Поэтому, может и существует особый резон в словах тех экспертов, которые предлагают рассматривать гениальность поэтов исключительно в контексте их времени.
Сергей Сибирцев: Глупо сравнивать Высоцкого с некой абстрактной мировой литературой, что длится как бы вне времени! Гомер был гениален — и для своего времени, и много, много позже. Но сейчас его вещи, если их рассматривать по модулю, без привязки ко времени создания произведений — вызывают лишь недоумение. Во всяком случае — не выдержат конкуренции со многими более поздними вещами, созданными блестящими литераторами! Как и все эти скучные гекзаметры Античности: вне контекста своего времени они смотрятся довольно жалко. Есть же поэты Золотого века, поэты Серебряного века… И Боратынского нет смысла сравнивать с Мандельштамом. Высоцкого, как поэта — прежде всего, есть смысл рассматривать в контексте его времени: всех этих шестидесятников, скажем. И вплоть до времени конца советской поэзии как таковой.
Думаю, разумное зерно в этом предложении имеется. Тем более что именно в контексте времени точки зрения на значение поэтического творчества Высоцкого сходятся — как у его сторонников, так и у противников.
Дмитрий Дарин: Часто Высоцкому противопоставляют неких «мастеров стиля» — шестидесятников. Хотя, считаю, что последние — поэты больше «по диплому», деланные. Если вспомнить такие вещи, как «Лонжюмо» Вознесенского или «Братская ГЭС» Евтушенко, — то видно, что это был чистый социальный заказ. Я не говорю, что у них там вообще не встречалось хорошей поэзии. Нет, прорывалась порой. Но они — поэты придворные, поэтому и не интересовались правдой или самим народом. Они занимались собой в искусстве или искусством в себе. И все это при профессиональной, даже порой мощной поэтической технике — этого нельзя отнять, конечно.
Шестидесятников, как наиболее заметный «поэтический пласт» второй половины ХХ века порой рассматривают как некий эталон. Мол, вот: действительно новое, яркое явление — созданное если не гениями, то, по крайней мере, редкими поэтическими талантами! Отсюда и ожидаемые сравнения с Высоцким — одно ведь время, одна поэтическая аудитория слушателей!
И вовсе неслучайно так часто сравнивают переполненные стадионы шестидесятников — с неизменными аншлагами на концертных выступлениях Высоцкого! Впрочем, чаще — не в пользу нашумевших в массовом восприятии стадионов.
Константин Кедров: Так называемая поэзия шестидесятников — несколько искусственное явление. Взять хотя бы все эти легенды о переполненных стадионах… Да, стадионы были переполнены, но только тогда, когда это требовалось Хрущеву. Это ему надо было создать тогда заслон против сталинистов, против Молотова и так называемой антипартийной группы, которая хотела его сместить. Он дал указание, и народ стали централизованно свозить на стадионы. В каком-нибудь институте или на заводе говорят: «Хотите на вечер? Вам даже автобус дадут». Вот так и родился миф о всех этих переполненных стадионах. То есть они действительно были заполнены до краев. Но туда свозили народ с заводов. И солдат с воинских частей. А кто хотел туда попасть сам, — его даже и не пускали.
Кстати, для ряда экспертов, которых я попросил прокомментировать эти слова, они выглядели несколько неожиданно. Слишком уж оказался живуч расхожий миф о пресловутой оттепели, активно продвигаемый в 90-е годы. Но Константина Кедрова нельзя обвинить в отходе от либеральных ценностей! Он — чуть ли не самый известный в новой России литератор, последовательно отстаивающий идеи либерализма и «бескрайней» свободы отдельно взятой личности!
Константин Кедров: Про стадионы шестидесятников — это не раз Вознесенский рассказывал. А к тому же, мы сами были участниками всего этого процесса, все сами видели. На предприятиях, — как говорится: в трудовых коллективах — распространяли билеты на выступления поэтов. Это — с одной стороны. А с другой стороны — были толпы желающих купить лишний билетик перед началом выступления. Пытающиеся выманить его у тех, кого власти наметили свезти по разнарядке. А всякая интеллигенция да полуинтеллигенция — мечется, спрашивает билетики. Вот так и зародился этот миф о том, что в шестидесятые годы вдруг все, массово, заболели поэзией.
И в этом смысле, концертные залы Высоцкого — куда не только никого централизованно не свозили, а порой даже и не давали банальную афишу — выглядят гораздо убедительнее. Особенно с учетом малого количества звездных стадионных выступлений шестидесятников, и практически нескончаемыми концертами Высоцкого — во всех городах и весях тогдашнего СССР.
Алексей Певчев: По охвату аудитории, по своему влиянию на огромную аудиторию — людей, подобных Высоцкому, в нашей стране просто не было! Высоцкий не просто важнейшая часть «магнитофонной культуры» последней трети ХХ века — а пожалуй, главная ее часть! Ну, а уж андеграундная культура доказала свою стойкость и значимость — по сравнению уже с большинством образцов официальной радио, телевизионной, газетной, книжной и прочими официозными институциями того времени».
