По всей видимости, в тот момент, когда киевская делегация находилась в пути, ситуация в Киеве внезапно обострилась: был разграблен двор тысяцкого Путяты и начались грабежи дворов, принадлежавших евреям. Так как переяславский князь не спешил прибыть в Киев, киевляне отправили к нему новую делегацию, которая стала запугивать Мономаха усилением беспорядков. Решающим аргументом, заставившим его поторопиться, по всей видимости, стала угроза возложения на него ответственности за возможное разграбление монастырей. В «Сказании о чудесах» акцентируется внимание на том, что вокняжения Владимира в Киеве желали «все люди», но более всего «самые старшие и знатные» или (согласно оригинальному тексту) «большие и нарочитые мужи». Это позволяет предположить, что интересы городских масс в данном случае совпадали с интересами «нарочитых мужей», поскольку и те и другие рассматривали Владимира Мономаха как гаранта социальной стабильности в Киеве. Но если и «люди» и «нарочитые мужи», по сути дела, желали одного и того же, кто же начал устраивать грабежи в городе?
Надо думать, что к восстанию, возникшему в сложившемся вакууме власти, оказались причастны не все киевляне, а только те, которые были недовольны экономической политикой Святополка. Этим радикально настроенным элементам киевского социума противостояли более умеренные слои населения, использовавшие обострение ситуации для воздействия на переяславского князя, которого с политической точки зрения можно назвать ставленником «консервативного лагеря», стремившегося к сохранению общественного порядка, хотя трудно сказать, насколько этот лагерь был социально дифференцирован, поскольку под определением «киевляне» на протяжении XI в. на страницах «Повести временных лет» в большинстве случаев подразумевалась совокупность городского населения в целом.
Но это далеко не единственный вопрос, вытекающий из анализа киевского восстания 1113 г., так как для полноты картины предстоит решить вопрос о правомерности действий киевлян с точки зрения междукняжеских отношений. Здесь также существует несколько конкурирующих точек зрения. Сторонники одной из них (В.Н. Татищев, Н.М. Карамзин, С.М. Соловьёв, М.К. Любавский, И.И. Смирнов, Б.А. Рыбаков, П.П. Толочко и др.){201} предполагают, что приоритетные права на киевский стол (по так называемому принципу родового старшинства) принадлежали одному из Святославичей, а сторонники другой (М.М. Щербатов, В.И. Сергеевич, М.С. Грушевский, И.У. Будовниц, А.П. Толочко, и др.){202} считают, что эти права (в соответствии с «отчинным» принципом замещения столов) должны были принадлежать сыну Святополка, волынскому князю Ярославу. И в том, и в другом случае Владимира Мономаха следовало бы рассматривать как узурпатора киевского стола, однако источники не дают оснований усомниться в легитимности его вокняжения. Напротив, в Ипатьевском списке «Повести временных лет» мы читаем: «Владимир Мономах сел в Киеве в воскресенье. Встречали же его митрополит Никифор с епископами и со всеми киевлянами с честью великой. Сел он на столе отца своего и дедов своих, и все люди были рады, и мятеж утих»{203}.
Несмотря на это, в историографии все же обсуждался вопрос о существовании в Киеве «прочерниговской» партии, во главе которой якобы стоял тысяцкий Святополка Путята. Подобное предположение восходит к авторской интерпретации событий 1113 г. В.Н. Татищевым во второй редакции «Истории Российской», которое мы приводим ниже с нашим курсивом.
«Киевляне по всеобщем избрании на великое княжение Владимира немедля послали к нему знатнейших людей просить, чтоб, пришед, приял престол отца и деда своего. Владимир же, уведав о смерти Святополка, вельми опечалися и горько о нем плакал, зане имели между собою любовь, яко родные братья; но в Киев идти не хотел, рассуждая, что Святославичи Давид и Олег, яко старейшего брата дети, могут войну противу его начать, и потому к ним послал, желая о том договор бесспорный учинить. Киевляне же, не желая иметь Святославичев, возмутилися и разграбили домы тех, которые о Святославичах старались: первее дом Путяты тысяцкого, потом жидов многих побили и домы их разграбили за то, что сии многие обиды и в торгах христианам вред чинили. Множество же их, собравшись к их синагоге, отгородясь, оборонялись, елико могли, прося времени до прихода Владимирова. Вельможи же киевские, видя такое великое смятение и большего опасаясь, едва уговоря народ, послали второе ко Владимиру, прося, чтоб немедля пришел и народ мятущейся успокоил, объявляя, если не ускорит пришествием, то будет опасность, как бы невестку твою великую княгиню, бояр, церкви и монастыри не разграбили, и ежели то учинится, то никто, кроме тебя, ответа пред Богом дать не должен. Владимир, услышав сие, вельми ужаснулся и вскоре послал обо всем возвестить Святославичам, сам же пошел в Киев, и когда приблизился в воскресенье, апреля 20, встретили его за градом народ многочисленный, потом бояре тоже у врат града; митрополит Никифор с епископами и причтом церковным прияли его с честию и радостию великою и проводили до дому княжеского»{204}.
