– Я, когда в педагогическом институте училась, литературоведение проходила. И наш доцент, который лекции читал, говорил, что хорошую книгу отличить от плохой очень просто. Нужно открыть ее на любой странице, хоть посередине, и если начинаешь читать, и тебе хочется продолжать, и трудно остановиться, то значит, это – на самом деле хорошая литература. А если нет, то соответственно – наоборот.
– Да. Я замечал. Классика вся такая, иногда случайно перебираешь книги, откроешь какого-нибудь Достоевского и – все, уже не оторвешься.
Анна взяла у него книгу, полистала – похоже, она искала какой-то отрывок, наконец, открыла на нужной странице и со словами: «Вот, почитай вот отсюда, мне интересно, как ты это оценишь» – вернула роман Владимиру.
– А я пока пойду к зеркалу причешусь, хорошо? – сказала Русанова.
– Иди, конечно – зачем спрашивать?
Анна ушла в прихожую, где на стене висело большое зеркало.
Осташов начал читать: «Джонни стоял у окна и пил из бокала шампанское. Он думал о своей Николь, которая была так близко, в соседней комнате, но одновременно – так далеко, потому что он все еще не мог сказать ей, как восхищен ею и как был бы счастлив, если бы она согласилась навеки стать его.
Неожиданно вошла Николь. Она была в купальнике и в его пиджаке. «Господи, как она прелестна!» – подумал Джонни. Он подошел и, ни слова не говоря, подхватил ее на руки и понес в спальню».
«Что я делаю?! – угрюмо подумал Владимир. – Вместо того, чтобы давно уже трахаться, я сижу и читаю какой-то кретинский дамский роман! Конечно, Аньчик пережила такое – ее обманул этот ее одноклассник. Но почему за него я должен расплачиваться? Она же как будто мне мстит за него! Ну вот что она сейчас делает? Просто издевается, стерва! А я все это глотаю, как последний идиот».
Осташов услышал приближающиеся шаги и, зло сказав: «Дрянь твой роман», – поднял голову и с ненавистью посмотрел на Русанову. Она была по-прежнему в желтой кофте и джинсах, но поверх кофты на ней был накинут его пиджак.
– Это пиджак твой дрянь, – отрезала она и, подойдя к Владимиру забрала у него книгу. – Ладно, мне пора домой.
– Конечно. Детишкам пора баиньки.
Анна вернулась в прихожую и, повесив пиджак на вешалку, стала быстро обуваться.
Тут только до Владимира дошло, ради чего она затеяла всю эту катавасию сначала с его пиджаком, а затем с дамским чтивом. В книге счастливчик Джонни, узрев свою Николь в пиджаке, самым романтичным образом транспортировал ее на ложе любви. В реальности же получился сбой, и Осташов остался ни с чем. «Господи, она же хотела меня, а я опять все испортил», – с тоской подумал Осташов, понимая, что благоприятный момент, которого он так ждал, был упущен, и в супермаркете жизни он (Владимир) снова оказался на полке уцененных товаров под табличкой «Неудачники. Распродажа». Впрочем, одновременно Владимир внутренне возмутился: почему, собственно, она заставляет его ловить какие-то дурацкие благоприятные моменты? Если оба все понимают, то к чему такие замысловатые кренделя? Это какое-то лукавство, ханжество! Скорее всего, думал он, за всем этим что-то кроется. Но что?! Простое соображение, что Русанова действительно может считать не его, а кого-то другого более подходящей партией для себя, Владимир даже не рассматривал.
– Может, еще задержишься? – холодно спросил Осташов.
– Нет, мне пора. Все, на что ты способен, ты мне уже показал. Я картины имею в виду. Можешь теперь спокойно ложиться в постель и спать.
Русанова уже была готова выйти. Владимиру хотелось ответить резкостью и захлопнуть за ней дверь, но он стерпел: долг джентльмена обязывал проводить женщину в столь поздний час до дома. «Погоди, я тебя провожу». Анна не возражала.
Он быстро оделся.
Всю дорогу, пока ехали на метро от «Семеновской» до «Арбатской» и далее на троллейбусе №2 по Новому Арбату и Кутузовскому проспекту, они молчали и старались не встречаться взглядами. Анна была очень сердита. Осташов чувствовал себя виноватым, и это ему не нравилось, поскольку он не считал, что в чем-то виноват – словом, Владимир тоже был в негодовании, внутри него все кипело.
На остановке у дома №26 вышли. Русанова сразу стала прощаться.
– Я провожу тебя до подъезда? – чуть не скрипя зубами, сказал он.
– Я сама дойду.
– Ты в этом доме живешь?
– Да. Ты дальше не ходи. Пока.
– Спокойной ночи.
– Нет, это тебе спокойной ночи. А мне нравятся ночи неспокойные, – ядовитым голосом ответила Русанова. – Нормальные мужчинки это приветствуют, уж поверь мне.
– Поверь мне, нормальные женщинки – тоже. Особенно медсестры.
Владимир со злорадством отметил, что неожиданно для себя попал в точку. Анна сжала рот, а крылья ее носа поднялись, придав ей схожесть с хищной птицей. Взгляды несостоявшихся любовников горели настоящей ненавистью. Никаких примесей – одна только стопроцентно чистая, испепеляющая ненависть! Ничего лишнего – только личное. Казалось, еще миг – и они вцепятся друг в друга.
