— Прошу вас, садитесь. Я обещал.
Вечером его будут слушать пятьдесят усталых мужчин, большинство из которых трудно чем-либо удивить, бывшие зэки, отбывавшие наказание на Колыме.
...К вечеру в поселке старателей набралось человек сто двадцать. Мы ломали голову: как узнали, откуда им взяться? По холодной северной распутице, через грязь, болота многие километры шли люди из лесных кордонов, геологических палаток, зимовий...
Разместить 120 человек в столовой оказалось делом невозможным, и поначалу хозяева повели себя со всей определенностью.
— Товарищ Высоцкий приехал до нас. Очень сожалеем, но...
Высоцкий попросил:
— Ребята, давайте что-нибудь придумаем. Мокнут люди...
И минут через тридцать был готов навес. Открыли окна, двери настежь. Высоцкий тронул струны гитары... Мы слушали его под шум дождя.
Мы тогда молчали, все четыре часа, ни хлопочка он не получил — время экономили. Володя стоял на сколоченном из неструганых досок помосте, потный, с усталой улыбкой. Добрый такой, приятный человек, вид немного беспомощный — дескать, все, мужики.
Бульдозеристы, сварщики вытирали о спецовки потные ладони, жали ему руку, просили не забывать. Один сказал:
— Фронтовик я, и такую благодарность от всех фронтовиков имею. Будто ты, вы, значит, со мной всю войну прошагали. Рядом будто. Дай обниму вас, Владимир Семенович!»
В Иркутск из поездки по приискам вернулись 17 июня.
Л.Мончинский: «Приехали ко мне домой. Была ночь. За столом сидели Высоцкий, Туманов, наши друзья-старатели. Немного выпили. И Володя запел...
Во дворе тепло, двери открыты. Потихоньку начал собираться народ. Володя вышел на балкон, в сквере перед домом — полно народу. Володя начал петь. В домах открылись окна. Включили фонарь, и стало светло в сквере, как в зрительном зале. Всю собравшуюся публику я знал. Там всякие были: и шершавые ребята, и милиционеры, и интеллигентные люди, и рабочие, идущие со смены. Все мирно слушают. И ведь что интересно? Он долго пел, и было так тихо. Утром мы выходим — у нас в дверной ручке букеты цветов, только-только собранных. Володя был мужественным человеком. Он никогда себе не позволял никаких сантиментов. Но, когда он увидел эти цветы, очень растрогался».
В поездке по Сибири Высоцкий, Мончинский и Туманов оказались на станции Зима. Высоцкий предложил: «Слушай, давай сделаем приятное Женьке — снимемся на перроне под названием станции». Он помнил, что именно на этом залузганном семечками зиминском перроне в 41-м году восьмилетний пацан Женя Евтушенко пел солдатам за кусок хлеба, за мятые рублевки, а то и просто «за так»: «Где-то в старом глухом городишке Коломбина с друзьями жила. До семнадцати лет никого не любила, но потом себе друга нашла».
Эту фотографию в 1987 году присовокупят к очередной «разоблачительной» статье о Туманове в газете «Социалистическая индустрия». А в результате того что в травле организатора новой системы золотодобычи зацепили в этой статье и любимого всеми Высоцкого, полюбили в Зиме прежде неизвестного Туманова со всей его артелью.
Еще до этой поездки в Сибирь Высоцкий под впечатлением рассказов Туманова задумал сделать фильм о лагерной Колыме. Ему очень хотелось проехать с кинокамерой по Колыме от Магадана до Индигирки. Во время поездки в Бодайбо, в старательскую артель «Лена», по приискам Высоцкий увидел людей, которые, пройдя через тяжелую лагерную жизнь, не растворились в ней, не сломились, сохранили себя. Выйдя на свободу, они не пошли туда, где можно украсть или отсидеться в тепле. Они пошли туда, где можно честно заработать. Он узнал истории удивительных судеб, почитал дневники Л.Мончинского, увидел воочию подтверждение историй, рассказанных В.Тумановым...
В поездке он предложил Мончинскому совместную работу над сценарием:
— Давай напишем фильм о Вадиме, о Колыме, о таких, как те, с кем ты работаешь?
Идея оказалась на редкость удачной. Мончинский, знаток истории Сибири, ее уголовного мира, к тому же человек творческий, как нельзя лучше подходил для такого содружества. В дневнике, который он вел с того момента, как приехал в артель, было уже достаточно материала для сценария, но Мончинский уговорил Высоцкого вначале написать роман. В домашнем архиве Высоцкого сохранился план глав будущего романа, написанный его рукой. Совместно работали урывками. Иногда неделю, иногда ночь. Многое согласовывали по телефону. Первая часть книги — «Побег» — была практически закончена к августу 79-го года. Вторую часть — «Стреляйте, гражданин начальник!» — Мончинский дописывал самостоятельно.
Прототипом главного героя — Упорова — стал Вадим Туманов. Ирония судьбы: по рассказам самого Туманова, Упоров реально существовал в лагерной жизни и был «омерзительной личностью, которого заключенные ненавидели и зарезали в бане». Но фамилия героя — от «упорство, настойчивость» — навеяна авторам безотносительно к качествам ее реального хозяина.
