламени в горьком дыму русского дерева наезжали?
— Головой заплатили за это.
Мономах задумался.
Спросил неожиданно:
— А знаком ты с вождем ближнего улуса половцев?
— Встречались раза три, — ответил помощник, — но в гостях у него не был. Зовут его Иляс, лет ему еле-еле после двадцати. И не выборный он вождь, как обычно бывает, а законный: его дед и отец тоже орду водили.
— Пригласи его ко мне. Скажи, мол, соседи, поближе познакомиться надо.
— На когда пригласить-то?
— Число позже определим. Я Свирида жду, он и посоветует.
— Так он же другой власти служит, — усомнился помощник Ратибора.
— Он сначала мне послужит, а потом — другим. Мы побратимы.
Помощник нахмурился:
— Убьют его, боюсь. Сегодняшний великий князь Киевский тоже когда-то верно Свириду служил. А теперь, во-на, великий князь!
Мономах усмехнулся:
— Поэтому и не убьет. За спиной побратима — вся его разведка. И у нас, и за границами Руси. И кто на него руку поднимет, тот и часа не проживет.
Свирида ждали долго. Знали, что непременно приедет. Вздремнули даже. Но — дождались.
— Здравствуй, брат!
Обнялись, крепко хлопая друг друга ладонями по спинам. Отстранясь, вглядывались один в другого, и снова обнимались, и опять…
— Не женился еще?
— Нет.
— Что ж так?
Свирид усмехнулся невесело.
— Семья — дыра в кольчуге и ровнехонько против сердца. Это куда собственной смерти похуже. Это, брат, боль за других. Самое слабое место.
Пока побратимы обнимались да вглядывались друг в друга, Павка поджарил на огне куски мяса и сала, разлил в кружки привезенную Свиридом бражку.
— Ну, князья, пора и к столу.
— Признаться, проголодался я, — смущенно улыбнулся Свирид.
— Ты уморился, побратим, — Мономах вздохнул. — Может, поспишь?
— Некогда, мой князь.
Помощник Ратибора тоже расстарался, тоже что-то то ли грел, то ли жарил на угольях, но более всего подливал в чаши что-то белое, пенное…
— Кумыс, — пояснил он, когда спросили. — Половцы Илясова улуса привезли.
— Кстати, о половцах, — Мономах даже поднял руку, чтобы все примолкли и слушали. — Я тебя, побратим, ради этих половцев и позвал. Мне подружиться с ними необходимо, а коли так, то их надо на кого-то навести, чтобы душу отвели, пограбили вволю и мою услугу не забыли. Чтобы знать Дикую Степь, с нею надо дружить.
— Это ты верно решил, брат, — Свирид тем не менее вздохнул. — Детей жалко, поубивают ведь. Детей, женщин, стариков со старухами.
— Попробую хана Иляса уговорить грабежом обойтись. Чтоб никого не убивали и в полон не вели. Степь слово держит.
— Степь держит, — согласился Свирид. — А воины удержатся?
— Иляс родовой хан, не избранный.
— Да, родовой, и воина казнить имеет право, — подтвердил Свирид. — Для него согласия войска не требуется, и воины это знают.
— Так куда лучше мне его нацелить, побратим?
Свирид усмехнулся.
— Не знаю, кому больше повезло: тебе или Иляс-хану. Перед ним — осколки торкской Орды, когда-то убившей его отца и деда.
— Удача!..
— Пока везет.
5
Через три дня приехал половецкий хан Иляс в сопровождении личного телохранителя. Был он молод и весьма приятен и лицом, и открытой улыбкой. Поклонился с порога:
— Здравы будьте, князья и бояре!
— Здрав буди и ты, хан Иляс! — пророкотал Ратибор. — Место нашему гостю.
За столом потеснились, и Свирид сделал так, что свободное место оказалось рядом с ним.
А хан Иляс тем временем представлял хозяину своего спутника:
— Позволь представить тебе, князь Мономах, моего двоюродного брата Бельдюза.
Бельдюз, прижав руку к сердцу, низко поклонился князю Владимиру.
Мономах встретил Иляса и Бельдюза с особым почетом, во многом скопированным им с обычаев Дикой Степи. Познакомил их с Меслимом и Свиридом, пригласил к столу, сам за ними ухаживал, накладывая лучшие куски мяса косули, и сам наполнил чаши греческим вином. Ни о каких делах не толковали — это тоже полагалось по строгим традициям Степи.
— Гости дорогие… — начал было Мономах, подняв чашу с вином, да вовремя поймал насмешливый взгляд хана и вовремя вспомнил, что в Степи хорошо знали о русской привычке травить неугодных хозяину дорогих гостей.
Поставил чашу с вином на стол и сам, беря руками, откушал по доброму ломтю от каждого блюда.
И тут вошел помощник Ратибора. Низко поклонился всем от порога:
— Здоровья вам, князья и бояре, — и торжественно поставил на стол чашу, до краев наполненную пенистым кумысом.
— Знаю, что Степь греческие вина не очень-то жалует, — пояснил он. — А вот добрый кумыс сейчас к самому, как говорится, месту.
И черпачком наполнил все пустые чаши. В том числе и чашу князя Мономаха, решительно выплеснув из нее вино.
Гости весело рассмеялись и тоже выплеснули из своих чаш греческое вино.
А Владимир Всеволодович Мономах на всю жизнь сделал в памяти зарубку: «Сначала узнай о вкусах гостя, а уж потом приглашай его к столу».
Хорошо пировали, с размахом. Пили кумыс, закусывали косулей, куски которой поджаривали на палочках, навешанных над угольями, и Бельдюз то и дело посыпал куски мяса какими-то высушенными и растолченными в прах кореньями. Позднее это стало называться шашлыком (по-татарски — кусочками мяса), а тогда никак еще не называлось. Сидели плечом к плечу, негромко переговариваясь. Потом Свирид сказал сидевшему рядом с ним хану Илясу:
— Дозволишь спросить тебя, хан?
Иляс прекрасно знал, кто сидит с ним рядом: Степь знала все. А потому вежливо ответил:
— Спрашивай, мой кунак. — И улыбнулся.
Кунак в Дикой Степи был равнозначен побратиму, о чем начальник тайной разведки знал. И тепло сказал, положив руку на сердце:
— Благодарю, высокий кунак-хан. Знаю, что в боях с торками погибли твой отец и твой дед. Мой побратим князь Владимир Мономах пропустит твою карающую саблю сквозь свое ограждение, я дам тебе четырех своих разведчиков, и ты, высокий хан Иляс, отомстишь им по старинным законам родовой мести.
— Ты, великий вождь разведчиков Киевского Великого княжения, снял с моих плеч тяжкий груз родовой мести, — негромко, но искренне, с огромным внутренним накалом сказал Иляс-хан. — Ты поступил благородно, и я обещаю тебе, мой высокий кунак, не трогать ни женщин, ни детей, ни стариков со старухами.
И все сидевшие за столом гости встали и низко склонили головы.
— Я отберу самых лучших воинов из тех, чьи отцы или деды погибли от рук торков, — продолжал вождь половцев Иляс-хан. — Но сначала я расскажу всему племени о чести, которой сегодня удостоили меня. Великой чести сидеть за одним столом рядом с самыми известными и благородными людьми. — После чего он поклонился, прижав руку к сердцу, и вышел.
Следом за ним тотчас вышел и его двоюродный брат Бельдюз.