ения Осташова, что недалеко уже было до полного аутодафе. Единственное, что облегчило терзания Владимира – в этот момент на его глазах тщедушный Миша-студент, попавший в бригаду Паши-маленького, едва отчалив от бурого вагона, уронил кусок российского мяса и, раздосадованный, стал озираться по сторонам, как бы спрашивая: «Господи, и как же это мясо проклятое тащить?!» Теперь Осташов был не один такой неумеха – все лучше.
Ну а разрешил ситуацию Паша-большой, который великодушно пришел на выручку Владимиру. Советом.
– Я, когда первый раз мясо грузил, тоже офигевал тут на мужиков, как они эту байду ловко таскали, – доверительно сказал он. – А потом мне рассказали, как правильно надо делать и – амба, я скорей них стал бегать. Во – видал, как я держу? – Паша поглядел на Мишу-студента и махнул ему рукой. – Слышь, ты, студент, ты тоже посмотри, как надо браться. Вот глядите, главная фишка в чем? Чтобы центр тяжести этой хрени контролировать. А для этого надо ее торчком держать, просекаете? Чтоб вся тяжесть ложилась на одну точку, на руки, ну, и немножко на плечо. И руки не сгибайте, держите их вытянутыми. Давайте, попробуйте, как я – сами зацените, я гарантирую.
Осташов взялся правой рукой за узкую часть оковалка и приподнял ее, а левой рукой поддел говяжью шпалу ближе к середине. Затем рывком вскинул кусок и, резко подсев, взял вес на грудь в точности как Павел, и выпрямил ноги.
– Ну? – спросил Паша-большой.
Держать мясо и в самом деле было существенно легче, чем раньше, и Осташов сообщил об этом своему учителю.
– Ну во, – одобрил Паша. – Ништяк же, правда?
– Я балдею, надо ж, как легко, оказывается, – искренне ответил Владимир.
– И то же самое – с другими кусками, которые с ребрами. Вопрос технологии. Ты меня слушай – я херню не сморожу.
В этот момент Миша-студент наконец собрался с духом и тоже попытался взять коровье бедро так, как показал бригадир, но мясо у него снова выскользнуло и упало. Паша-большой со вздохом презрения отвернулся и сказал себе под нос:
– Студент.
Осташову на память пришел эпизод из детства, как он бегал с пацанами наперегонки на самодельных ходулях и почти всегда приходил к финишу последним, пока однажды случайно не сделал открытие, потрясшее его до глубины мальчишеской души. Он вдруг обратил внимание вот на что. Оказывается, чтобы быстро передвигаться на этих деревяшках, надо не просто держаться за них, а все время подтягивать их руками вверх, обеспечивая плотное прилегание боковых подпорок к ногам. Специально прибитые к ходулям подпорки, таким образом, почти срастаются с ботинками и становятся как бы вторыми подошвами, в целом же ходули обретают совершенно новое качество – они превращаются в почти естественное продолжение ног, и перемещение на них становится не тяжким испытанием с намозоливанием ладоней, а легкой прогулкой. Открытие сразу вывело Володю в безусловные фавориты всех дворовых гонок. А всего-то и надо было – знать, как правильно действовать на ходульной высоте. Вопрос технологии, это Паша точно подметил.
Дальше работа пошла спорей. Грузчики укладывали по три-четыре куска на весы, баба Таня, двигая цилиндры-гири на мерной планке, определяла вес, записывала его, затем мясо перемещалось в ящики. При этом баба Таня постоянно отходила в сторону – она одновременно обслуживала и вторые весы, куда приземлялась перед отправкой в ящики отечественная говядина, которую носила бригада Паши-маленького.
Трудились безостановочно. Шутки-прибаутки, которыми поначалу то и дело обменивались грузчики, стали потихоньку сходить на нет, и вскоре уже мужчины балагурить перестали вовсе. Только изредка матерились. Причем Осташов слышал, что в соседней бригаде ругаются чаще. Они там все, включая даже бригадира Пашу-маленького, почему-то беспрестанно роняли мясо и, соответственно, отпускали приличествующие случаю краткие комментарии.
Через некоторое время Осташов притомился и, оглядевшись, увидел, что и остальные члены бригады тоже устали. Однако темпа никто не сбавлял. Вагон требовалось очистить быстро, поскольку, как объяснил Паша-большой, он, вагон, еще до разгрузки где-то задержался, и теперь, если они проволынят и задержат транспорт, хладокомбинату придется выплачивать железной дороге неустойку.
К этому времени Осташов заметил краем глаза, что соседняя бригада испарилась в неизвестном направлении. Куда они делись? Отдыхать, что ли, свалили? Вот так – одни прохлаждаются, а другие пашут и пашут. Впрочем, намекать Паше-большому насчет перекура Владимир не стал, а сам бригадир бегал, как заводной, и знай себе остальных членов бригады подгонял.
Уровень белых глыб в вагоне заметно упал, а вскоре мясо вообще осталось лишь на дне, и поднимать куски стало невмоготу. Тогда грузчики по команде Паши принялись действовать иначе. То есть носили-то «Францию» по-прежнему в одиночку, но прежде чем взяться за свой кусок, каждый помогал приподнять и вскинуть ношу на грудь товарищу.
Причина исчезновения бригады Паши-маленького выяснилась сразу после того, как было покончено с французской говядиной.
– Мужики, никуда не отходим, перекуриваем и вперед – разгружать Россию, – сказал Паша-большой.
– А те-то ребята почему не доработали? – спросил Осташов.
