После отдыха в Доме актера поехали в Сухуми. Там погрузились на теплоход «Шота Руставели». По программе круиза предусматривался «Морской огонек» с концертом. Концерт был сборным. Закон «развития по спирали» на этот раз свел Высоцкого с Зиновием Высоковским. В 62-м году они вместе гастролировали по Сибири с Театром миниатюр В.Полякова. Теперь Высоковский выступал от имени «пана Зюзи» со своим коронным номером «Звонок из вытрезвителя» («Алле, Люлек...»).
Высоцкий на этом концерте выступать не планировал. Но в конце вечера ведущий объявил, что в зале находится гость капитана Владимир Высоцкий, и попросил его выступить. Зал стал аплодировать. Высоцкий вышел на сцену. Принесли гитару. Начал он с песни-посвящения капитану и его команде («Лошадей 20 тысяч в машины...»), а закончил песней в тематике пана Зюзи:
— В продолжение начатой здесь паном Зюзей антиалкогольной темы я исполню песню «Милицейский протокол».
С 11 сентября по 7 октября театр гастролирует в Ташкенте и Алма-Ате. В Ташкенте Высоцкий остановился у Г.Юнгвальд-Хилькевича, который, работая на Одесской киностудии, постоянно жил в Ташкенте. «Однажды он накупил арбузов, дынь, винограда, — вспоминает Хилькевич, — все разложил в ванне и наполнил ее водой. Приходил туда, менял воду, смотрел на всю эту красоту и говорил: «Пусть лежит». Он просто балдел от Ташкента».
Во время этих гастролей на спектакле «Добрый человек...», в котором Владимир Высоцкий играл роль Летчика, на него из зрительного зала смотрели еще два знаменитых летчика — Иван Кожедуб и Алексей Микоян. В антракте, за кулисами им захотелось поближе поговорить с актером.
И.Кожедуб пророкотал:
— Ну, ты, Володя, прямо по-истребительски поешь!
— Спасибо. Так мои песни еще никто не оценивал...
Используя ситуацию, Высоцкий тут же договорился с генералами о переброске на самолете труппы в Самарканд. Коллектив театра смог полюбоваться архитектурой Улугбека, Тимура, Шах-и-Зинды, Регистана. Полюбовались, поудивлялись, и те же «крылья» перебросили «десант» к следующему спектаклю в Ташкент.
Выступали таганцы с концертами в колхозе «Политотдел» и совхозе «Огонек», в городах Навои и Чирчик. Тепло принимали всех артистов «Таганки», но лучший прием, как, впрочем, бывало всегда, достался Высоцкому. «Больше всего аплодисментов досталось Владимиру Высоцкому. Тепло были приняты лирические и шуточные песни. Все они были исполнены с душой, с большим мастерством», — отметила газета «Социалистический Чирчик» 20 сентября 1973 года.
Результатом гастролей стало награждение: Высоцкий в числе особо отличившихся актеров награжден Почетной грамотой Президиума Верховного Совета Узбекской ССР «за успешное проведение гастролей, сыгравших важную роль в эстетическом воспитании трудящихся республики».
Примечательным в алма-атинских гастролях было интервью с Высоцким, опубликованное 5 октября в газете «Вечерняя Алма-Ата». Интервью Высоцкий предварил словами: «Ребята, за месяц гастролей по Средней Азии я давал интервью раз пять. Результат нулевой. Ни одной публикации! Так что мне не жалко, давайте поговорим, но это дохлый, скажу вам, номер». Однако по «политической недальновидности» редакции интервью было опубликовано.
В этом году Высоцкий планирует еще одну поездку за границу. 24 сентября он заполнил «Заявление-анкету»: «Прошу разрешить мне выезд в Болгарию на 21 день к друзьям. Костадинка Иванова Накова, познакомился в 1967 г. в СССР, в Москве, через болгарского поэта; работает в Москве в Болгарском представительстве».
«Заключение», разрешающее выезд из СССР в Болгарию на 14 суток, было подписано 15 октября. Однако Высоцкий этим разрешением не воспользовался. В страну, где его уже хорошо знали и заочно полюбили, он поедет через два года вместе с театром.
«БЕГСТВО МИСТЕРА МАК-КИНЛИ»
В 1973 году режиссер Михаил Швейцер работает над сценарием к фильму по повести Леонида Леонова «Бегство мистера Мак-Кинли».
Повесть Леонова — советский философский памфлет на «загнивающий» капитализм. Мак-Кинли — банковский клерк, маленький человек в безумном мире. Его страшат экономические потрясения, гибель природы, случаи жестокого насилия, каждодневно совершающиеся в том нехорошем мире. И мир этот холоден, безжалостен к нему. Некая фирма предлагает желающим за двадцать пять тысяч долларов уснуть на триста, четыреста и даже тысячу лет... и после этого воскреснуть. Услугами этой фирмы и хочет воспользоваться затравленный безумным миром Мак-Кинли, предварительно воспользовавшись опытом Родиона Раскольников а, чтобы попытаться прибить топориком богатую старушку...