Отдельные элементы реконструкции, созданной Татищевым, получили дальнейшее развитие в трудах исследователей. Например, С.М. Соловьёв писал, что «Мономах, узнав о смерти Святополка, много плакал и не пошел в Киев: если по смерти Всеволода он не пошел туда, уважая старшинство Святополка, то ясно, что и теперь он поступал по тем же побуждениям, уважая старшинство Святославичей. Но у киевлян были свои расчеты: они разграбили двор Путяты тысяцкого за то, как говорит одно известие, что Путята держал сторону Святославичей, потом разграбили дворы сотских и жидов». Ему вторил П.В. Голубовский, считавший, что «между киевскими боярами были сторонники Ольговичей, между которыми известен Путята; но под влиянием недавней борьбы с Черниговом, партия, противная ему, была гораздо сильнее. Она ограбила двор Путяты и призвала Мономаха»{205}. Позднее эту идею воспроизвели И.И. Смирнов и И.Я. Фроянов{206}, невзирая на то, что летописным материалом она не подтверждается.
Комментируя участь тысяцкого Путяты, чей двор был разграблен восставшими в первую очередь, приходится ограничиваться предположением о том, что тысяцкий стал жертвой своей близости к князю Святополку, а не к Святославичам. Отсутствуют в текстах также и указания на то, чтобы после смерти Святополка в какие-нибудь переговоры со Святославичами вступал и сам Мономах.
Учитывая то, что источники не содержат информации о реакции представителей старших ветвей потомства Ярослава, часть исследователей пыталась найти объяснение этому феномену. Как считал Д.Я. Самоквасов, «в 1113 г., по смерти Святополка, Киев должен был перейти к старшему из Святославичей, если бы Святослав, вопреки завещанию Ярослава I, не захватил великокняжеский стол силой и не скончался прежде старшего брата Изяслава, которому законно, по праву, наследовал Всеволод; сын Всеволода, Владимир Мономах, является таким образом законным наследником Святополка».
Сходные рассуждения можно найти и у Д.И. Иловайского, который писал: «Ближайшее право на великокняжеский стол имели Святославичи, Давыд или Олег; впрочем, старшинство их было спорное, так как их отец Святослав насильно отнял Киевский стол у своего брата Изяслава и умер при его жизни. Вопрос был решен голосом народным, который единодушно указывал на Владимира Мономаха, в действительности уже давно стоявшего во главе русских князей; а Святославичи были нелюбимы, особенно за свою дружбу с Половцами и многие разорения, причиненные ими Русской земле»{207}.
Эта тенденция получила наиболее законченное оформление в предположениях А.В. Назаренко об устранении Святославичей от наследования киевского стола, которое исследователь приурочивает к Любечскому съезду, и о том, что порядок наследования киевского стола мог быть предварительно урегулирован соглашением между Мономахом и Святополком{208}.
Аргумент об устранении Святославичей от реализации наследственных прав на Киев, к сожалению, продолжает основываться лишь на молчании источников, а вот аргумент о достижении предварительного соглашения между Мономахом и Святополком имеет чуть больше оснований, если принять во внимание, что в 1112 г. был заключен династический брак между Ярославом Святополчичем и внучкой Владимира Мономаха (дочерью Мстислава Новгородского).
По свидетельству Ипатьевского списка «Повести временных лет», в тот год «Ярослав, сын Святополка, ходил на ятвягов и победил их; и, возвратясь с войны, послал в Новгород, и взял себе в жены дочь Мстиславову, внучку Владимирову, мая 12, а приведена была июня 29». Но только этим браком события не исчерпывались, так как далее в летописи читаем: «В том же году повели Евфимию Владимировну в Венгрию за короля»{209}.
Здесь речь идет об одной из дочерей Мономаха, которую выдали замуж за венгерского короля Коломана (1095–1114), бывшего союзником Святополка во время волынской кампании 1098–1099 гг. (возможно, именно в связи с этим поводом Владимир Мономах обратился к митрополиту Никифору за разъяснениями о католической — латинской — вере, следствием чего стало написанное митрополитом так называемое «Послание на латину» с критикой католических обрядов). Несколькими годами ранее Святополк сам породнился с королевским домом Арпадов, когда в 1104 г. его дочь Предславу, по свидетельству «Повести временных лет», выдали замуж за венгерского королевича.
Установление тесных родственных свя