В.Туманов: «Бесспорное достоинство «Черной свечи» я вижу в том, что это первая и вполне правдивая книга о Колыме уголовной, об особом, малоизвестном срезе советского общества 40 — 60-х годов. Для меня удивительно, как эти два городских человека вошли в особую атмосферу колымских зон, в психологию воровского мира, в языковую стихию лагерей. Жаль, Володя никогда не узнает, как сегодня зачитываются их романом в России и за рубежом».
Все увиденное в Сибири, рассказы Туманова и других золотодобытчиков станут сюжетом целого цикла стихотворений, написанных в следующем году. «Не раз нам кости перемыла драга — в нас, значит, было золото, братва!» («В младенчестве нас матери пугали»), — напишет Высоцкий о страшной судьбе людей, по напраслине попавших в лагеря. Но они не теряли самообладания и там, оставались людьми и даже шутили. По мотивам одного из рассказов сочинилась шуточная песня «Про речку Вачу и попутчицу Валю».
По свидетельству Л.Мончинского, по «наводке КГБ» планировалось задержать Высоцкого, когда он возвращался из Сибири. Кагэбэшники подозревали, что он везет золотой песок — разумеется, нелегально. В последний момент «операцию» почему-то отменили.
На обратном пути Высоцкий дал единственный концерт в Пензенском драмтеатре. За час до выступления ему стало плохо. Сердце... Сказалась хроническая усталость... Примчавшаяся бригада «скорой» сделала укол, концерт был на грани срыва. Но Высоцкий об этом не хотел даже слушать: «Никакой отмены, никаких переносов — встречи со мной ждут люди!» Договорились, что эскулапы останутся дежурить за сценой.
Выступление продолжалось более двух часов. Не обошлось и без курьезов. Один подвыпивший мужик после очередной песни стал громко скандировать: «Баньку! Баньку!»
— Тебе по-черному или по-белому? — поинтересовался Высоцкий.
— Да эту, как мне ее, — произнес мужик заплетающимся языком и вдруг неожиданно заорал, подражая интонации оригинала: «Вспоминаю, как утр-р-р-еч-ком р-р-р-аненько!»
— Это по-белому, — кивнул Высоцкий и, уже, в свою очередь, пародируя пьянчужку, скорчил гримасу: «Пр-р-отопи ты мне баньку, хозяюшка!»
Зал покатился со смеху.
Еще до своего весеннего вояжа 25 марта Высоцкий заполнил «заявление-анкету» в ОВИР с просьбой выдать визу: «На 40 суток, в период с 1 июля по 1 сентября 1976 года». Надежд на получение разрешения было мало. И действительно, вернувшись из Парижа в мае, Высоцкий прочитал «заключение» об отказе: «Учитывая наличие материалов, препятствующих выезду из СССР гр-ну Высоцкому В. С., <...> в выезде из СССР во Францию ОТКАЗАТЬ в связи с тем, что в соответствии с Положением о въезде в СССР и выезде из СССР, утвержденном постановлением СМ СССР от 22.09.1970 г. №801, въезд в развивающиеся и капиталистические страны разрешается один раз в год».
Обидно мне, досадно мне — ну ладно... И 31 мая Высоцкий пишет пространное заявление в Министерство внутренних дел СССР, в котором просит в виде исключения разрешить ему вторичный выезд во Францию в 1976 году. Изложение просьбы на уровне трагедии: «...если я не выеду во Францию в июле — мы не сможем встретиться с женой примерно полгода. <...> ...Мы построили планы относительно летних каникул детей моей жены, которые тоже могут рухнуть в случае моего неприезда».
Чиновника вникли в «изложенные обстоятельства» и открыли новую визу.
21 июня Высоцкий еще раз в этом году заплатил 271 рубль госпошлины «за визу», all июля вместе с М.Влади вылетел в Париж, а затем в Нью-Йорк и Монреаль.
В Нью-Йорке продюсер студии CBS И.Оганесов договорился с Высоцким о записи интервью для передачи «60 минут». В эфир это интервью попадет в феврале следующего года. «В воскресенье 20 февраля в 7 час. вечера по телевидению будет передано интервью с Владимиром Высоцким, известным в Советском Союзе бардом, песни которого часто носят сатирический характер и разоблачают советскую действительность. Интервью будет передано телевизионной станцией Си-би-эс», — сообщала нью-йоркская газета «Новое русское слово» в выпуске от 19 февраля 1977 года.
Уже по анонсу видно, что интервью носило провокационный характер, в котором комментарии и вопросы касались не творчества, а политики. Высоцкого пробовали «на излом», но он, оставаясь самим собой, разговаривал жестко и однозначно. Уже давно дотошные интервьюеры никак не могли взять в толк, как ему удается пользоваться льготами, немыслимыми для любого другого советского гражданина: диссидентствовать (как они полагали) и свободно разъезжать по белу свету, не обладая никаким официальным статусом. И действительно, Высоцкий был диссидентом в широком понимании этого слова, т. е. он был человеком, думающим самостоятельно — не на поводу у общественного мнения; человеком, не принимающим покорно ложь официальной пропаганды. Диссидентом в этом смысле слова (в отличие от профессиональных диссидентов) он был всегда, по определению, по своей человеческой сущности.
Ведущий — Дэн Раттер — ставит острые вопросы, пытаясь получить от Высоцкого хоть сколько-нибудь антисоветские ответы. Высоцкий же отвечает так, что даже самый ретивый служака из КГБ не нашел бы, что поставить ему в вину. Вот несколько фрагментов из того интервью.