М.Швейцер вводит в фильм нового героя — уличного певца Билла Сиггера: «Он должен был своими балладами, своим явлением в картине вести тот самый большой разговор, который подразумевался в этом фильме изложенным на языке улицы. Вот уличный певец у нас и появился». Фильм начинается словами уличного певца: «Сейчас вам будет показана забавная история некоего симпатичного мистера Мак-Кинли, из которой каждый сделает выводы по своему разумению. Он не бог, не герой, не звезда, он — как ты, как я — маленький человек». Его песни, его призывы непосредственно обращены к зрителю. Баллады для Билла Сиггера Швейцер предложил написать Высоцкому. По мнению Швейцера, «внешняя стихия роли совершенно соответствовала и совпадала со стихией бытия творчества самого Высоцкого». По сути, режиссер предложил Высоцкому в фильме предстать в совершенно оригинальной ипостаси — поэта, то есть самого себя.
Вспоминает жена и соратник М.Швейцера режиссер Софья Милькина: «...Поскольку фильм задумывался на американском материале, то и виделся он нам сделанным в американской манере. А в американском кино очень широко используется прием сквозных баллад, и там есть блестящие их сочинители и исполнители. Мы просмотрели массу материала в фондах и убедились, что сделать такое у нас — вещь почти невозможная. Мы не видели ни автора, ни исполнителя. Швейцеру казалось в то время, что нужного нам человека вообще нет. Речь даже шла о приглашении Дина Рида. Мы были в тупике...
И я произнесла фамилию Высоцкого... Позвонила ему и сказала: мы хотим дать тебе посмотреть сценарий — прочти, выскажи свое мнение и скажи, не хотелось бы тебе заняться теми балладами, которые там есть. Он сказал: «Давайте». Это было в пятницу.
В следующий четверг он позвонил нам домой и сказал: «Я прочел сценарий, мне очень нравится, я возьмусь за эту работу. Я бы хотел встретиться и поговорить». Я предложила встретиться просто у нас дома. Он сказал: «Хорошо, я приду с гитарой. В воскресенье».
И он пришел в воскресенье... Швейцер думал, что Володя пока будет только спрашивать, и придется отвечать, отвечать... А Володя вдруг и говорит: «Ребята! Я написал уже баллады. Я вам их спою. Понравятся они вам — хорошо, а нет — вы мне скажите, и я буду делать еще. Только я предупреждаю: они длинные. Набирайтесь терпения, я буду играть». Он сел на диван, поставил перед собой стул и вытащил стопку листов, исписанных карандашом. Он их даже еще наизусть не помнил!
Он начал было уже петь, но вдруг вскочил и сказал: «Знаете, я всегда страдаю от своей дешевой музыки. Я ровно настолько композитор, насколько мне необходимо спеть мои стихи. Но учтите, что я просто потребую, если вам это понравится, чтобы композитор картины превратил это в музыку, слушайте баллады».
И он спел! Он спел «Балладу о маленьком человеке», «Балладу об оружии», «Балладу о Кокильоне», он спел «Грустную песню» («Кто-то высмотрел плод, что неспел...»), он спел песню хиппи «Вот это да!», — и сказал: «Вот это я написал для себя, я же буду играть этого вашего Билла Сиггера», — так прямо и сказал, спел «Мистерию хиппи» и спел еще «Песню об уходе в рай». Семь баллад! Почти все! В следующий раз он дописал только «Манекены» и «Песню футбольной команды "Медведи"».
Швейцер был совершенно ошеломлен! На этой сценарной бумаге вдруг вырос такой зеленый, такой сильный, такой могучий росток! Эта бумажная работа дала толчок такому могучему художественному взлету. Он немного изменил наше ощущение направления картины: не нужно было стремиться к похожести с американской песней, нужен был свой почерк! И мы его поняли и приняли.
Так что же такое Высоцкий? Что же это за потрясающее моцартианство? Что же это за такая художественная переимчивость, когда из сухой бумажной схемы извлекается истинный ее нерв и с такой легкостью, с таким восторгом (это же чувствуется!) воплощается в такую изумительную форму! Ведь баллады о Кокильоне в сценарии не было — это он сам, и грустная песенка — это тоже он сам. И какая гражданственность! Со всем пылом, с каким он нападал на наши недостатки, он налетал на американский образ жизни. Как честный художник, для которого не существует границы его гражданского пафоса.
Да! Что еще было потрясающе! Его уважение к чужому творчеству, которое он принял в руки, — оно восхитительно. Он не упустил ни одной строчки подстрочника, ни одного тезиса, он их реализовал все абсолютно! Работа была выполнена с удивительной четкостью, честностью, добросовестностью. И как это совместилось с яркой, безудержной фантазией, которой баллады просто блещут, — для меня загадка».
Оценивая труд и талант Высоцкого, Милькина скромно умалчивает о первооснове — о совершенно мастерски выполненном режиссерском сценарии Швейцера. Баллады были настолько подробно прописаны режиссером, что первоначально складывалось впечатление, что Высоцкий просто зарифмовал подстрочники Швейцера. Он точно по сюжету выполнил задание, но, как поэт, внес в него политическую остроту и ясность. Если подстрочники режиссера строго увязаны с сюжетом фильма, то баллады поэта имеют как бы самостоятельный сюжет, способный существовать отдельно.
Но тут запаниковал композитор фильма И.Шварц: «Я не знаю, как трансформировать Высоцкого, не знаю, как делать его баллады. Писать другую музыку — это значит его уничтожить, а как их подправить, я не знаю!» По его же настоятельному совету Швейцеры пригласили из Ленинграда на «Мосфильм» талантливого композитора Анатолия Кальварского. Кальварский облач