– Их угнали мороженое в машину закидать. Баба Таня команду передала, ты не слышал, что ли? Ты, наверно, в это время в вагоне колупался. Не переживай, Володь, они на нашу долю мороженое тоже притащат.
– Вообще-то я про это и не думал, – сказал Владимир.
– А тут и думать нечего – стырят как миленькие, – сказал бригадир. – Пусть только попробует Паша-маленький порожняком здесь появиться – мы его моментом в морозильную камеру на ночь оформим.
Докурив, бригада отправилась ко второму вагону. Вот когда Осташов наконец понял, почему Паша-маленький с такой неохотой шел на разгрузку российской продукции и почему похвалил его за сообразительность, когда он вызвался носить «Францию». Все было просто. Несмотря на меньшие габариты, мясо из бурого вагона гораздо труднее поддавалось переноске, оттого что было не мороженным, а свежим, то есть охлажденным: мягкие куски так и выскальзывали из рук – успевай только отскакивать, чтобы ноги не отшибло.
Конечно, дело до некоторой степени облегчалось тем, что мясо в этом вагоне не приходилось поднимать с пола: оно висело на крючьях – как раз на уровне груди. И, более того, крючья крепились на роликах, которые катались на рельсах, протянутых под потолком вагона, а потому куски можно было, еще не сняв с крюка, подтягивать прямо к двери. Но все равно скользкость мяса напрочь затмевала и обесценивала это удобство.
Через полчаса-час, намучившись и наматерившись, окончательно взмокнув изнутри от напряжения и заляпавшись снаружи сочившейся из мяса кровью, бригада рухнула курить на перевернутый ящик-поддон.
– Нормально-нормально, мужики, – хрипло подбодрил коллег Паша-большой. – Скоро пойдем в раздевалку, в тепле отдыхать.
– Ну что, Паша, закончили уже? – спросила баба Таня, стоявшая в стороне, у весов.
– Да кажись, немножко осталось, – ответил бригадир. – Дух переведем и докидаем.
Тем временем в конце платформы показались силуэты, в которых Осташов, при их приближении, распознал Пашу-маленького со товарищи. Они действительно принесли целый ящик мороженого и предложили угощаться.
Никто из сидящих не шелохнулся, есть не хотелось.
Осташов уставился себе под ноги, в бетон платформы.
Перед внутренним взором Владимира все еще шла разгрузка. Многие ящики у стены были уже полны российской говядины, а сверху на мясо грузчики продолжали кидать все новые куски. Красное с кровью мясо шмякалось на мясо. Мясо – на мясо, мясо – на мясо, с характерным тяжким шлепком.
Осташову в этом виделось и слышалось что-то телесно-чувственное, почти эротичное. Окровавленная плоть исполняла гимн жизни, будто музыкальный ансамбль, состоящий из одних только глухих ударных инструментов.
Это могло бы показаться странным, но ощущения Владимира были именно таковы: мертвечина ударялась о мертвечину, играя туш во славу бытия.
Интересно, подумал Осташов, какая связь между этим мертвым мясом в крови и любовью? Между смертью и любовью какая-то связь точно есть, смерть и любовь определенно ходят в этом мире одной тропой.
Затем он без всякого перехода вспомнил улыбку Русановой.
И подумал: может, хватит уже злиться на Аньчика? Может, позвонить ей? Просто спросить, как дела?
Нет уж, перебьется. Пусть сама первая звонит, раз сказала: «Не звони».
– Там в вагоне еще одна нога висеть осталась, – устало сказал один из грузчиков-контрактников Павлу и кивнул на вагон.
– Знаю. Ты тут… это… рот закрой, ха-ха, береги силы, нам еще сегодня таскать и таскать до утра.
– Слышь, баба Тань, – обратился Паша-большой к учетчице. – Мороженого хочешь? Нет? Ну, смотри. Слушай, ты бы позвонила уже Степан Алексеичу, спросила, что дальше-то – в морозилку это все пихать или как? Нам немного доразгрузить вагон осталось.
Баба Таня зевнула и пошла в свою каморку.
Паша-большой быстро зашел в вагон.
– Ну чего ты встал, как пень? – сказал он из вагонного мрака Паше-маленькому. – Отдай ребятам мороженое и – шустро сюда, помоги мне с мясом.
– Блин, да сам, что ли, не справишься? – ответил тот, не двигаясь.
Паша-большой сделал удивленное лицо и по кругу оглядел сидящих контрактников, словно бы призывая их в свидетели неслыханной наглости второго бригадира. Осташов, памятуя о том, что Паша-большой в трудную минуту выручил его дельным советом, посчитал себя обязанным подсобить наставнику и направился в вагон.
– Ты чего? – удивленно спросил его Паша-большой.
– Давай я помогу, тут же всего-то одна нога осталась.
– Да ничего, мы сами справимся, – ответил, слегка смутившись, Паша-большой и яростно прошипел Паше-маленькому:
– Шевелись, твою мать, бабка Танька сейчас вернется.
– А-а, ты в смысле…
– Х.. на коромысле!
Долее Паша-маленький ждать себя не заставил. Он прошагал в вагон, и Осташов увидел, как бригадиры, не снимая говядину с крюка, вдвоем взялись за нее снизу и, словно чемодан на верхнюю полку в купе, закинули бедро под самый потолок – на металлические балки, по которым катались ролики с крючьями. Их движения при проведении этой странной операции были слаженными и отработанными. Оба тут же покинули вагон, причем Паша-большой, проходя мимо Владимира, спросил его утвердительным тоном: