Думаю, что друзей у Володи было много. Но при всей его, если хотите, общедоступности дистанцию держал. К себе туда, внутрь, он пускал очень немногих (...). Его доминанта — исключительная доброжелательность. Для него любой человек был хорош,— до тех пор, пока тому не удавалось доказать обратное...
...Он обладал совершенно великолепным даром — красиво заводиться. Если его что-то увлекало,— а увлекало его очень многое,— то разговор шел на колоссальном нерве. Не на крике, а именно на нерве...
...Иногда Володя «уходил». Он присутствовал, но «уходил» абсолютно. Взгляд исподлобья, скорее всего устремленный в себя. Смотрит — не видит. Односложные ответы. Мне сказали: человек занят. Ну а ночью или наутро появлялась новая песня...» (1)
«Володя писал свои песни порой в самых невероятных местах и условиях. Частенько, бывало, засидимся где-нибудь в компании, затем все ложимся спать, а наутро он берет гитару и предлагает новую песню, которую, сидя на кухне, накропал за ночь. Причем листки, на которых эти песни писались, были совершенно неподражаемы: буквально все, что под руку подвернется, вплоть до туалетной бумаги. Володя прикреплял эту бумажку на внешнюю сторону гитары, чтобы видеть слова, и пел. Так, например, была написана «Нинка» — в доме моего двоюродного брата, который жил рядом с Володей, напротив Рижского вокзала,— и некоторые другие песни». (4)
«Летом 1963 года мы начали репетировать спектакль «Микрорайон» по пьесе Л. Карелина в Театре драмы и комедии, где главным режиссером в ту пору был А. К. Плотников. Ставил спектакль П. Н. Фоменко. В спектакле должна была присутствовать песня. Петр Наумович выбрал ту, что, по его мнению, наиболее подходила для постановки — песню Высоцкого «Тот, кто раньше с нею был». Откуда ее взял Фоменко, я не знаю, но могу предположить, что он мог ее где-то услышать, поскольку к этому времени Володины песни были уже достаточно широко известны в Москве. Их пели повсеместно. А Петр Наумович — человек очень музыкальный, и просто по характеру Князева (одного из главных героев спектакля), по характеру окружения и среды этого персонажа он нашел именно ту песню, которая наиболее отвечала его замыслу». (8)
«Идея — вставить песню в спектакль — безусловно принадлежала Петру Наумовичу. Мы говорили на предварительных обсуждениях, что эта песня подошла бы к «Микрорайону». Я думаю, что еще до начала репетиций Фоменко уже планировал ее присутствие». (9)
«Эта песня с самого начала предполагалась в спектакле. Я услышал ее даже не на пленке, в исполнении Высоцкого, а в очень искаженном виде. Она тогда уже звучала во дворах и на улице. Спел ее мне Леня Буслаев, который был в то время артистом Театра драмы и комедии». (2)
«Песню, о которой идет речь, действительно в театр принес я. В Ногинске, где до прихода на Таганку я работал в местном драматическом театре вместе с другими выпускниками Щукинского училища, в то время образовалась довольно сильная труппа с большими амбициями. Руководил театром А, А. Муат. И, кстати, в этом же театре режиссер Петр Фоменко ставил свой дипломный спектакль по пьесе В. Пановой «Проводы белых ночей». Вот в Ногинске-то я ее впервые и услышал от молодого артиста, тоже, кстати, как и я, щукинца — Димы Андрианова (он, к сожалению, сейчас уже не живет). Мы не знали автора. Тогда было время песен, и мы еще не особенно разбирали — кто есть кто: Визбора путали с Окуджавой, того, в свою очередь, — с Городницким. Это лишь через какое-то время стали выяснять авторство. И вот — Высоцкий. Тогда эта фамилия мелькнула для меня чуть ли не впервые. Это было в 1962 году или даже раньше — в 1961-м. Хотя в последнем я не уверен, но то, что до 1963 года,— это точно, поскольку в самом начале его я по конкурсу поступил в Театр драмы и комедии и работал уже в Москве, а песню услышал в Ногинске значительно раньше. И, кстати, она была сильно искажена: пара куплетов пропущена, зато присутствовал куплет, которого сам Высоцкий, как позже выяснилось, не знал». (9)
«В театре у нас Володя тогда не появлялся, вероятнее всего, он даже не знал, что его песня взята в спектакль. И (я забегаю вперед) когда — позже — он пришел работать в наш театр, то был даже в некоторой обиде на то, что, дескать, его песню используют, а при этом его фамилии в афише нет. Но, конечно, Петр Наумович ни в коем случае не хотел Володю обидеть. Просто песня была ему нужна, а установить ее автора по тем временам представлялось, видимо, делом ДОВОЛЬНО затруднительным и необязательным». (8)
«Песня эта, не ведая того, что Таганка станет потом театром Высоцкого, где легенда и реальность переплетутся,— она как-то предварила все это. И даже определила характер спектакля. Я говорю это не потому, что теперь это хорошо говорить, а потому, что она действительно помогла выстроить спектакль, придала ему необходимую интонацию. В ней одновременно присутствовал и криминал, и тема жестокости, и своя лирика, и благородство. И мне кажется, что та яростная нежность, которая была уже в ранних песнях Высоцкого,— во многом определила тональность роли, которую прекрасно для того времени — подчеркиваю — играл Алексей Эйбоженко». (2)
«П. Фоменко влечет углубленный психологизм, возможность раскрытия тонких, сложных переживаний и чувств. Тесно переплетаются между собой судьбы агитатора микрорайона, недавно принятого в кандидаты партии Михаила Анохина [Л. Буслаев], матерого стяжателя, в недавнем прошлом вора Евгения Князева [А. Эйбоженко] и запуганной им девушки Нины Лагутиной [ее играла Т. Лукьянова]». (5)
«В спектакле было довольно странное несоответствие, из которого мы долго выпутывались, и, по-моему, так до конца и не выпутались. Я сам был в глупейшем положении, потому что я длиннее Аеши Эйбоженко на голову, а он должен играть хулигана, который как-то со мной справляется. Мне необходимо было его бояться. Одной из попыток выправить это несоответствие было построение моей роли в несколько ироничной форме. И конечно же — песня...» (9)
Г. Яловичи В. Высоцкий в студии.
