– Как-как, прозрение очей?
– «Как-как», – передразнила старуха. – Икона Богоматери, которую такие, как ты, антихристы умыкнули.
– Я вас не понимаю, – мрачно сказал Осташов и демонстративно отвернулся. Он и без того был не в настроении. Вдобавок Владимир и в самом деле не понял, о чем она толкует. Он не знал, что означает прозрение очес. Как не знал и того, кто такие три святителя, в честь которых названы храм и переулок. Ему вообще неведомо было, кого принято называть святителями, сколько их вообще – трое или больше? – и чем они, святители, скажем, отличаются от святых. Подобно большинству его сверстников, Осташов не был посвящен в историю русской церкви, не понимал ни истинной сути обрядов, ни терминов православия. Да и не желал ничего этого знать. Что же касается стоящей рядом женщины, следует добавить еще, что он не переносил тот особый род ядовитых старух, которых неизменно встречал, когда случайно забредал в действующие церкви, – на любого входящего в храм такие бабки всегда смотрят как на незваного татарина. Во всяком случае, так казалось Владимиру, и именно такие их взгляды он ловил на себе. Эта женщина была явно из их числа – возможно, жила поблизости и выжидала, когда церковь передадут Церкви, чтобы топтаться там день-деньской, впадая по временам в приступы ненависти к случайным посетителям. «Если еще что-нибудь вякнет, пошлю подальше дуру старую», – подумал Осташов, но женщина больше ничего не сказала. Затем послышалось удаляющееся хлюпанье мокрого снега под ее ногами.
Владимир посмотрел ей вслед и увидел на противоположной стороне Малого Трехсвятительского переулка белые «Жигули», которые до этого не замечал. Уж не Васина ли это колымага?
«Сидят, небось, там и не видят меня», – подумал он и двинулся к машине. Подойдя ближе, он с удовлетворением признал в ней «семерку» Василия – Осташов не помнил ее номер, но помнил специальный автомобильный блокнотик, при помощи присоски прикрепленный изнутри к лобовому стеклу, да в прибавку еще эта вечная куча газет и журналов на заднем сиденье. «Это точно Васькина тачка».
Однако в салоне никого не было.
Ладно, зато теперь ясно: они где-то здесь, надо ждать.
Владимир вернулся к церковной двери, и тут над его головой с характерным деревянным скрипом-скрежетом распахнулось окно. И когда Владимир глянул наверх, в окне уже торчала вихрастая голова навалившегося на подоконник Хлобыстина. До чего же родной была сейчас эта башка непутевого друга!
– Приперся наконец, – сказал Григорий, но не Осташову, а – полуобернувшись – кому-то внутри. Потом опять посмотрел на Владимира и со своим вечным задором поздоровался с ним.
– Ты там с Васей? – спросил Осташов.
– Да. Сейчас спущусь, открою.
Через минуту Хлобыстин с видом хозяина сопровождал Владимира по помещениям церкви.
На первом этаже располагался большой зал. Григорий включил свет, и на стенах зажглись лампы дневного света. Потолок в помещении оказался высоченным и куполообразным. Зал был уставлен длинными, от стены до стены, столами, заваленными красками, кистями, другими рисовальными принадлежностями, а также эскизами и готовыми рисунками с мультяшными персонажами – утятами, собачками и прочей живностью. Над каждым рабочим местом нависала на крупном кронштейне настольная лампа, а некоторые столы имели даже по две лампы. Стены сплошь были выкрашены в казенный грязно-желтый цвет – никаких фресок, орнаментов, или чего-то иного церковного не сохранилось.
С краю за перегородками располагались два кабинетика, похоже, начальственных. Как у нас на фирме, подумал Осташов и вспомнил, что уже не «у нас», и вздохнул.
– Здесь нечего смотреть, – сказал Григорий, – пойдем наверх.
Они поднялись по широкой винтовой лестнице, сколоченной из не оструганных досок.
– Здесь вот туалет – не хочешь? – показывал Хлобыстин, – а вот – кухня, а вот – самый главный зал.
В «главном зале» Осташов, прежде всего, увидел стоящий в центре бильярдный стол. Настоящий, большой бильярдный стол на резных ножках, над которым, чин по чину, нависала люстра с прямоугольным зеленым абажуром. На столе сидел, качая ногами, Наводничий с кием в руке. Теперь Владимир понял, какой звук доносился из окна – это был стук шаров.
– Прикольно, да? – сказал Василий. И он, и Григорий глядели на Владимира, в удивлении застывшего на пороге, и наслаждались его реакцией.
– Мы тоже обалдели, когда в первый раз увидели, – заверил Хлобыстин. – А еще поглянь-ка сюда, – он подошел к столу и указал пальцем на край стола.
На указанном месте деревянного борта был вырезан вензель из двух крупных букв «Ф» и «Ш», под которыми в две строки значилось: «Федоръ Шубинъ», и все это было заключено в подковообразную строку: «Поставщикъ двора Его Императорскаго Величества».
– Раритет, между прочим, – сказал Наводничий, поглаживая потертое зеленое сукно. – Настоящая русская классика. Видишь, какие узкие лузы? Тут бортовой шар в лоб не загонишь в угол, это тебе не какой-нибудь американский стол, где лузы, как это…
– Как ведра, – помог с подбором сравнения Григорий.
Осташов пожал руку Василию.
