хорошо ляжет на бумагу...
Однако сочеталось, казалось бы, несочетаемое — любовь и «энтузиазм миллионов» соседствовали с полузапретностью, замалчиванием и практическим отсутствием публикаций в центральной прессе, тем более книг. Но иногда механизмы запрета давали сбои...
В этот очень насыщенный событиями год в сборнике «День поэзии — 1975» было напечатано стихотворение Высоцкого «Из дорожного дневника» («Ожидание длилось, а проводы были недолги...»). Предыстория публикации такова.
Высоцкий уже вошел в тот творческий возраст, когда поэту нужны не обнадеживающие рецензии, не поощрительное похлопывание по плечу, а вынесение его работы на читательский нелицеприятный суд. Он отлично знал о масштабах своей популярности. Но его интересовало мнение признанных мастеров о его поэзии. Причем не в общем, как это однажды сделал Н.Эрдман, и не поощрительное похлопывание по плечу со стороны Вознесенского или Евтушенко. Ему было необходимо узнать о качестве своей поэзии, он нуждался в критическом, профессиональном разборе своего творчества, он хотел вынесения своей работы на читательский нелицеприятный суд. Чтобы писать и дальше, писать лучше... Кто-то должен был сказать ему: «Володя, вы — ПОЭТ». Кто-то должен был помочь ему преодолеть душевные метания — неуверенность в своем даровании, боязнь назвать самого себя поэтом. Казалось бы, что это может сделать Любимов... Но понимание того, что он работал с большим поэтом, придет к Любимову только после смерти поэта. По этому поводу в интервью болгарскому писателю Любену Георгиеву Высоцкий сказал: «...он считает, что я пишу стихи и чувствую поэзию». «Чувствую поэзию» — этого поэту было мало...
Именно поэтому в прошлом году он напросился вместе с В.Смеховым на встречу с маститыми и очень им почитаемыми поэтами — Д.Самойловым, Б.Слуцким и А.Межировым. Встреча состоялась... Читал свою прозу Смехов. Потом Высоцкий не пел, а тоже читал свои тексты. Читал, очень волнуясь, осознавая, кто перед ним. Поэты высказывали мнение о прочитанном и решали, годится ли это в печать.
В. Смехов: «Более всего автор был изумлен их, поэтов, изумлением... в свой адрес. Они подарили ему анализ его большого, как оказывается, таланта. Они исчисляли звуки, живопись, строй, стиль песен удивительным языком поэтоведения. Большие мастера сопоставляли элементы эстетики Высоцкого с примерами других времен и из других народов... Кажется, этот день одарил Владимира открытием в себе поэтической родословной. Словно свершился обряд рукоположения в Поэты и — связалась связь времен...»
В каких-то воспоминаниях промелькнуло, что Б.Слуцкий отнес в редакцию «Дня поэзии» несколько стихотворений Высоцкого, чтобы «пробить» их в печать. Другой участник встречи А.Межиров опровергает это: «Он хотел, чтобы мы ему сказали, может ли он уйти из театра и существовать (не материально, а духовно, умственно) как поэт. Это было так трогательно и наивно, потому что он это знал вовсе не хуже нас, но он считал, что он этого не знает. Он не притворялся, он считал, что это какое-то разграничение жанров искусства — он поет, а мы не поем.... Не носил Слуцкий стихов Высоцкого в издательство, тот и не просил об этом. Это не так, это беллетристика. Ему нужен был ответ на мучивший его вопрос, просто ответ...»
Помогли другие поэты — Евгений Винокуров и Петр Вегин, бывшие соответственно главным редактором и составителем сборника «День поэзии». Удалось напечатать «Из дорожного дневника», из которого выбросили две строфы.
Высоцкий ликовал: «Старик, здорово размочили! — говорил он Вегину. — И славно, что мы с тобой рядом напечатаны!..»
О радости и торжестве Высоцкого по этому поводу вспоминает Л.Филатов: «Володю ведь не печатали. Я видел сборник «День поэзии». При жизни напечатанные его «буквы». Одно стихотворение всего. И помню, как он принес его на спектакль «Гамлет». Я-то, как ни странно, уже был избалован печатью — в Ашхабаде еще в детстве печатал стишки всякие. У меня не было такого отношения к «типографским словам». А у Володи... Я, когда видел его, чуть не расплакался. Он сидел как ребенок, как пацан: такой расслабленный, обалдевший. «День поэзии» лежал на столе и был раскрыт на его стихотворении. И он подходил — но не перечитывал! — брал так бережно, подносил к лицу, вдыхал запах бумаги, типографской краски и не мог надышаться... Это был действительно непередаваемый восторг!..»
Всего поэт смог увидеть в советской печати около 20 своих песен и стихов из написанных им около восьмисот. Причем, кроме упомянутой выше публикации в «Дне поэзии», остальные увидели свет либо в песенниках или на конвертах пластинок, либо в газетах или нелитературных журналах («Турист», «Смена», «Химия и жизнь»).
Вспоминает Н.М.Высоцкая: «Один раз я была свидетелем его телефонного разговора. Ему позвонили из редакции и сказали, что стихи публиковать не могут. "Ну что ж, — ответил он в трубку, — извините за внимание". Потом отошел к окну, постоял немного и вдруг резко сказал: "А все равно меня будут печатать, хоть после смерти, но будут"».
