В спектакле Любимовым была задумана новелла «Диктатор-завоеватель». В ней выходят четверо немецких солдат с закатанными рукавами, бравые, наглые, как они шли по нашей стране в начале войны. Для этой сцены Высоцкий написал песню «Солдаты группы "Центр"». Кроме того, он предложил в спектакль еще четыре песни: «Сколько павших бойцов полегло вдоль дорог...», «Звезды», «Высота» и «Братские могилы». Но Любимов их не принял, понимая их непроходимость через цензурные рогатки.
Песню «Солдаты группы "Центр"» Высоцкий написал по заказу Любимова, был заключен договор. Песня получилась лихая и жестокая. Историю ее написания вспоминает В.Акимов: "«Солдаты группы "Центр"» он написал весной — 27 апреля 1965 года. Это было на квартире у Левы Кочаряна. Мы сидели, болтали о чем-то, а Володя, занятый какими-то своими мыслями, активности в разговоре не проявлял. Потом взял гитару, ушел в другую комнату и какое-то время не появлялся. Затем приходит и спрашивает меня: «Какая из групп немецких армий воевала на Украине?» Он знал, что я серьезно увлекаюсь историей, и в частности — историей Великой Отечественной войны. И я ему ответил, что в основном там действовала группа немецких армий «Юг», но участвовала группа «Центр», которая двигалась по Белоруссии, захватывая при этом северные области Украины. Володя выслушал, кивнул и снова ушел, а мы, совершенно не придав этому значения, продолжали разговор. Потом он вернулся и с ходу спел эту песню. Уже потом я Володю спросил, почему, дескать, ты взял в песню все-таки «Центр»? Ведь в основном шла все же группа «Юг»? А он отвечает: «Ты пойми, «Центр» — слово намного лучше. Это как затвор щелкает!» "
В этой же новелле Высоцкий одновременно играл две роли: Чаплина и Гитлера. Играл сильно, гротескно. Если Губенко в этой роли смеялся над бесноватым фюрером, то Высоцкий — ненавидел, смех его зол, он предупреждает: «Это опасно!» Он раскалял карикатуру на Гитлера такой незажившей ненавистью, как будто игралась она не в 65-м году, а в 41 — 42-м годах.
В чаплинской пародии Чарли у Высоцкого был беззащитен в своем простодушии и доброте.
На премьере и в первых представлениях Высоцкий блестяще читал стихи М.Кульчицкого: «Яраньше думал: "лейтенант"звучит "налейте нам"». Летом 1972 года на гастролях в Ленинграде Высоцкий срочно был введен на роль С.Гудзенко. С тех пор он заканчивал трагический спектакль словами талантливого поэта: «Нас не нужно жалеть...»
Высоцкий очень любил эти роли и часто на концертах, в интервью рассказывал об этом спектакле, читал стихи военных поэтов. Сохранилась телевизионная запись исполнения стихотворений М.Кульчицкого и С.Гудзенко, которая дает представление о его мастерстве чтеца, о его умении максимально вживаться в стих, сливаться с поэзией, передавать ее публике. Он читал их стихи, словно свои кровные, и слова звучат совсем «по-высоцки»...
Вообще, в поэтических спектаклях «Таганки» была особая манера чтения стихов. Любимов требовал отказа от ложной декламации, и это лучше всего удавалось Высоцкому.
Из рецензии на спектакль К.Рудницкого: «Тут, в «Павших и живых», артистическая индивидуальность Высоцкого в первый раз внятно и отчетливо заявила о себе. Губенко читал стихи Семена Гудзенко с великолепной лихостью, я бы сказал — по-гвардейски, Золотухин читал Самойлова радостно, упоенно, раскованно, Смехов читал Слуцкого сурово, мерно и трезво, Хмельницкий читал Павла Когана тревожно и горько. Голос Высоцкого словно бы взмывал над этими голосами в высокое небо трагедии, заранее торжествуя и всех объединяя в нетерпеливом предощущении боя. Конечно, и здесь он еще не оказывался в центре спектакля: многофигурная композиция предполагала создать и создала коллективный образ военного поколения поэтов».
В этом году в театр был принят Александр Калягин. С первой же встречи Высоцкий произвел на Калягина «потрясающее» впечатление: «Я пришел на «Таганку», сентябрь месяц, сбор труппы, 1965 год, часть людей я знал. Стоял паренек в каком-то пиджаке, абсолютно стоптанные под 45 градусов каблуки, и я был потрясен, когда мне сказали — Высоцкий...»
АНДРЕЙ СИНЯВСКИЙ
В сентябре в центре Москвы у Никитских ворот был арестован литературовед и литературный критик, член Союза писателей, научный сотрудник Института мировой литературы Андрей Синявский. Взгляды Синявского на литературный процесс в СССР расходились с официальными. Однажды он пошутил: «У меня с Советской властью расхождения не политические, а стилистические». С 1956 года через дочь французского дипломата Элен Замойскую он начал пересылать рукописи за границу и печататься под псевдонимом Абрам Терц (есть такой персонаж в одесской «блатной» песенке). Псевдоним придумала жена Синявского — Мария Васильевна Розанова. А сам Синявский по этому поводу говорил: «Нужно было печатать под псевдонимом, чтобы не арестовали. Русская традиция очень грустная, любит красивые псевдонимы — Максим Горький, Андрей Белый, Эдуард Багрицкий... Абрам Терц — это литературная маска моя. Он гораздо моложе меня, никакой бороды. Человек свободный, расхлябанный, вор и бандит. Это — в моей стилистике.
