енния, который заявил, что не признает в нем сына Романа Диогена, так как «подлинный сын Романа» был убит под Антиохией. Алексею I, который планировал выступить на помощь Адрианополю, удалось разрешить ситуацию при помощи некоего Алакасея, который знал отца самозванца и, войдя к нему в доверие, устроил капитуляцию крепости Пуца, начальник которой пригласил претендента и сопровождавших его куманов в баню, где кочевники, заснувшие после застолья, были перебиты, а претендент арестован и ослеплен по приказу матери императора, которая «немедленно послала друнгария флота, евнуха Евстафия Киминиана, чтобы тот принял Диогена и доставил его в столицу»[313].
Несмотря на подробность рассказа, слова Анны о том, что Лев Диогенович погиб под Антиохией, опровергаются свидетельством ее мужа Никифора Вриенния, согласно которому сына Романа Диогена, погибшего под Антиохией, звали не Лев, а Константин[314]. Так что возможны различные варианты конструирования событий. В качестве примера можно привести точку зрения В. Г. Васильевского, который, с одной стороны, считал, что человек, чья авантюра была описана Анной Комниной, являлся самозванцем, а с другой – предполагал, что Роман Диоген имел двух сыновей по имени Лев – одного от второго брака с императрицей Евдокией, другого – от первого брака с представительницей болгарского аристократического рода Алусианов, чем, по его мнению, и объяснялось притязание «Леона царевича» в 1116 г. на дунайские города[315]. Несмотря на то что точка зрения Васильевского получила развитие у П. Н. Безобразова, М. Д. Приселкова и Д. И. Иловайского[316], она имела ряд уязвимых мест, которые были рассмотрены М. В. Левченко[317]. Взгляды позднейших исследователей разделились так, что одни продолжали считать зятя Мономаха сыном Романа Диогена, причем в некоторых случаях имела место рецепция гипотезы В. Г. Васильевского[318]; другие – самозванцем, причем в некоторых случаях имело место отождествление участника событий 1095 и 1116 гг.[319] Впрочем, следует согласиться с мнением французского историка Ф. Шаландона, считавшего, что определенный ответ на эти вопросы дать невозможно[320].
Учитывая длительный временной интервал, во-первых, трудно допустить, что это было одно и то же лицо. Во-вторых, не менее трудно понять, каким образом самозванец мог настолько войти в доверие к Владимиру Мономаху, что тот женил его на своей дочери (от этого брака родился сын, известный в летописях под именем Василия Леоновича). В-третьих, не ясно, какие именно соображения могли подвигнуть Владимира Мономаха к тому, чтобы через два десятилетия после событий 1095 г., которые, хотя бы в общих чертах, должны были быть ему известны, он мог поддержать авантюру, подобную той, что была описана Анной Комниной. Насчет последнего вопроса был высказан ряд соображений: согласно одной точке зрения, русско-византийский конфликт мог быть реакцией на захват византийцами Тмутаракани[321], согласно другой – был обусловлен стремлением Мономаха закрепиться в Нижнем Подунавье[322], а возможно, и упрочить за своим внуком Василием Леоновичем византийский трон[323].
Но вряд ли Владимир Мономах мог ставить перед собой столь амбициозную и труднодостижимую задачу. Сомнительно также, чтобы он открыл военные действия из-за утраты русскими Тмутаракани, упоминания о которой исчезают из «Повести временных лет» после 1094 г. Тмутаракань была волостью Олега Святославича, и (если предположение о ее захвате византийцами верно) отвоевывать ее у Византии следовало бы сыновьям Олега или Давыду Святославичу. Из всех гипотез наиболее реалистичным представляется предположение о том, что целью Владимира Мономаха было завоевание устья Дуная, так как гибель «Леона Диогеновича» не заставила его отказаться от этих планов. Для их реализации он снарядил еще одну экспедицию во главе со своим сыном Вячеславом, закончившуюся безрезультатно. После этого для нормализации отношений Руси и Византии потребовалось несколько лет. По-видимому, мир был заключен в начале 1120-х гг., так как под 1122 г. в Ипатьевской летописи имеется сообщение о заключении брака между дочерью Мстислава Владимировича[324] и византийским царевичем[325] – как полагают исследователи, либо с племянником Алексея I[326], либо с одним из его внуков – Алексеем[327] или Андроником[328].
Последний год княжения Мономаха оказался омрачен землетрясением в Переяславле и крупным пожаром в Киеве, в результате которого летом 1124 г. «погорело Подолье все в канун святого рождества Иоанна Крестителя и Предтечи, а на утро того дня погорела Гора и все монастыри, что на Горе в городе, и квартал еврейский»[329]. Мономах скончался меньше чем через год после этой катастрофы, 19 мая 1125 г., на реке Альте, возле церкви Святых Бориса и Глеба, которую он заложил в 1117 г.
