Из книги воспоминаний М.Влади: «Ты заказываешь мне пантагрюэльские ужины, ты зовешь кучу приятелей, тебе хочется, чтобы в доме всегда было много народу. Весь вечер ты суетишься возле гостей и буквально спаиваешь их. У тебя блестят глаза, ты смотришь, как кто-нибудь пьет, с почти болезненной сосредоточенностью. На третий или четвертый день почти непрерывного застолья, наливая гостям водки, ты начинаешь нюхать ее с видом гурмана. И вот ты уже пригубил стакан. Ты говоришь: «Только попробовать». Мы оба знаем, что пролог окончен.
Начинается трагедия. После одного-двух дней легкого опьянения. Когда ты стараешься во что бы то ни стало меня убедить, что можешь пить как все, что стаканчик-другой не повредит, что ведь ты же не болен, — дом пустеет. Нет больше ни гостей, ни праздников... Очень скоро исчезаешь и ты... А потом я запираюсь с тобой дома, чтобы отнять тебя от бутылки. Два дня — криков, стонов, мольбы, угроз, два дня топтания на месте, потери равновесия, скачков, падений, спазмов, рвоты, безумной головной боли...
Однажды ты швырнул меня в коридор и заперся в ванной, чтобы допить бутылку. Задыхаясь от ярости, я хлопнула дверью и послала тебя к черту».
Высоцкий — Золотухину: «У меня такая трагедия... Я ее вчера чуть не задушил. У меня в доме побиты окна, сорвана дверь... Что она мне устроила... Как живая осталась...»
Это было в самом начале марта, а затем начались сплошные метания... Чтобы как-то разогнать тоску и убежать от одиночества, Высоцкий просит Карапетяна сопровождать его в Минск к В.Турову. Оттуда, после непрерывного застолья в течение суток, новый порыв — к морю, в Ялту... А там три дня и три ночи в хмельном угаре: опять водка вперемежку с шампанским, бессонница, тщетные попытки убежать от себя самого.
Вернулись в Москву, но не прошло и недели после ялтинского угара, как Высоцкий предлагает относительно новый маршрут — тоже море, но другой город — Сочи. Было благое желание — отдохнуть, подлечиться. 7 апреля Давид и Владимир благополучно приземлились в аэропорту Адлер. Устроились в интуристовской гостинице. Процедура лечения заключалась в чередовании шампанского и морских прогулок. Через три дня друзья с изумлением обнаружили, что деньги кончились... И новая идея:
— Ты можешь мне организовать концерт в Ереване?
— Конечно!
У Карапетяна в Ереване живут родители, родные и двоюродные братья и сестры. Поэтому его «конечно!» очень уверенно звучало. Он звонит в Ереван и обо всем договаривается.
В Ереван прилетели в 4 часа утра, и тут же выяснилось, что на этот же день запланировано три концерта: первый — в четыре часа в клубе какого-то завода на окраине города, два других — в центре, в клубе КГБ, в семь и девять вечера. Все финансовые и организационные проблемы администратор взял на себя, обещал сделать киноролик — кадры из фильмов с участием Высоцкого. Мало того — он пообещал по сто рублей за концерт, что было много выше официальных расценок.
Поскольку существовал официальный запрет на публичные выступления, Высоцкий при составлении репертуара не стал вводить какие-то свои серьезные песни. Не было ни «Охоты на волков», ни «Баньки»... Он не хотел подводить людей, организовавших концерты. Помимо этих трех концертов было несколько домашних с более широкой и свободной программой.
Каждого гостя, впервые приехавшего в Ереван, непременно возят на озеро Севан и в Эчмиадзин. Не избежал этого маршрута и Высоцкий. Особенно его поразил Эчмиадзин, который в раннем средневековье был столицей армянского государства, а в настоящее время известен как духовная столица Армении. Высоцкому очень понравилось внутреннее убранство кафедрального собора и особенно — дары армянской диаспоры католикосу. Очарованный величием собора, он стоял грустный и спокойный. Потом предложил Давиду:
— Давай свечки поставим...
Макет-сувенир Эчмиадзинского собора долго стоял дома у Нины Максимовны.
Однако, вернувшись в Ереван, друзья узнали, что концерты имели негативные последствия. Выяснилось, что на выступлениях в клубе КГБ присутствовал какой-то чиновник из Идеологического отдела ЦК, который записывал все, что происходило на сцене. Утром он подал официальный рапорт секретарю ЦК по идеологии
Р.Хачатряну о том, что сын Саака Карапетяна привез в Ереван полуподпольного Высоцкого, а режиссер Оганесян устраивает Высоцкому официальные концерты, на которых тот поет антисоветские песни. Кроме того, во время последнего выступления Высоцкий налил в стакан воды и характерным жестом поднял стакан: «Ваше здоровье». Шутка имела последствия. Филер довел до сведения начальства, что Высоцкий на сцене пил водку.
На другой день Давиду позвонил администратор концертов Оганесян:
— Давид, понимаешь, то, что я вам обещал, я сделать не могу. Я могу заплатить вам только восемьдесят рублей, по госрасценкам. Оказалось, что его уже успели снять с работы — только за то, что он организовал концерты Высоцкого.
