Для Англии система британских банков — это реальная экономика, которая работает на пользу страны уже более двух веков. Но быстро возникшая в новой России система коммерческих банков оказалась в своей значительной части примером фиктивной или даже паразитической экономики. За счет реальной экономики, а не на пользу ей работал до 1998 года и «молодой» фондовый рынок России. Эти примеры можно продолжить.
Советская экономика 30—80-х годов также не была образцом ни с точки зрения эффективности, ни с точки зрения гуманизма (можно даже не вспоминать о гигантской экономике ГУЛАГа). В централизованной экономике Советского Союза успехи отрасли оценивались главным образом по показателям валового продукта. Они были, разумеется, необходимы как обобщающие показатели конечных результатов производственной деятельности. Но абсолютизация этих показателей приводила к искусственному увеличению валового производства и созданию фиктивных ценностей. Заводы гнались не за качеством, а за количеством, изготовляя малопроизводительное, морально устаревшее и дорогое оборудование. Мы заботились о росте поголовья скота и посевных площадей, не обеспечивая рост урожайности и продуктивности. Водители грузовых машин отчитывались не за прибыль, а за тонно-километры пробега, сливая «лишний» бензин в придорожные канавы. Поливальные машины в Москве работали и во время дождя...
К сожалению, переход к рынку и замена показателей валового дохода показателями максимальной прибыли не сопровождались у нас ростом эффективности реальной экономики, но были ознаменованы появлением новых видов экономики фиктивной. Наибольшая прибыль получалась не от вложений в производство, а от финансовых пирамид и валютных операций, от использования бюджетных средств в спекулятивных махинациях и от нецивилизованной и хищнической экспортно-импортной торговли. Коммерческие банки не кредитовали реальную экономику, а выкачивали из нее огромные средства, отправляя их в карманы немногих финансовых воротил.
В условиях созданного в России в начале 90-х годов псевдорынка обрушились многие отрасли советской экономики, например, сельскохозяйственное машиностроение и станкостроение. Нам говорили, что нет смысла жалеть или спасать эти малоэффективные производства. Однако многое в этом крахе не было естественным результатом здоровой конкуренции. Российским машиностроителям не дали использовать для модернизации производства те возможности, которые у них имелись. У России с ее огромными посевными площадями потребности в сельскохозяйственной технике настолько велики и многообразны, что здесь могли бы найти применение и разумное использование как более производительные и высококачественные импортные машины, так и гораздо более дешевые, а часто и лучше приспособленные к российским условиям машины отечественные. Но у российских машиностроителей фактически конфисковали оборотные средства, а сельское хозяйство лишили кредитов, что привело к упадку не только сельскохозяйственного машиностроения, но и отечественного сельского хозяйства в целом. Общего упадка удалось избежать лишь части отечественного автомобилестроения, так как у многих граждан России со средним уровнем доходов сохранилось не только желание, но и возможность покупать не слишком дорогие автомобили.
В России не были созданы разумные механизмы для перетока капиталов от менее эффективных к более эффективным предприятиям в пределах отрасли или региона. Зато появилось множество механизмов для укрытия капиталов или увода их за границу — и притом в личную собственность разного рода темных личностей. Резко сократились в 90-е годы финансовые потоки, которые шли ранее на содержание армии, военную технику, разведку, службы безопасности. Но куда делись сэкономленные ресурсы? Почему прекращение щедрой помощи десяткам стран Азии, Африки и Латинской Америки не увеличило финансовых возможностей новой России, но, напротив, сопровождалось быстрым ростом ее внешней задолженности? А куда исчезли средства, которые шли ранее на содержание аппарата КПСС, идеологическую работу, комсомол, содержание цензуры?
Огромные богатства оказались разворованными, разрушенными, увезенными за границу, использованными неэффективно. Удивительным был у нас в стране период «первоначального накопления»!
Российская экономика не разрушилась окончательно не благодаря либеральным реформам и рынку, а благодаря экспорту энергоресурсов и другого сырья по тем направлениям, которые были определены еще в 60—70-е годы. В сущности, это было продолжение прежней советской политики. Только во времена Брежнева нефтедоллары шли главным образом на расширение громадной военной машины Советского Союза, а во времена Ельцина эти же нефтедоллары обогащали немногих олигархов, влиятельных чиновников, отдельных региональных лидеров, а также давали возможность во много раз увеличить привилегии новой элиты. В это же время существенно сократилась разведка новых месторождений, далеко не везде улучшалось техническое оснащение промыслов.
Сырьевые отрасли, металлургия и, прежде всего, топливно-энергетический комплекс (ТЭК), несомненно, будут оставаться основой российской экономики и на ближайшие десять лет, а может быть, и на более длительный период. В числе десяти самых крупных компаний по объему реализации продукции можно было видеть в 1998 и 1999 годах «Газпром», «ЕЭС России», «Лукойл» и еще пять нефтяных компаний, а также «Норильский никель» и «АвтоВАЗ». Эти же компании доминировали и в списках самых крупных по их рыночной стоимости.