В летописной традиции сохранилось два панегирических некролога князю – краткий (в Ипатьевской летописи под 1126 г. по ультрамартовскому стилю) и пространный (в Лаврентьевской летописи под 1125 г. по сентябрьскому стилю)[330]. Содержание краткого некролога сводилось к следующему: «Преставился благоверный [и благородный] князь, христолюбивый великий князь Всея Руси Владимир Мономах, который просветил Русскую землю как солнце, испускающее лучи; слух о нем прошел по всем странам, более же всего он был страшен язычникам, братолюбец, и нищелюбец, и добрый страдалец за Русскую землю. Его же преставление случилось в 19-й день мая, и тело его, спрятав, положили у Святой Софии, [около] отца Всеволода, с пением обычных песней над ним. Святители же сокрушались и плакали по святом и добром князе, весь народ и все люди по нем плакали, как дети плачут по отцу или по матери, так плакались по нем все люди и сыновья его – Мстислав, Ярополк, Вячеслав, Георгий, Андрей, и внуки его, – и так разошлись все люди с жалостью великою, так же и сыновья его разошлись каждый в свою волость с плачем великим, согласно тому, какую кому из них он дал волость»[331].
Более подробно содержание некролога в Лаврентьевской летописи: «Преставился благоверный и великий князь Русский Владимир, сын благоверного отца Всеволода, украшенный добрыми нравами, прославленный в победах. От имени его трепетали все страны, и по всем землям прошел слух о нем, потому как он всей душой возлюбил Бога. Но также и нам мнится, что мы Бога любим, но пренебрегаем сохранением его заповедей. Тогда явился [человек], любящий Бога, любящий изреченные им заповеди хранить. Этот дивный [человек], князь Владимир, стремился Божьи заповеди хранить и Божий страх иметь в сердце, поминая слово Господне…»
Этот комментарий, содержащий отсылки к библейским идеям о милосердии, имеет книжный характер, призванный представить Владимира Мономаха в образе «идеального правителя». Акцент делается на том, что он, «заповедь Божью храня, добро творил врагам своим, отпуская их с дарами» и «не щадя имения своего, раздавал тем, кто требовал, возводил и украшал церкви, чтил без меры чин монахов и попов, давая им подаяние, если требовалось, и принимая их молитвы».
Отдельно подчеркивались заслуги Мономаха в укреплении борисоглебского культа: «Великую же веру он имел к Богу и к родичам своим, к святым мученикам Борису и Глебу, которым церковь прекрасную создал на Альте, во имя их, где святого Бориса кровь пролилась». Этот литературный портрет завершает следующая характеристика: «Был он жалостлив же сильно и этот дар от Бога принял: когда входил в церковь и слышал пение, то начинал плакать, и так как мольбы к владыке Христу со слезами обращал, то Бог все его просьбы исполнял и наполнил годы его добрыми делами, и сидел он в Киеве, на столе отца, 13 лет, и в год 6633 от начала мира скончался в 19-й день месяца мая, прожив от рождения своего 73 года, на Альте, у милой церкви, которую создал многими трудами. Сыновья же его и бояре принесли тело его в Киев, и положен он был в Святой Софии у отца своего»[332].
Сравнивая два летописных некролога Владимиру Мономаху, следует отметить, что некролог из Ипатьевской летописи, отражающей южнорусскую летописную традицию (Киевский свод) XII столетия, несмотря на элементы панегирического характера, передает факты, включая перечисление всех здравствовавших в то время сыновей киевского князя, тогда как некролог из Лаврентьевской летописи (присутствующий в сходных с ней Радзивилловском и Московско-Академическом списках, отражающих северорусскую летописную традицию XII – начала XIII в.), напротив, скуден фактическим содержанием и имеет литературный характер. Он подводит итог усилиям книжников XII столетия по созданию «культа личности» Мономаха, основа которого была заложена в «Повести временных лет».
Надо отметить, что в обоих вариантах некролога Владимир Мономах именуется «великим князем», но этот титул до конца XII в. имел лишь периодическое употребление в текстах и превратился в официальный титул позже. Интересно, что в Лаврентьевском списке «Повести временных лет» великокняжеский титул употребляется в некрологах Ярославу и его сыну Всеволоду, однако в Ипатьевском списке он отсутствует. Упоминание о «великих князьях» имеется и в тексте русско-византийских договоров 911, 944 и 971 гг., однако фактическое значение этого титулования не выяснено, поскольку в древнейших списках летописи он не является регулярным и превращается в таковой к концу XII столетия