Свистнула тетива – лучник пустил стрелу. Внутренний взор Осташова теперь был рядом с ней. Вот стрела со свистом прошивает раскаленный воздух и мчится в сияющий золотой тоннель, вслед всаднику. Стрела летит гораздо быстрее всадника. Она вот-вот настигнет его.
Тем временем – странно растянутым временем, – в фантазии Владимира неожиданно объявился еще один участник событий (чему полностью погруженный в видение Осташов нисколько не удивился). Этим новым человеком был некий престарелый, но крепкий мужчина, одетый в шкуру не известного Осташову дикого зверя. Он стоял далеко позади скачущего воина и позади прятавшегося в кустах лучника, рядом с опушкой леса, от которого и начиналась степь.
Вокруг старика вдруг обнаружилась толпа людей. Это были скифские воины с мужественными лицами, а также и женщины, и дети.
Вся эта картина была как в тумане, и Владимир не различал мелких деталей.
Одежда старца отличалась от одежды воинов богатством отделки – не ясно прорисованными золотыми то ли застежками, то ли нашивными пластинами. На голове его был золотой обруч – с литыми фигурками зверей и украшенный драгоценными камнями. Наряд, надменность взгляда старика, и то, что он стоял отдельно от остальных скифов, а те взирали на него со вниманием и учтивостью, – все указывало на то, что это то ли жрец, то ли вождь племени. Жрец, почему-то уверенно выбрал Осташов.
Неожиданно рядом со жрецом появилось что-то вроде глиняной печи, из невысокого дымохода которой тут же стали вырываться вверх тугие и злые струи огня. Вернее, «появилась печь» – выражение неправильное, поскольку все те новые подробности, которые представали перед мысленным взглядом Владимира, уже находились на своем месте картины, только были плотно заштрихованы и становились видимыми лишь после того, как Осташов переводил на них свой внутренний взор и всматривался в них, тем самым, убирая штриховую завесу.
За спиной жреца показался еще один человек, по виду тоже жрец, но одетый не столь помпезно, как первый. Похоже, это был помощник главного жреца.
Главный жрец еле заметным наклоном головы дал знак своему помощнику, тот наклонился к печи, к ее окошку, расположенному на высоте в половину человеческого роста с противоположной стороны от племени, и возгласил:
– Здесь знак! Посмотрите люди, боги послали нам с небес священный знак!
Толпа заволновалась, по ней распространились возгласы изумления. И только главный жрец, похоже, не был удивлен.
Владимира тоже не удивило, что персонажи этой фантазии, которые до сих пор лишь молча двигались, вдруг обрели дар речи.
Главный жрец посмотрел в окошко печи.
Там, в бушующем, гудящем огне, ни на что не опираясь, висел в воздухе, словно поддерживаемый ножами пламени, обычный кирпич.
Главный жрец разогнулся, толпа мгновенно утихла, и он прокричал, вознеся руки к небу:
– О, боги! Мы благодарны вам! Теперь мы знаем, что надо делать.
Скифы вновь пришли в движение и, тихо переговариваясь, стали один за другим проходить мимо печи, нагибаясь и заглядывая в окошко и отходя в сторону с лицами, отражавшими разные чувства. Женщин, судя по всему, увиденное в печи, по большей части, тревожило, из мужчин же кто-то радовался и улыбался, а кто-то отстранялся от окошка в суровой задумчивости.
Осташова вдруг перестала интересовать эта часть фантастического действа – он вспомнил о молодом воине, которого он оставил без внимания в столь драматичный момент, когда жизнь скифа балансировала на острие стрелы, летящей ему в спину.
Взгляд Владимира с огромной скоростью понесся от сцены у леса вперед, в степь и в тоннель, сотканный из золотистых, радугой играющих лучей, по которому мчался на лошади воин.
Вот она, смертоносная стрела – летит, вспарывая горячий воздух. Уже немного ей осталось, чтобы догнать молодого скифа. Еще совсем немного – мгновение, или несколько мгновений, неизвестно, – и наконечник вопьется в спину. Похоже, гибель неминуема… Но тут золототканый тоннель вдруг превратился в серую сетку, которая немедленно начала сгущаться и заполнять собой все пространство картины, и очень быстро серая штриховка стала настолько плотной, что за ней уже невозможно было ничего рассмотреть.
– Бубеныть, ты заснул, что ли? Бежим! – услышал Осташов голос Хлобыстина.
Видение со скачущим скифом исчезло. Владимир увидел и почувствовал, что Григорий сильно трясет его. Они находились на заднем сиденье «семерки», которая стояла, как убедился, с удивлением поглядев по сторонам, Осташов, в каком-то дворе.
– Валим отсюда! Чего расселся? – крикнул Хлобыстин и толкнул его к двери, около которой сидел Владимир, а сам выскочил из салона через свою, уже открытую дверь.
Осташов наконец по-настоящему очнулся, вспомнил текущую жизненную ситуацию и стал воспринимать окружающую действительность.
Мотор «семерки» уже был заглушен.
Владимир вылез из машины и спросил Григория:
– Где менты?
– Сейчас тебе будут менты, ты еще постой тут, подожди!
Хлобыстин захлопнул свою дверь, метнулся вперед, по пути крикнув в открытую водительскую дверь Василию, который все еще сидел за рулем:
– А ты чего там?
