ния, поскольку и в том и в другом случае речь шла, по преимуществу, о защите интересов определенных категорий. Как заметили исследователи «Устава», разделявшие положения феодальной парадигмы советской историографии, «новое и старое мастерски для своего времени были различены и переплетены в этой законодательной попытке ревизии бытовых устоев жизни феодального общества» (Б. А. Романов), которая «нисколько не покушается на основу феодальных отношений», но стремится, «хотя бы декларативно, оградить феодально-зависимых людей от полного порабощения» (И. У. Будовниц)[265]. Не менее показательно наблюдение представителя конкурирующего историографического направления И. Я. Фроянова, вслед за М. Н. Покровским сопоставившим реформы Мономаха с реформами афинского архонта начала VI века до н. э. Солона и пришедшим к выводу, что «законодательная политика, как Солона, так и Мономаха, являлась компромиссной», однако «Мономах не столь радикален, как Солон»[266].
Непростым делом является датировка «Устава» Мономаха, который одни историки считают документом, изданным после того, как состоялась интронизация князя на киевском столе[267], а другие локализуют его появление в кратком диапазоне между 16 и 20 апреля 1113 г., то есть до вокняжения Мономаха в Киеве[268]. Конечно, «Устав» Мономаха являлся чрезвычайным законодательным актом, но вряд ли он мог быть подготовлен в столь короткий срок. В «преамбуле» документа говорится, что он стал результатом совещания в загородной княжеской резиденции, Берестове, Владимира Всеволодовича с тысяцкими Киева, Белгорода и Переяславля. Кроме того, там находился и представитель Олега Святославича, который, по всей видимости, одновременно представлял интересы черниговского князя Давыда, поскольку упоминаний об отдельном представителе от Чернигова нет, но из списка присутствовавших лиц ясно, что обсуждаемый документ не должен был ограничиваться только киевской волостью, а предназначался к реализации в крупных городских центрах Русской земли.
По-видимому, разработка «Устава» началась после изменений в киевской администрации, в результате которых непопулярный в глазах части городского населения тысяцкий Путята был заменен приближенным Мономаха Ратибором, что должно было усилить его позиции в качестве киевского князя. Учитывая объем информации в Пространной правде, гипотетически относимой к законодательству Мономаха, можно предположить два пути его формирования. Если рассматривать статьи № 53–66 как единый законодательный акт, то процесс его разработки должен был быть достаточно длительным и локализоваться между 1113 и 1115 гг. (так как упоминаемый в документе Олег Святославич скончался 1 августа 1115 г.). Если же учесть неоднородное его содержание, придется допустить, что «Устав» представляет пакет отдельных законодательных актов, ввод в действие которых осуществлялся поэтапно. Любое из этих предположений исключает возможность экстренной разработки «Устава» за четыре дня, между 16 и 20 апреля 1113 г.
Один из наиболее распространенных в исторической литературе мифов – миф о том, что законодательство Владимира Мономаха имело антисемитский характер, – восходит к «Истории Российской», где В. Н. Татищев нарисовал колоритную картину того, как киевляне просили Мономаха «об управе на жидов, что отняли все промыслы у христиан и при Святополке имели великую свободу и власть, чрез что многие купцы и ремесленники разорились», а также склоняли людей к иудаизму «и многих прельстили в их закон и поселились домами междо христианы, чего прежде не бывало». Мономах отказался принимать какие-либо меры без совета с другими князьями, который вскоре собрался в Выдубицком монастыре и постановил «всех жидов со всем их имением выслать и впредь не впусчать; а если тайно войдут, вольно их грабить и убивать. И послали по всем градам о том грамоты, по которым везде их немедленно выслали, но многих по городам и на путях своевольные побили и разграбили»[269].
Как можно убедиться, ничего подобного в «Уставе» Владимира Мономаха нет. Однако сама идея о том, что одной из причин киевского восстания стали злоупотребления близких к Святополку еврейских ростовщиков, получила широкое распространение в историографии. Н. М. Карамзин утверждал, что киевские евреи находились «под особенным покровительством корыстолюбивого Святополка», хотя и отмечал уязвимость татищевского рассказа об изгнании евреев из Русской земли, так как в летописях под 1124 г. говорилось, что «погорели жиды в Киеве»[270]. С. М. Соловьев считал, что «Святополк из корыстолюбия дал большие льготы жидам, которыми они пользовались в ущерб народу и тем возбудили всеобщее негодование»[271]. Ему вторил Н. И. Костомаров, считавший, что во время своего княжения Святополк потакал жидам и поверял им собирание доходов[272]. По Д. И. Иловайскому, жиды «купили себе разные льготы у Святополка и, по обыкновению своему, многих повергли в нищету в качестве жадных ростовщиков»[273].
Нетрудно заметить, что подобные оценки, которые можно найти не только у дореволюционных, но и у советских историков, восходят именно к построению В. Н. Татищева, который писал о засилье еврейских ростовщиков при Святополке, тогда как в «Киево-Печерском патерике» мы находим только свидетельства об алчности князя, которые зафиксированы в агиографически стилизованном рассказе о том, как Святополк во время династического конфликта 1097–1100 гг., спровоцировавшего дефицит соли в Киеве, отнял у монастырского старца Прохора соль, которую тот якобы извлекал из лебеды, чтобы удовлетворить требования торговцев солью, а заодно нажиться самому.
Свидетельства о связи интересов Святополка с ростовщиками в патерике нет. Равным образом, нет оснований считать, что нормы «Устава» Мономаха имели антисемитский характер, так как допустить подобное предположение можно лишь в том случае, если полагать, что большинство киевских евреев, пострадавших во время беспорядков 1113 г., были ростовщиками, хотя некоторые исследователи принимали подобную гипотетическую возможность как аксиому. Например, М. Н. Тихомиров утверждал, что «в таком большом и торговом городе, каким был Киев начала XII в., участие евреев в экономической жизни было, несомненно, деятельным. Евреи должны были принимать участие в ростовщических операциях Святополка и его тысяцкого Путяты. Этим объясняется нападение киевлян на еврейский квартал»[274]. Между тем против подобных представлений свидетельствует хотя бы тот факт, что увещания митрополита Никифора, в которых он призывал к отказу от «великого реза», были, по всей видимости, обращены к его православным единоверцам, а не к представителям иудейской диаспоры.
Перемены на киевском столе вызвали новую активизацию половцев, которые в том же 1113 г. осадили городок Выр. Чтобы организовать им отпор, Владимир Мономах был вынужден призвать на помощь своих сыновей и Олега Святославича с сыновьями. В «Поучении» Мономах пишет, что «к Выру было пришли Аепа и Боняк, захотев взять его, и [я] к Ромну пошел с Олегом и с детьми на них, и они убежали». Более о столкновениях с половцами киевский князь не упоминает, однако из «Повести временных лет» известно, что война продолжалась и в 1116 г., когда «послал Владимир сына своего Ярополка, а Давыд сына своего Всеволода на Дон, и взяли они три города: Сугров, Шарукан и Балин», а чуть позже состоялся бой «с половцами, и с торками, и с печенегами у Дона, и бились два дня и две ночи, и пришли на Русь к Владимиру торки и печенеги»[275]. Под следующим годом мы находим свидетельство о приходе на Русь жителей Белой Вежи. Этим же годом датировано сообщение о том, что Мономах женил младшего сына Андрея на внучке Тугоркана. Значит, в это время отношения киевского князя с половцами стабилизировались.
Подводя итог многолетней борьбе с половцами в 1117 г., Владимир Мономах утверждал: «А всего походов было восемьдесят и три великих, а остальных и не упомню меньших. И миров заключил с половецкими князьями без одного двадцать, и при отце и без отца, а раздаривал много скота и много одежды своей. И отпустил из оков лучших князей половецких столько: Шаруканевых двух братьев, Багубарсовых трех, Осеневых братьев четырех, а всего других лучших князей 100. А самих князей Бог живыми в руки давал: Коксусь с сыном, Аклан Бурчевич, таревский князь Азгулуй и иных витязей молодых 15, этих я, приведя живых, иссек и бросил в ту речку Сальню. А врозь перебил их в то время около 200 лучших мужей»[276].
Немалая заслуга Мономаха заключалась в том, что в начале XII в. ему удалось консолидировать силы князей для защиты Русской земли от половцев и установить конструктивные отношения со Святославичами, которые в итоге должны были включиться в «концерт» русских князей. Несмотря на это, между ними имелись разногласия, которые проявились в 1115 г., во время тожеств по перезахоронению останков Бориса и Глеба в церкви, которую построил Олег Святославич.
По свидетельству «Сказания о чудесах», «когда Владимир начал княжить над всей Русской землей, то надумал он перенести этих святых страстотерпцев в построенную церковь. И известил он об этом братьев своих, Давыда и Олега, которые и сами все время просили и убеждали Владимира перенести святых. Тогда Владимир собрал сыновей своих, и Давыд с Олегом также со своими сыновьями пришли в Вышгород, пришел и митрополит Никифор, собравший всех епископов: из Чернигова – Феоктиста, из Переяславля – Лазаря, Мину – из Полоцка, Даниила – из Юрьева; игумены все пришли: Прохор Печерский, Савва из монастыря Святого Спаса, Селивестр из монастыря Святого Михаила, Петр из монастыря Святой Богородицы Влахернской, Григорий из монастыря Святого Андрея, Феофил из монастыря Святого Димитрия, и все остальные преподобные игумены, и все епископы, и монахи, и церковнослужители, и священники пришли.