– Извини, Аньчик, – сказал Владимир. – Ну видишь, я же предупреждал, что анекдот неприличный. Напрасно я его рассказал. Тем более что ты даже не смеешься.
– Да, – сказала Анна.
– Но анекдот все-таки, по-моему, прикольный, да?
– Анекдот как анекдот.
– Теперь ты давай расскажи. Посмотрим, какие анекдоты тебе нравятся.
– Не надо, у тебя живот заболит… А ты здесь хорошо устроился. И так в палате всего три койки, так еще на двух никого нет. Прямо по-княжески.
– Отсюда только сегодня утром мужиков выписали. А завтра уже, наверно, других поселят. Медсестра сказала.
– Ну вот и хорошо. Никто храпеть не будет, поспишь ночью спокойно.
– А может, я не хочу спокойно, – весело сказал Осташов.
Анна улыбнулась.
– Расхрабрился. Отдыхай, набирайся сил.
– Я и так сильный, – беспечно начал развивать тему Владимир. – Вот медсестра вечером лекарства принесет, надо будет попросить ее измерить мне силу. А лучше скажу ей, пусть и вторую какую-нибудь медсестру с собой приведет. Как раз тут две кровати свободны. Для измерений. Сначала с одной измерю, потом – с другой.
Лицо Русановой стало совершенно серьезным.
– Слушай, я тут анекдот вспомнила.
– Нет, лучше не надо, у меня живот…
– Как раз про измерения.
– Ну серьезно, Аньчик, живот же заболит.
– На улице бабушка к парню подходит. «Сынок, не подскажешь, как найти площадь Ленина?» – «Бабка, ты че, в школе не училась? Надо длину Ленина умножить на ширину Ленина».
Осташов, корчась от боли, захохотал. И долго не мог остановиться.
– Прикольный анекдот, правда? – с безжалостностью в голосе сказала между тем Анна.
– Да-а-а… О-о-ой… Я сейчас пополам тресну. О-о-ой, мама, как больно.
– Я знаю, – задумчиво сказала Русанова. – Ну ладно, раненый, я, наверно, на следующей неделе еще зайду. А может, не зайду.
– Да меня, может, на следующей неделе уже выпишут. У меня же ничего важного внутри не задето.
– Вот и веди себя хорошо, ато заденет.
– Ты что, правда уже уходишь?
– Да. Мне пора.
– Ты еще придешь? Приходи, а то здесь скучно.
– Ничего, тебя медсестры развлекут.
– Да причем здесь медсестры? Правда, Аньчик, будет время – заскакивай.
– В следующий раз к тебе, может, кто-то другой от коллектива придет.
– А ты?
– А я зачем?
– Зачем-зачем… Ну… – Владимир подмигнул ей. – В шахматы поиграем.
– А ты в шахматы любишь играть? – спросила Анна с искренней заинтересованностью.
– Да.
– Я раньше тоже любила играть. С отцом.
– Нет. Я пошутил насчет сыграть в шахматы. Просто приходи, поговорим.
– А может, прямо сейчас поиграем? – Анна неожиданно прильнула к Владимиру, прикрыв его одеялом до подбородка и сковав тем самым его руки. Она дерзко глядела ему прямо в глаза.
– Э-э… сейчас? У меня тут нет ни доски, ни фигур… Если бы мы были игроками суперкласса, можно было бы конечно представить себе доску и говорить друг другу ходы. Знаешь, бывают люди, которые умеют играть на слух.
– Лично я предпочитаю на ощупь. Две-то фигуры здесь есть.
Русанова заулыбалась и отстранилась.
– Не хочешь – не надо, – вдруг серьезно добавила она. – Видимо, бывают люди, которым двух фигур мало. – Она встала с кровати.
– Погоди, нет, подожди, – запротестовал Осташов, раздосадованный своим промахом и непонятливостью. – Вот ты всегда так!
– Мне пора.
– Пора?
– Да. Пора.
– Слушай, кстати, я давно хотел попросить у тебя домашний телефон. Можно? Тут на этаже есть телефон-автомат. Я тебе позвоню.
– Хорошо, – Русанова достала из своей сумки листочек бумаги, написала свой номер, положила на кровать, быстро ушла.
* * *
– Вот, смотри, что я сегодня утром нашел, – сказал Букорев и положил на свой рабочий стол наручные часы.
Женская рука с длиннющими накрашенными ногтями взяла со стола часы и уже через секунду брякнула их обратно.
– Барахло, – сказала секретарша Оксана и, откинув назад пряди своих рыжих волос, села на стол гендиректора. – Такую фигню можно было бы и не поднимать с асфальта.
– С какого асфальта? Ты не поняла. Это я нашел у себя дома. В спальне. И это не мои часы.
– А чьи же, Галкины?.. А-а-а!.. Я врубилась!… Господи… Убедился наконец. Я тебе никогда не говорила, жалела тебя, но если по-честному, давно уже надо было тебе сказать: а что ты от нее ожидал?
– А что я должен был ожидать?
– По тому, что ты мне о вас рассказывал, я уже давно поняла: она просто на твоей шее в Москву переехала из вашей дыры. И больше ни-че-го! Что еще можно из такой ситуации ожидать?
– А я ее любил…
– Стерва и шлюха… Господи, Косточка мой, как мне тебя жалко.
Вид у Константина Ивановича в эти минуты действительно был жалкий и раздавленный.