Владимир заглянул в салон и увидел, что Наводничий суетливо перебирает что-то в кофре.
– Не жди меня, беги, я сейчас, – крикнул он Осташову.
Владимир закрыл дверь, из которой вылез.
– Не стой, как пень, Вовчик! – крикнул ему в этот момент Хлобыстин, который остановился в нескольких метрах впереди. – Ну что с вами с обоими такое?
Тут спереди послышался вой сирены. Точнее, ранее плохо слышимая сирена, вмиг стала оглушающей. Осташов увидел, что в арку, которая являлась въездом во двор и куда, судя по всему, собирался бежать Григорий, влетела милицейская машина. До арки было с полсотни метров, и, конечно, «девятка» очень быстро оказалась бы рядом, однако, милицейскому экипажу пришлось остановиться – путь в направлении «семерки» преграждали установленные на асфальте круглые бетонные чаши-клумбы. Эти бетонные сооружения, собственно, для того и ставятся в проездных дворах – чтобы автомобили не носились. Летом в этих чашах окрестные бабушки выращивают цветы, а зимой, наполненные снегом, они становятся похожими на громадные собачьи миски с кашей.
«Они нам наперерез погнали», – подумал Владимир о милиционерах. И это было здравое рассуждение. Водитель «девятки», похоже, действительно хотел перехватить «семерку» на выезде из двора, но данный район, как видно, был территорией патрулирования уже другого милицейского подразделения, и здесь этому кормчему в погонах пришлось действовать, опираясь более на чутье, чем на четкое знание особенностей местной топографии. Вот почему он потерпел фиаско, несмотря на то, что верно рассчитал общее направление обходного маневра.
Так или иначе, Хлобыстин, увидев, что спешит прямо в руки тех, от кого надо спасаться, развернулся и понесся в противоположном направлении, то есть снова к «семерке». Тут уж к нему присоединился и Осташов.
Наводничий все мешкал.
Через короткие мгновения Владимир и Григорий, не слыша за собой близкого скрипа снега под ногами Василия, не сговариваясь, оглянулись и увидели двух бегущих служителей закона, которые были уже на полпути от милицейского автомобиля к «семерке», в то время как фотограф только сейчас наконец покидал салон. Осташов с Хлобыстиным остановились. Наводничий крикнул пышущим жаждой мщения милиционерам: «Ладно-ладно, мужики, заберите, только отстаньте», – и метнул им какой-то черный предмет размером с пару сигаретных пачек, а сам припустился к друзьям.
Все еще не двигаясь с места в ожидании отставшего товарища, Владимир и Григорий видели, как один из милиционеров, а именно тот, на чью долю выпало испытание крысой, остановился и поднял брошенный Василием предмет. Второй же продолжал гнаться за репортером. Осташов подумал, что тяжелый кофр, который Наводничий держал, обхватив правой рукой, как арбуз, мешает ему развить нужную скорость; преследователь, похоже, придерживался того же мнения и потому не оставлял надежду задержать папарацци.
– Вася, дай рывка, тебя догоняют, – предупредил его Хлобыстин.
И Василий, к удивлению упорного милиционера и своих приятелей, вдруг дал такого «рывка», что стало понятно: до этого он бежал лишь вполсилы – Владимир сообразил, что Наводничий, по-видимому, не очень спешил, поскольку полагал, что его военная хитрость с подброшенным милиционерам предметом остановит обоих стражей порядка. Что же он им бросил? Кассету с пленкой? Нет, кассета гораздо мельче.
Между тем, Василий поравнялся с друзьями, которые уже тоже не стояли на месте, а стали набирать потихоньку обороты. Дальше троица понеслась сомкнутым рядом.
– Что ты им кинул? – спросил набегу Владимир.
– Потом, – ответил Наводничий.
Может, подумал Осташов, Вася бросил ментам фотоаппарат? Нет, это вряд ли. Чтобы Вася по доброй воле расстался со своим аппаратом? Да никогда!
Выскочив со двора, друзья пробежали немного по переулку, потом свернули в следующий двор, и этот, второй двор, к их везению, также оказался проходным. Затем они оказались на улице и, не в силах больше держать прежний темп, перешли на скорый шаг. Затем зашли в ближайший подъезд, поднялись на лифте на последний этаж, и, все еще тяжело дыша, уселись на ступени лестницы.
– Бубенть, давно я так не веселился, – громко сказал Хлобыстин.
– Ш-ш, – остановил его Василий. – Вроде дверь внизу хлопнула.
– Нет, показалось, – сказал после паузы Григорий, но сказал уже почти шепотом. Он достал сигареты, дал одну Владимиру, и они закурили, а некурящий Наводничий закрыл глаза и облокотился о стену.
Через некоторое время он прервал молчание:
– Я этим дурикам, знаете, что кинул? Ха-ха, мыльницу.
– В смысле? – не понял Хлобыстин.
– Дешевенькую фотокамеру. Даже без зума. Три копейки ей цена. Я ее купил на день рождения одному человеку, и пленку как раз еще в магазине вставил, чтоб она была готова к работе. Этот мент, крысолов, наверно, с собой ее прихватил. Захочет пленочку-то проявить, а там – хрен! Ха-ха-ха.