По объемам прибыли в десятку самых успешных компаний входили «Алмазы России — Саха» и «Северсталь».31 Однако немалая прибыль, полученная в сырьевых отраслях, почти не шла в другие отрасли народного хозяйства. Только в 1991—1996 годах доля машиностроения в общем объеме промышленного производства снизилась с 31 до 16%, доля легкой промышленности упала с 12 до 2%. Вдвое снизилась в ВВП доля сельского хозяйства. В общем объеме инвестиций доля машиностроения упала с 10 до 5%, сельского хозяйства — с 32 до 10%, а доля сырьевого сектора возросла с 10 до 46%,32 Некоторые экономисты считали все это не признаком деградации, а признаком здорового развития российской экономики. В статье «Вывоз сырья — это не стыдно» Владимир Попов заявлял, что России нет смысла увеличивать субсидии в сельское хозяйство и в отрасли вторичной обработки или давать кредиты промышленности за счет «нещадной эксплуатации сырьевого сектора». Нужно не восстанавливать машиностроение и другие «мертворожденные промышленные комплексы», а развивать более сильные сырьевые отрасли.33
Это не просто ошибочная, но откровенно колониалистская идеология, неприемлемая для России. Российское сырье — дорогой продукт, и форсировать его производство на экспорт неразумно, надо что-то оставить и для внуков. Наши сырьевые отрасли могут дать работу и хлеб лишь небольшой части граждан. Большая часть предприятий этой отрасли расположена в отдаленных районах России. В общем объеме российского экспорта сырье составляло в 1996 году 70%, в объеме материального производства — 30%, а во всем ВВП — только 15%. Но в этих отраслях было занято около трех миллионов человек или 5% всех работающих.34
Природные ресурсы России исключительно велики, это известно. Только пятьдесят видов имеющихся в стране полезных ископаемых — разведанных, подсчитанных и переданных на баланс, оценивались экспертами (в ценах 1992 года) в 30 триллионов долларов. Нигде в мире нет таких крупных запасов древесины, пресной воды, просто чистого воздуха. Экономическая отсталость и бедность населения России — это упрек всем лидерам страны в XX веке, в том числе — «реформаторам» 90-х годов.
Природные ресурсы России — это народное достояние, и они не могут быть предметом приватизации. Эти ресурсы велики, но не безграничны, и потому их реализация должна служить подъему всей российской промышленности и сельского хозяйства, развитию науки и наукоемких отраслей, системы образования и культуры. Обеспечить все это — обязанность государства. Между тем в обнародованной части экономической программы Г. Грефа отсутствовал раздел о государственном регулировании базовых отраслей народного хозяйства страны, и в первую очередь ТЭКа. Именно это вызывало резкую и вполне справедливую критику.
Еще до 17 августа 1998 года рынок стал поворачивать экономику России в сторону обрабатывающих отраслей. В 1997—1998 годах в число двадцати лидеров по темпам роста вошли два предприятия авиационной промышленности, судостроительный завод «Красное Сормово», пивзавод «Балтика», фармакологическая фирма «Ферейн», ЗИЛ, Волжский трубный завод, Башкирский никелевый завод, два шинных завода, Ленинградский металлический завод. Это здоровая тенденция, которая сохранилась и в 1999—2000 годах, когда в число лидеров по этой же номинации вышли «КамАЗ», автозавод «Москвич», «Пермские моторы», «Донской табак» и др.35 Однако вызывает озабоченность тот факт, что и в последние годы продолжали топтаться на месте или даже регрессировать самые перспективные предприятия из числа тех, которые принято называть наукоемкими, или предприятиями с высокими технологиями, включая, конечно, и заводы оборонной промышленности.
Это особая тема, которая привлекла в последние два года пристальное внимание российской печати, а также вызвала озабоченность Президента Российской Федерации В. В. Путина. «Мы проигрываем, — отмечал Путин, — в конкуренции на мировом рынке, все более и более ориентирующемся на инновационные сектора, на новую экономику знаний и технологий».36 Проигрыш особенно досаден, потому что еще в 80-е годы во многих наукоемких отраслях Советский Союз почти ни в чем не уступал Западной Европе и США, а в некоторых отраслях производил продукцию не только на уровне мировых стандартов, но порой выше, и притом значительно дешевле. Однако большая часть таких отраслей была связана в СССР с интересами Вооруженных сил, а стало быть, с высоким уровнем государственного регулирования и секретности. Ни поддержание этих отраслей, ни развитие, ни конверсия не были возможны без помощи государства, которое неожиданно быстро (и без достаточных оснований) ушло от выполнения своих обязательств.