– Привет. Зашибись, ничего не скажешь! – сказал Владимир, оглядывая остальное убранство большой комнаты: шкаф, стулья, пару кресел, кривоватую тумбочку, небольшой столик, на котором стояла батарея пивных бутылок, большая часть которых была еще не откупорена. – Ну теперь колитесь, как вы сюда залезли? Ключ подобрали? Нас тут менты не повяжут?
– Вяжу здесь только я, – сказал Хлобыстин, давая Владимиру бутылку. – Я сюда охранником устроился – а?!
– Да ладно.
– А ты думал, бубеныть! Мы когда без тебя тут окрестности осматривали, зашли сюда, и сразу на их начальника наткнулись. Вася ему и ляпнул, что я охранник, ищу работу. Видел бы ты, как он обрадовался! Отлично, говорит, наш алкаш-охранник прошлой ночью заснул с сигаретой и чуть не спалил студию, поэтому я его выгнал. Меня спрашивает: не пьешь? Я говорю: нет, конечно! И он сразу же взял меня. Долбанись? Короче, я теперь тут ночной сторож. С восьми вечера до восьми утра. И все это, – Григорий повел рукой, – теперь наше. Гоняй шары, пей, даже баб можно привести.
– Гришань, – сказал Наводничий, – вообще-то мы тут по другому делу, ты забыл, наверно. Это – разведбаза, чтобы Махрепяку отследить.
– Одно другому не мешает, – отмахнулся Хлобыстин и сказал Владимиру:
– Ну чего паришься? Скидывай пальто, сегодня здесь тепло.
– А как следить-то за Махрепякой? – спросил Осташов. – По очереди будем на улице дежурить?
– Нет, все проще, – сказал Василий. – Хотя в то же время все сложней. Мы уже с Гришей просчитали его. Он появляется тут по будням каждый вечер где-то в начале – в половине одиннадцатого. И в принципе можно было бы его сфотографировать с его бабёхой, но… – Наводничий посмотрел на наручные часы. – Скоро они, кстати, должны появиться. Но время еще есть. Гришаня, давай доиграем партию по-быстрому.
Хлобыстин взял кий и приблизился к столу, а Владимир сел в кресло.
– Так, сейчас мой удар, – сказал Наводничий. – Короче, Вованище, никуда далеко ходить не надо, потому что снять Махрепяку у подъезда не получается: во дворе нигде в засаду не спрячешься, а самое главное – темень, без вспышки там ловить нечего.
– Н-да?
– Н-да! – сказал Василий и ударил по шару. В лузу он не попал, и Хлобыстин обрадовался:
– Мой ход!
– И как же его сфотать? – спросил Осташов.
– Сфакать? А очень просто – в окно.
– Бубенть, здесь работают профессионалы! – сказал Григорий, кивнув на Василия.
– Спасибо, Гришаня, – с гордым кивком принял комплимент Наводничий и стал прицеливаться кием в шар, потому что Хлобыстин уже успел тоже промазать.
– В окно, – задумчиво сказал Владимир после того, как с бульканьем выпил из горлышка больше половины бутылки пива.
В уютной обстановке этой странной церковно-студийной бильярдной Осташов впервые за последние дни расслабился. Мысли об утраченной Анне и потерянной работе как-то сами собой отошли на задний план, и ничто из текущей действительности его не раздражало. В частности, нисколько не тяготила медлительность, с которой друзья излагали существо предстоящего дела. Он не собирался поторапливать их с объяснениями. И даже, наоборот, подумал, что лучше было бы, чтобы они пока помолчали. Ему захотелось самому догадаться, как можно сфотографировать сладкую парочку через окно, которое находится на третьем этаже.
Наводничий и Хлобыстин, словно приняв во внимание невысказанное пожелание товарища, на некоторое время забыли о нем, и молча, с сосредоточенным видом стали перемещаться вокруг стола, отыскивая наиболее выигрышные траектории для ударов. Григорий при этом закурил и принялся выпускать дым под зеленый абажур, освещавший суконное поле битвы. Дым скапливался в четырехгранном зонте абажура и медленно клубился в нем, точно бы опасаясь выбраться из-под его защиты в открытое пространство комнаты.
«Как же снять Махрепяку в окно? – размышлял Владимир. – Там есть деревья рядом с домом – на дерево залезть? Карабкаться на такую верхотуру, да еще и с фотоаппаратом?»
Василий с эффектным стуком вогнал шар в лузу.
– Красиво, – сказал Хлобыстин.
– Со съемкой через окно, Вованище, только одна проблема, – задумчиво сказал Наводничий, – окно у них практически постоянно зашторено.
«Значит, получается, надо по очереди залезать на дерево, – думал Осташов, – и ждать, пока кто-нибудь, Махрепяка там, или его мадам, случайно откроет штору?»
Василий ударил еще раз, но неудачно.
«Торчать там на ветке неизвестно по сколько времени на виду у всей улицы?»
– Да на тебе! – сказал Григорий и сделал удар, после которого сгрудившиеся в одной части стола шары разбежались в разные стороны, и один из них покатился в ближайший к Осташову угол и, грузно свалившись в сетку лузы, раза три качнулся в ней и замер.
– Получил, Василиск?! – воскликнул Хлобыстин.
«Как классно, что есть дружбаны! – думал между тем Владимир. – И как классно, что нашлось такое место, чтобы мы вместе могли собираться! По идее это мы студии платить должны, а не то что они Грише зарплату будут давать».