В эти дни Владимиру удалось дозвониться в Париж. Может быть, главной причиной его метаний по городам и весям была размолвка с Мариной. Сорокаминутный разговор закончился примирением:
— Я жду тебя, как на Дальнем Севере ждут появления солнца...
Накануне отъезда в доме старшей сестры Давида собрались ее старые друзья, интеллигентные люди — врачи, ученые, композиторы... Все они были наслышаны о Высоцком и с нетерпением ждали встречи с ним. Но Высоцкому там стало плохо, пришлось вызывать «скорую». После укола стало легче. Родственники Давида предложили устроить Высоцкого в элитарную спецбольницу закрытого типа, но он наотрез отказался.
Вернувшись в Москву, Высоцкий понял, что вырваться из депрессии самостоятельно не удастся. Пришлось вновь лечь в больницу. На этот раз лечение, продолжавшееся с перерывами до середины мая, оказало на него благотворное влияние и привело организм и душу в долгожданное равновесие. По дружбе врач Дмитрий Дмитриевич Федотов устроил ему палату в своем кабинете — в старом флигеле института, в полуподвале, с небольшим оконцем у самого потолка, в проеме которого то и дело мелькали ноги прохожих. Эта раскладушка в профессорском кабинете была привилегией — в общей палате стояло 18 коек.
Вспоминает врач Елена Давыдовна Садовникова, которая около десяти лет была надежным другом, добрым советчиком и горячим почитателем творчества Высоцкого: «Мы познакомились с Володей при довольно грустных обстоятельствах. Я заведовала отделением в Институте скорой помощи Склифосовского и по своему профилю консультировала всех, кто попадал в реанимацию. Володя находился в очень тяжелом состоянии: у него был тромбоз мелких вен предплечий, шалило сердце. Он то приходил в себя, то сознание его вновь сужалось. Ему нельзя было двигаться, резко подниматься. А он нервничал, торопился поскорее вырваться из больницы.
В то время мне был знаком только его голос — я услышала, как он поет, в 1966 году и была потрясена. Фотографий его тогда еще не было. И я, конечно же, не знала, кто этот пациент, к которому меня подвели. По профессиональной привычке спросила: знают ли родные, что он здесь. «Мама знает»,— услышала в ответ. «А жена?» — «Жена в Париже».
Я не поняла и решила, что это опять галлюцинации. Но тут меня буквально оттащил кто-то из сотрудников. «Да это же Владимир Высоцкий!» И тогда у меня в голове мгновенно пронеслось все, что я раньше мельком слышала: Высоцкий, Марина Влади. Даже песня какая-то есть.
Володя не сразу принял меня, был сдержан, холоден, удивлялся моему участию. Спрашивал у мамы: что это за дама, которая ежедневно приходит меня смотреть?
Нина Максимовна попросила меня поговорить с Мариной. Я прекрасно помнила ее по «Колдунье» и была поражена, что такая красивая знаменитая актриса и обаятельная женщина выбрала Высоцкого. Для меня это явилось своего рода знамением. Она позвонила из Парижа рано утром, и я услышала чудесный мелодичный голос, великолепную русскую речь, а в голосе — боль, страдание, любовь, тревога: "Елена Давыдовна, если нужно что-то из лекарств, я немедленно вышлю, а если вы считаете необходимым, я тут же вылетаю. Как Володя себя чувствует? "»
После выхода Высоцкого из больницы Елена Давыдовна на какое-то время стала другом и домашним врачом Высоцкого. Были случаи, когда он, поверив в необходимость лечения, приезжал регулярно, один или вместе с Мариной. Были и другие встречи, когда среди ночи раздавался телефонный звонок и тревожный голос Марины сообщал: «Володе плохо!» — доктор на перекладных спешила на помощь.
Высоцкий отвечал взаимностью «домашнему доктору»: «Моя чудодеюшка в белом халате, ты камни снимала с уставшей души. Гипноз твоих слов мне приказывал — хватит! Коль взялся за гуж, так пиши и пиши...»
Немалое значение для выздоровления имело и то, что в театре Любимов приступил к постановке «Гамлета». Высоцкий так стремился к этой роли, что готов был пойти на любые жертвы и воздержания.
Г.Климов: «Мне запомнился один из мартовских вечеров 1970 года — день рождения Ии Саввиной. Гостей было не много... Володя был в ударе и пел часа три, но не подряд, а с перерывами, с разговорами, то включая, то выключая свое высокое напряжение. Он был как-то особенно возбужден, и вскоре выяснилось почему: он придумал свою концепцию «Гамлета» и в конце вечера начал очень увлеченно и подробно ее рассказывать — это был моноспектакль. Рассказ был долгий, час поздний, стол стал разбиваться на фракции, а потом и редеть. Володя прощался, почти не прерывая рассказа, и продолжал свой монолог на той же высокой ноте озарения. Видно было, что этот будущий спектакль — главное его дело. На вопрос «когда?» он усмехнулся: "Придумать-то придумал, но теперь предстоит самое сложное — убедить Юрия Петровича, что придумал это сам Юрий Петрович. Только тогда он увлечется постановкой"».
Первое ощущение от выздоровления не приход бодрости и физического здоровья, а чувство раскаяния, вины перед друзьями, Любимовым, театром.