Словно по уговору, однако, они одновременно сделали молча по шагу назад, как СССР и США во время Карибского кризиса, и затем развернулись и пошли в противоположных направлениях. Но тут Владимир получил кинжал в спину.
– Володь, всего тебе хорошего. Никогда больше не звони мне.
* * *
Наутро Осташов проснулся с твердым намерением круто изменить свою жизнь и вытравить Анну из сердца. Он решил уехать из Москвы – куда-нибудь. Желательно в незнакомое место. И вспомнил, как его приглашал к себе фермер, к которому он ездил вместе с маклером Камилем Петровичем. Покопавшись в своих деловых бумагах, привезенных домой из агентства недвижимости, Владимир нашел номер телефона Камиля Петровича. Разузнал у него (потому что сам не помнил), как зовут фермера, как называется деревня и как до нее добраться. Быстро собрал в сумку вещи – только необходимое. Позвонил матери на работу, предупредил ее, что срочно уезжает к другу в Торжок. Надолго ли? Пока на несколько дней, а там видно будет. При этом твердо остановил ее расспросы – сказал, что дела у него в порядке, просто все надоело, ему надо развеяться. И поехал.
До Твери Осташов добрался на электричке, оттуда на автобусе – до Торжка. Однако в сторону деревни Страшново местный автобус, как оказалось, ходил лишь по утрам. Стало понятно, что заночевать придется в Торжке.
Порасспросив прохожих, Владимир выяснил: ночлег задешево можно найти в общежитии бездействующего сельхозтехникума. И там ему действительно за очень скромную плату предоставили отдельную комнату. Впрочем, выспаться не удалось: всю ночь в соседнем номере, через тонкую стенку, какие-то офицеры пили, играли в карты и матерились. Вполне возможно, однако, что Осташов не сомкнул бы глаз и в тишине: он всю ночь с переменным успехом боролся с воспоминаниями об Анне, изо всех сил стараясь избавиться от ее образа, то и дело возникавшего перед его внутренним взглядом.
Спозаранку Владимир отправился на автобусную станцию и через три часа уже подходил к избе фермера Сазонова. Окрестности, утопавшие в снегу, выглядели совсем не так привлекательно, как это было летом, в первый приезд Осташова. На душе у Владимира стало тоскливо.
На стук в дверь вышла жена фермера Татьяна. Которая, однако, Осташова не узнала. Тем не менее, выслушав сбивчивые объяснения Владимира о том, что он решил, наконец, откликнуться на предложение ее мужа – Александра Павловича и вот приехал пожить и потрудиться, женщина пригласила его в избу.
– А Саши нет, – сказала Татьяна. – Он поехал в Тверь судиться с председателем колхоза, то есть не колхоза, а – как он теперь называется, я все время забываю, – в общем, колхоза. Ты садись вот сюда, я как раз обедать собралась, поедим.
Осташов занял предложенное место на лавке. Татьяна стала собирать на стол.
– Представляешь, какие паразиты. Они нам предложили коровник отремонтировать и взять в аренду. Коровник-то – одно название, развалился весь. Мы его собрали из руин, коров в кредит купили, и все вроде нормально было. А этот председатель нам теперь говорит, что с нового года аренда новая будет – в десять раз плату поднял. Ну не сволочь?!
Владимир взялся за ложку и пододвинул к себе тарелку супа.
– А как поживает козлик, которого вам из Америки прислали?
– Ой, отлично! Мы за ним ходим, как за ребенком. Здоровый стал. Спасибо фермерше американской. Эта Пикси Рэй, которая его прислала, она просто золото. Мы с ней переписываемся. И она всегда спрашивает, как дела у козлика, и радуется за нас. Бывают же нормальные люди на свете! Не то что этот урод председатель, сам ничего делать не умеет и другим не дает. Там вон на холодильнике возьми письмо от Пикси, если хочешь, почитай.
Владимир приподнялся и взял с холодильника лист бумаги с пришпиленным к нему конвертом. Начал читать: «Уважаемый Александр Павлович! По существу вашего письма на имя Президента Российской Федерации, поступившего для ответа в Госстандарт РФ, сообщаем, что в ближайшее время из-за нехватки средств разработать стандарты на молоко козье и продукцию, вырабатываемую из него, не представляется возможным. Однако напоминаем вам, что подобные работы могут быть проведены при условии оплаты их стоимости вами, либо иными юридическими лицами».
– Это не американское письмо, – сказал Осташов. – Это… что-то про президента и какие-то стандарты. А, вот нашел иностранный конверт. Здесь на английском. Я, честно говоря, английский плохо знаю.
– Ой, извини, я и не спросила, можешь ты английские тексты читать. Мы-то с мужем – свободно. А насчет стандарта и президента, это – так, ты в это не вникай, это ерунда. Пикси, между прочим, тоже своему президенту письмо писала. И представь себе, ответ от самого Клинтона получила. Прямо с его подписью. Когда она козлика нашего из Бостона посылала, как раз Клинтон в аэропорт должен был приехать, ну и там все охранники оцепили. А Пикси опаздывала, и охрана ее пропустила. И она поблагодарила президента за чуткость подчиненных. А он ей, значит, ответил – спасибо вам, уважаемая миссис Рэй, за помощь России. В таком духе, в общем. Она нам даже ксерокс письма прислала. Вот какой у нас козлик знаменитый! О нем президент США знает!