И вовсе не случайно сами видные шестидесятники отмечали приоритет Высоцкого в плане народной популярности!
Константин Кедров: Вознесенский много раз в разговоре восхищался Высоцким. У Андрея было одно удивительное свойство: для него все, что имеет массовый успех, — это уже безоговорочная победа. А при этом, успех после смерти — все пустая иллюзия… Он много раз говорил: все надо достигать именно сейчас, потом — ничего не будет! И буквально восторгался Высоцким — именно из-за резонанса, который тот вызвал в народе. Однажды Вознесенский мне сказал: «Никто не знает, что такое поэзия, но среди всяких других определений есть еще и такое: поэзия — это энергия. Она может выражаться в стихах, может выражаться в поведении». Вот в этом смысле — Высоцкий гениальный поэт! У него жизненная энергия была просто бешенная!
Важно отметить, что и другие авторитетные поэты того времени отмечали приоритет Высоцкого.
Галина Нерпина: Бродский невероятно ценил Высоцкого. Он и говорил, и писал, что Высоцкий — настоящий поэт. Он ценил его гораздо выше, чем Вознесенского и Евтушенко.
Но даже если отставить в сторону все споры о литературном значении творчества Высоцкого, не пытаться выискивать огрехи и недочеты в его текстах — то невозможно не признать как минимум культурное значение его творчества, его влияние на советскую культурную ситуацию в целом!
Александр Ф. Скляр: Высоцкий — выдающийся русский поэт, который жил волею судьбы в советское время. Но он гораздо шире советского поэта, намного глубже его. Высоцкий — поэт в самом высоком смысле этого слова! Соглашусь — возможно, он неравнозначен в своем творчестве. Но ни один из великих поэтов не бывает равнозначным во всех своих произведениях.
Думаю, вряд ли покажется странным, что чем больше времени проходит с момента ухода Высоцкого из жизни, тем его значение — именно как поэта! — становится все шире. Вспомним, что другой великий поэт как-то воскликнул: «Большое видится на расстоянии». Пусть даже это расстояние — время…
Сергей Нырков: В значительной мере в произведениях Высоцкого всегда присутствует неожиданная новизна. Практически в любом стихотворении — или образ, или словосочетание, или выражение. Эта новизна и удивляла поэтов-современников: они считали ее отходом от канонов — и чуть ли не проявлением некого дилетантизма. Потому, что все были воспитаны на Светлове, Смолякове, на других поэтах 30-х годов. Была мода на этакую холодность, отстраненность, созерцательность — все подавалось несколько так свысока. А здесь — такая яркая эмоциональность, такой психологический накал, такое страстное слововыражение. Такое сопереживание и вовлеченность в текст! Поэтому и трудно было воспринять его революционную новизну, в выгодном свете отличавшуюся от сложившихся косных форм. Поэтому проще всего было обвинить поэта в непрофессионализме. Но вот, проходит всего каких-то двадцать лет, и все это начинают воспринимать не как странное дилетантство, а именно как гениальность!
Иногда складывается впечатление, что признание Высоцкого поэтом происходило как-то уж слишком неторопливо! Постепенно, словно по спирали. Вначале «самодеятельный», потом «своеобразный» и «необычный». Дальше «интересный», затем — «талантливый». И так — вплоть до гениального! Когда его уже ставят в один ряд с признанными классиками.
Григорий Потоцкий: Если и можно сравнивать Высоцкого с кем-то по степени гениальности, то только с Есениным. Но Есенин — это величайшее выражение именно русской национальной ментальности. Что касается Высоцкого, то он воспитан в советской среде и выражал ментальность всей многонациональной советской формации. Он был своим для всех народов, что жили в Советском Союзе! Его считают гением не только те, кто говорит на русском языке! Он не занимался стилизацией, а являлся выражением души советского человека: умел просто гениально выражать народное состояние.
Ничего удивительного, что простой читатель последовательно открывал и приобщался к Высоцкому уже после его смерти. И определял для себя уровень гениальности поэта — уже исключительно самостоятельно…
Олег Черемных: Начиная с 1980 года, с траурной даты, я видел, как трудно, мучительно, шаг за шагом Высоцкий избавляется от ярлыка «автор самодеятельной песни», становясь — именно Поэтом, с большой буквы. Евтушенко и Вознесенский, считая себя его приятелями, как известно, не считали его творчество поэзией, не помогали печататься. Да что там говорить: они даже не пришли на похороны Высоцкого! Хотя у Иосифа Бродского я читал, что, по его мнению, поэзия Высоцкого гораздо глубже, чем у всех этих шестидесятников. Моему знакомому литературоведу, Анатолию Кулагину, долгие годы не давали выйти на защиту докторской диссертации о творчестве Высоцкого: какой он поэт? Но нас, среднестатистических читателей — не обманешь! С 1980 года я бережно хранил четвертый — или даже пятый! — «полуслепой» экземпляр закладки «под копирку» пишущей машинки, со стихами «Семеныча». Потом издали «Нерв» — и пошло-поехало! Теперь у меня дома — целая библиотека изданий Высоцкого.