Когда он после долгих, но неудачных ухаживаний за Галиной, отчаянно, «в последний раз» предложил ей выйти за него замуж и переехать с ним в Москву, и услышал от нее сначала: «Я подумаю», а на следующий день при тех же обстоятельствах («в самый последний раз») еще и «Ну, хорошо, Костя, давай попробуем», – у Букорева сквозь туман радости все-таки мелькнула мысль о том, что причиной внезапного согласия могла в большей мере послужить магия слова «Москва», а не магия его личности. Он гнал от себя эту неприятную догадку, но она снова и снова возвращалась, не давая покоя, лишая чувства собственного достоинства.
Однако их жизнь в столице постепенно наладилась, и Константин Иванович стал замечать, что Галина по-настоящему привязалась к нему. И, пожалуй, даже полюбила. Но… Это наблюдение вызвало в нем не ответное, еще большее, чем прежде, чувство, а наоборот – злорадство. На сей раз Галина стала в своих чувствах зависимой от него, и ему захотелось поквитаться за первоначальную униженную беготню за ней, за тогдашнюю просительную позу души. Нет, он не хотел развестись и бросить ее – просто поблудить тихонько. Чтобы хоть так, по-тихому почувствовать себя орлом.
Тем более что, в отличие от его родного городка, где незамеченным за юбками особо не побегаешь, девятимиллионная Москва предоставляла такие возможности сплошь да рядом. Собственно, так оно и вышло, что – рядом. Знакомиться и приударять за женщинами где-то совсем на стороне Букореву мешала его природная неуклюжесть в этих отношениях, умноженная на неискоренимый провинциализм воспитания. Поэтому, когда обнаружилось, что молоденькая секретарша Оксана, такая недосягаемо столичная, вдруг проявила к нему интерес, Константин Иванович воспарил от радости. С ним ей интересно! С ним ей просто хорошо, и ей от него ничего не надо, думал он. Потому что она ему так говорила, когда он время от времени преподносил ей какие-нибудь пустяки в подарок. Поистине тупость мужская в делах любви порой безгранична.
– Интересно, – сказал Букорев, – где эта тварь нашла себе… гм-гм… Вот тварь-то!.. Кого она себе нашла?!
– Бедный мой Косточка!.. – Оксана погладила его по голове, он дернулся, и она пересела в кресло напротив. – Ну чего ты так расстраиваешься? Какая тебе разница – кого она нашла? Скажи спасибо, что случайно узнал наконец правду. Хотя и сам мог бы еще с самого начала догадаться, как у вас все сложится, и не тащить ее за собой в Москву. Чего убиваться-то теперь? Тебе с ней плохо было и без ее измен, поэтому ты меня и соблазнил. Господи, вот теперь осталось только волноваться: где она, с кем, – Оксана сделала паузу и, чуть ли не облизнувшись от предвкушения эффекта, добила «своего Косточку»: – И в каких позах… и как им сладко…
Лицо Константина Ивановича перекосилось.
– Я ей устрою сладкую жизнь!
В дверь постучали.
– Позвольте? – послышалось из-за раскрываемой двери, и в кабинет вошел оперативник.
– Букорев Константин Иванович?
– Да, – дыша паровозом, машинально ответил гендиректор.
– Мне нужно побеседовать с вами.
Сыщик, оценивая обстановку, быстро оглядел помещение, лишь на два мгновения попридержав взгляд на Оксане. В первое из этих двух мгновений он увидел Оксану в целом (ее туфли-лодочки стояли рядом с креслом, а сама она сидела в такой небрежной позе, что из-под юбки виднелись трусики). А во второй миг его выразительный взгляд наткнулся на не менее выразительный взгляд секретарши, и между ними словно бы произошел молниеносный диалог. «Так-так, все ясно», – сказали глаза милиционера, при этом уже получая в тот же момент ответ Оксаны: «Плевать мне на твое „так-так“, ты кто, вообще, такой, чтобы тактакать здесь?!»
– Гендиректор сейчас не может с вами побеседовать, – Оксана оправила юбку, ее ступни юркнули в туфли, она поднялась. – Пойдемте. Пойдемте со мной в приемную, вы мне скажете, по какому вопросу…
– Я из уголовного розыска, – опер, не обращая внимания на Оксану, подошел к столу и показал Букореву удостоверение. – Константин Иванович! Мне с вами нужно поговорить наедине. Сейчас же. Хотя я могу вызвать вас и к себе в кабинет. Но не думаю, что это будет вам на пользу. Дело серьезное.
– Гм-гм… да-да… пожалуйста… – было заметно, что Константин Иванович совершенно выбит из колеи и соображает с трудом. – Садитесь…
– Спасибо, кофе не надо, – мстительно сказал Оксане милиционер и, дождавшись, когда она выйдет, плотно закрыл дверь.
Сыщик не стал садиться в топкое, размягчающее кресло. Он взял стоявший у стены стул и приставил его спинкой вплотную к столу, прямо напротив Букорева. Таким образом, когда оперативник оседлал стул и водрузил руки на стол, позиции собеседников оказались равными. Кто к кому явился для официального разговора, кто в этой ситуации хозяин, а кто гость, было не вполне очевидно – с какой стороны посмотреть.
– Честно говоря, я вам по-мужски сочувствую, – сказал опер. – Живешь-живешь с женой, а потом вдруг узнаешь, что она с кем-то путается.
Сквозь отрешенность на лице Константина Ивановича мелькнуло удивление.
– Кто же стерпит, если жена изменяет, – ринулся в атаку сыщик. – А уж тем более, если она это делает с твоим собственным подчиненным.