Если на первых своих концертах он говорил о магнитофонных записях, как о «современном виде литературы», с иронией высказываясь о тысячах печатающихся, но никому не известных членах Союза писателей, то в последние годы на вопрос о возможных публикациях он отвечал очень серьезно и с нескрываемой болью.
Высоцкий ощущал необходимость наведения какого-то порядка в своих черновиках и рукописях. Ему хотелось, чтобы созданное им не пропало. Но где взять время заняться этим? Позже он случайно познакомится с двумя студентами — Борисом Акимовым и Олегом Терентьевым, которые, будучи увлеченными Театром на Таганке и творчеством Высоцкого, уже несколько лет занимались расшифровкой записей его концертов. После просмотра материала, собранного энтузиастами, Высоцкий сказал:
— Ребята, все хорошо. Мне нравится, будем работать. У вас многое собрано, но многого нет. И вообще, у меня руки не доходят — как хорошо, что вы занялись. Наконец-то вижу серьезных людей, которые на многое обращают внимание, даже варианты приводят. Сойдемся как-нибудь, я передам вам тексты — работайте.
Началась работа: он отдавал им свои черновики, ребята приводили их в удобочитаемый вид и возвращали Высоцкому на просмотр. Это была первая попытка текстологической подготовки произведений поэта к печати, первая попытка более или менее научного анализа его творчества. Через некоторое время совместного труда был систематизирован объем, которого вполне бы хватило на двухтомник. 10 декабря 1978 года во время перерыва между двумя концертами в поселке Менделеево ребята подарили Высоцкому этот двухтомник, изданный тиражом один экземпляр. Отвечая на записки во время выступления на географическом факультете МГУ 16 декабря 1978 года, Высоцкий выразил свое восхищение стараниями Акимова и Терентьева: «Все ли написанное мною я храню? К сожалению, нет. Но вот недавно, совсем недавно, несколько дней тому назад, я вдруг познакомился с двумя людьми, которые собрали все. Вы можете себе представить? Просто все — ну, за исключением, там, сотни, которую они не нашли. Но — все-все. Два гигантских тома. Я был настолько поражен... Потому что там были вещи, может быть, единожды мною спетые где-то в какой-то компании, где мы там выпивали... Я даже уже этого не помню. Они были на студиях, нашли все, что не входило в картины... Это просто поразительно...»
Но о нормальном издании в то время не могло быть и речи...
А.Вознесенский: «Ему хотелось печататься, вступить в СП. По его просьбе я отнес его рукопись в издательство. Завотделом поэзии Егор Исаев проявил широту — подписал книгу. Но директор Н.Лесючевский встал стеной: "И сам Вознесенский неподходящ, и хрипуна этого принес..."»
Было и другое мнение на этот счет...
С.Говорухин: «Как всякий поэт, он хотел видеть свои стихи напечатанными. И мне кажется, что тут на его пути... Я бы не сказал, что общество отвергло поэта, какие-то там начальники не давали его печатать. Нет. Тут, пожалуй, братья-поэты виноваты, они взялись таким плотным кольцом, они так взялись за руки, чтобы не пропустить его в литературу, что это, конечно, было просто поразительно наблюдать. А ведь надо было только пошевелить писателям пальцем. Отрешиться от собственного величия и понять тогда, а не сегодня, что бок о бок с ними живет великий Поэт».
И действительно, «профессиональные» поэты не воспринимали Высоцкого всерьез, с иронией говорили, что для него поэзия — игра, развлечение. Он воспринимался «профессионалами» прежде всего как бард, менестрель... Это было снисходительное отношение «профессионалов» к «дилетанту» («похлопывание по плечу»), помноженное на очевидную зависть к его славе.
Вспоминает К.Мустафиди: «Вот вспоминаю эпизод даже, когда поэт один известный набросился на Володю чуть не с кулаками в ресторане ВТО. Мы были втроем с Севой Абдуловым, Володя, конечно, и я. И вот этот поэт (в хорошем подпитии) подходит к нашему столику и начинает зычным своим голосом на весь ресторан на
Володю: «Ты думаешь что? Ты всю страну поставил перед собой на колени! Ты считаешь себя богом...» — и тому подобное. И я вижу, как у Володи сжимаются кулаки. А тот продолжает... И тогда Володя так спокойно говорит Севке: «Убери его отсюда, а то я сейчас ему морду набью». Это к тому, что завистников у него хватало».
П.Вегин: «Как относился Вознесенский к стихам Высоцкого? Думаю, что сдержанно. Многие песни ему нравились, но только как песни. Большого значения Высоцкому как поэту он не придавал. Вознесенский слишком любит себя, чтобы кого-то полюбить так же сильно. Каждый серьезный поэт для него — соперник. Он не думал, что поэзия Высоцкого достигнет такой силы и встретит такую любовь народа. А может быть, как умный человек, он и сознавал, какая сила стоит за Высоцким, но совершенно разумно преуменьшал его, сводя всю эту силу только к песням. Вознесенский способен на дружбу только до тех пор, пока он чувствует, что этот поэт ему не соперник.