«Там был громадный проход, целиком построенный на этой песне: герой пьесы Князев шел в букетом цветов к девушке. Его сопровождал один из подручных — паренек по имени Витя, который подыгрывал ему на гитаре — Витю играл Ю. Смирнов. И Князев шел, точнее даже сказать, «выступал», по всему микрорайону, который «принадлежал» ему, И пел эту песню:
А тот, кто раньше с нею был,—
Он мне хамил, он мне грубил.
А я все помню,— я был не пьяный,
Как только стал я уходить,
Она сказала: «Подожди!»
Она сказала: «Подожди, еще ведь рано...»
Причем все это именно так, перевирая слова (мы же песню из третьих рук получили), совершенно не зная не то что Володиных авторских интонаций, но точного мотива. Словом, она была искажена и в текстовом отношении, и в мелодическом. Тем не менее мы решили вставить ее в спектакль. И песня там работала, несла большую нагрузку,— чего сам Высоцкий всегда добивался от своих песен. Так что тут мы угадали». (2)
«...На каком предельном нервном напряжении построена сцена помолвки Нины и Князева! Это невеселая помолвка. Князев возбужден, упоен, счастлив — вот он, долгожданный праздник на его улице. Когда Анохин выплескивает ему в лицо вино, кажется, что сейчас произойдет что-то невероятное — взрыв, драка. Но Князев сдерживается. Хрипло звучит его любимая блатная песня — лейтмотив, проходящий через весь спектакль». (5)
«Эйбоженко пел ее прекрасно. У него, по-моему, каждый выход сопровождался этой песней: то он скороговоркой произносил пару строк, то исполнял ее на гитаре, то кто-то из персонажей проневал куплет при его выходе. Все это ложилось в контекст и очень сильно работало на идею». (9)
«Нам она нравилась безумно. И даже когда мы собирались после спектакля, мы ее обязательно пели.
С этого, можно сказать, началось и этим же закончилось песенное влияние Высоцкого на меня, в смысле театральной практики». (2)
«В то время мы начали интересоваться зарубежными фильмами. Прорывались на различные просмотры, в основном в Доме журналистов. Смотрели «Восемь с половиной», «Сладкую жизнь»... Потом мы много говорили об этом, обсуждали — на квартире у Левы Кочаряна стихийно возникало некое подобие дискуссионного клуба. Но, честно говоря, мы тогда просто ничего еще не поняли у Феллини. Было лишь какое-то эмоциональное потрясение, восхищение актерским мастерством, режиссерскими приемами. Но все мы в то время жили еще реальным кино. Тогда только «Иваново детство» могло натолкнуть на мысли о каких-то других эстетических категориях. Но все же не в той степени, как «Восемь с половиной», которое для нас всех было просто шоком». (6)
«...Вася Шукшин — он еще только начинал снимать тогда [фильм] «Живет такой парень» и хотел, чтобы я пробовался у него. Но он раньше уже обещал Куравлеву. Я очень рад, что Леня сыграл (...). Не пришлось мне встретиться с Шукшиным [в совместной работе], хотя он хотел, чтобы я играл у него». (10)
«Еще в 1962 году, в период создания картины «Когда деревья были большими», в которой снимались Василий Макарович Шукшин и Леонид Куравлев, они обсуждали план будущей работы и роль Пашки Колокольникова, которую Куравлеву предстояло сыграть в будущем фильме. Через год, когда работа над фильмом «Живет такой парень» началась и Шукшин предложил мне эту картину снимать, вопрос о кандидатуре Куравлева никогда не подвергался сомнению. Было совершенно очевидно, что главную роль будет играть именно он. Поэтому никаких других проб, поисков актеров по этой картине мы не проводили. Да и вообще это было не в характере
Шукшина, который неоднократно заявлял, что он не любит, чтобы актеры пробовались на ту или иную роль. Будучи сам актером, он знал, насколько это бывает унизительно — пробоваться и затем ждать: утвердят — не утвердят. Шукшин значительно раньше — заранее, когда писал свой сценарий,— конкретно представлял того или иного актера, который эту роль должен был исполнять. Так что вопрос о Куравлеве был решен гораздо раньше, чем съемки начались (...). Не проводили мы проб Высоцкого и на последующие картины Шукшина «Ваш сын и брат» и «Странные люди». (12)