Хотя в этих сочинениях я не писал ничего ужасного и не призывал к свержению советской власти. Достаточно уже одного того, что ты как-то по-другому мыслишь и по-другому, по-своему ставишь слова, вступая в противоречие с общегосударственным стилем, с казенной фразой, которая всем управляет. Для таких авторов, так же как для диссидентов вообще, в Советском Союзе существует специальный юридический термин: «особо опасные государственные преступники». Лично я принадлежал к этой категории».
О том, что Синявский не только критик, но и пишет фантастические рассказы, Высоцкий знал еще до процесса. Его совершенно потрясла повесть «Пхенц» — о пришельце из другого мира. Это была даже не фантастика, а что-то высокое, глубоко философское, с дерзким нарушением канонов соцреализма.
Самому Синявскому нравилось быть двуликим — в нем жил и ведущий советский литературовед Андрей Синявский, и потаенный, издевающийся осквернитель «святынь» Абрашка Терц. В своей художественной прозе Синявский как бы перевоплощается в Терца, мистификатора, не чурающегося и убийственной иронии, и матерного словечка. В 62-м году в журнале «Иностранная литература» появилась статья об антисоветской сущности сочинений Абрама Терца. Автор статьи Б.Рюриков писал: «В прошлом году в Англии и Франции вышел роман «Из советской жизни» под названием «Суд идет». Автор укрылся под псевдонимом Абрама Терца. Даже из сочувственного изложения ясно, что перед нами неуемная антисоветская фальшивка, рассчитанная на не очень взыскательного читателя... Ратующие против социалистического реализма эстетствующие рыцари «холодной войны» — к какой достоверности, к какой правде тянут они?..»
О том, что этот самый Терц живет не за бугром, а под носом у КГБ, тогда еще не знали. Синявский и Розанова к аресту готовились, понимая, что рано или поздно это случится. Тем не менее арест произошел очень неожиданно...
8 сентября 1965 года Синявский шел на лекцию, когда сзади раздался голос: «Андрей Донатович?» — Синявский оглянулся, никого не увидел, стал поворачивать обратно — и одним движением его запихнули в машину, которая уже стояла сзади с распахнутой дверцей. Хотя кругом было много народу, никто ничего даже не заметил. Потом сразу Лубянка, допросы. Первые несколько дней Синявский пытался отрицать, что он и есть тот самый Абрам Терц, но затем понял, что бесполезно отрицать факты, которые были на руках у следователей. Факты он признал, но не признал себя виновным в антисоветской деятельности.
А через несколько дней был арестован друг Синявского поэт-переводчик Юлий Даниэль, публиковавший на Западе свою прозу (повесть «Говорит Москва») под псевдонимом Николай Аржак. Обвинение было аналогичным.
М.Розанова: «Когда арестовали Синявского и это дошло до Высоцкого, он пришел ко мне. У нас телефона не было, к нам без звонка все приходили. И вот пришел Высоцкий в нашу жуткую коммунальную квартиру, снял со стены гитару и спел песню «Говорят, арестован добрый парень за три слова...». И вообще, весь первый год, когда Андрей Донатович был в лагере, — весь этот год перекликался с песнями Высоцкого...»
К Розановой пришел не только Высоцкий. Пришли с обыском и в числе прочих вещей забрали магнитофон и пленки с записями Высоцкого. Эти пленки присовокупили к делу.
А.Синявский: «К концу следствия меня вызвали в Лефортово, на допрос, но почему-то не в обычный кабинет следователя, а повели какими-то длинными коридорами. Наконец открыли дверь кабинета, где сидело много чекистов. Все смотрят на меня достаточно мрачно, предлагают сесть и включают магнитофон. Я слышу голос Высоцкого. По песням я догадываюсь, что это наши пленки, которые изъяты, вероятно, у нас при обыске. Мне песни доставляют огромное удовольствие, чего нельзя сказать про остальных присутствующих. Они сидят с достаточно мрачным видом, перекидываясь взглядами. Песни на этой пленке были очень смешные, и меня поразило, что никто ни разу не улыбнулся, даже когда Высоцкий пел "Начальник Токарев" и "Я был душой дурного общества". Потом они стали говорить об антиобщественных настроениях этих песен, требовать от меня согласия на уничтожение пленок. Я, естественно, спорил. Говорил, что, напротив, мне песни эти видятся вполне патриотичными, что их нужно передавать по радио, что они воспевают патриотизм и героизм, ссылаясь, в частности, на одну из них — «Нынче все срока закончены, а у лагерных ворот, что крест-накрест заколочены, надпись "Все ушли на фронт"». Вот, говорил я, даже блатные в тяжелые минуты для страны идут на фронт. Тогда один из чекистов спрашивает меня: "Ну, ведь это можно понять так, что у нас до сих пор есть лагеря?" — "Простите, — отвечаю, — а меня вы куда готовите?" Он ничего не ответил. В общем, я отказался от того, чтобы пленки стерли. Тогда они сказали, что хорошо, пленки они вернут, но один рассказ все-таки сотрут — рассказ о том, как в Красном море к Ростову плывут два крокодила, маленький и большой, и маленький все время пристает с вопросами к большому: