Прежде всего постараемся ответить на вопрос, как именно Высоцкий оказался в картине. Сценарист фильма Лидия Вакуловская в письме к высоцковеду В. Тучину ответила так:
«Виталий Четвериков был дружен с Высоцким. “Сашу-Сашеньку” снимали в 1966 году. Эпизода такого в сценарии не было, его придумал Четвериков специально для Высоцкого. Он снимался тогда у Турова (в фильме “Я родом из детства”. – М. Ц.). Насчёт того, что кто-то другой озвучивал песню, – это для меня новость. Даже не могу понять, чем это могло быть вызвано…Вы знаете, я настолько давно отошла от кино и занялась только литературой, что не упомню фамилию оператора “Саши-Сашеньки”. А ведь был ещё и звукооператор, вот они-то, надо полагать, знают, кто и почему озвучивал песню». [6]
Оператором фильма был ныне покойный Игорь Ремишевский, а звукооператором – Борис Шангин, которого я разыскал и задал тот же вопрос – почему переозвучили Высоцкого?
«Насколько я помню, было у руководителей предубеждение против Высоцкого. В Белоруссии, во всяком случае. Высоцкий записал на плёнки какие-то песни, потом людей таскали за эти плёнки… Не в струю попал он… Кто переозвучивал Высоцкого, я не помню. Снялся Высоцкий нормально, никаких предосудительных поступков не было. Можно было, конечно, оставить и авторское пение, но кто-то решил иначе». [7]
Эпизод с Высоцким в фильме смотрится странно, если не сказать инородно. Вот только что шла в театре оперетты репетиция спектакля про космонавтов, только что Н. Шацкая голосом Зои Харабадзе исполнила песню «Мир чужой, чёрный свет…» – и вдруг уже театральный буфет, сидит Высоцкий и поёт совершенно никак не вытекающую из сюжетной канвы песню «Стоял тот дом, всем жителям знакомый…». Связки с предыдущим эпизодом нет вообще, но, как выясняется, она была.
«В одной из сцен мы должны были выступать вместе с Володей. Он, по замыслу, – артист оперетты… Он в шлеме, в костюме космонавта. Естественно, танцевал со мной дублёр – не Володя. После этого мы якобы идём в буфет – отдыхаем, перекусываем. Он берёт гитару и поёт. И всё в том же костюме космонавта. Но Высоцкий заартачился: не хочу, дескать. И действительно, в этой одежде вид у него был глупейший: загримированный, в парике… Режиссёр убеждал, что всё должно быть органично связано: он, мол, станцевал и потом в чём был одет, в том и пришёл в кафе – где ему было переодеваться? Но Володя ни в какую: сделаем паузу, перебивку, и я якобы уже успею переодеться. И настоял-таки на своём». [8]
Как впоследствии выяснилось, ни на чём настаивать Высоцкому было не нужно – эпизод с танцем был из картины вырезан. О том, что персонаж Высоцкого – артист оперетты, следует лишь из одной-единственной фразы: «Я же в душе поэт, оперетту с детства недолюбливаю».
Из картины и вообще вырезано очень много. «Музыкальные заставки никак не мотивированы, что создаёт впечатление излишних длиннот и мешает прояснению сюжета, – говорится в письме Главного управления кинематографии председателю Комитета по кинематографии при Совете министров БССР. – При окончательном монтаже фильм требует резкого сокращения длиннот отдельных музыкальных сцен и эпизодов». [9]
Сейчас уже трудно сказать, виноват ли режиссёр, снявший нечто аморфное и не имеющее чётко выверенного сюжета, или же вина лежит на худсовете, требовавшем всё новых изменений, но фильм, безусловно, не получился. При этом из фильма исчезли две песни Высоцкого. О том, что как минимум одна из них первоначально в картине была, мы узнаём из протоколов заседаний художественного совета.
Уже упоминавшийся С. Скворцов предлагает убрать так не понравившуюся ему балетную сцену, но сохранить песню о космонавтах. Видимо, речь идёт об оставшейся в фильме песне «Мир чужой…», а не о «Песне парня у обелиска космонавтам», которая сюжетно во многом повторяет ту, что исполнил Л. Прыгунов («Дорога, дорога, счёта нет шагам…»). Поэтому, как мне думается, до записи «Песни у обелиска…» с оркестром дело не дошло.
А вот «Колыбельная» («За тобой ещё нет пройденных дорог…») в картине точно была. Писавший музыку к фильму композитор Е. Глебов на том же заседании отметил:
«“Колыбельная” потерялась из-за того, что её смысл не доходит из-за наложенных реплик. Целиком, без помехи реплик, в этом музыкальном фильме идёт только одна песня». [9]
20 апреля 1966 года Высоцкий подписал с «Беларусьфильмом» договор на четыре песни, две из которых – «Колыбельная» и «Песня парня у обелиска космонавтов» – в картину не вошли. В окончательную редакцию фильма вошло три песни. Если вопросов по авторству песен, исполняемых самим Высоцким и Л. Прыгуновым, нет, то с песней, звучащей в самом начале фильма, ясно не всё. С одной стороны, существует высказывание композитора Евгения Глебова:
«То, что поёт Шацкая про космос: “Мир чужой, чёрный свет”, – это текст В. Короткевича. Музыку писал я. Предполагалось, что эта песня станет лейтмотивом фильма». [10]
С другой же стороны, существует пластинка-миньон, выпущенная студией «Мелодия», на которой в исполнении популярного в 1960–1980-е гг. квартета «Аккорд» звучит «Мир чужой…». На пластинке указано, что текст принадлежит Высоцкому.
Я попытался внести ясность, позвонив художественному руководителю квартета Зое Харабадзе. Увы, не получилось. Зоя Марковна не помнит этой песни – слишком много было записей за годы выступлений. Фильма «Саша-Сашенька» она не видела (что-то очень знакомое, да?). С Высоцким они жили в одном подъезде, но при встречах только раскланивались, не общались, поэтому даже случайно разговор об их участии в картине В. Четверикова зайти не мог.
Так всё-таки есть ли хоть кто-то из актёров, снимавшихся в «Саше-Сашеньке», кто посмотрел бы эту картину? Оказывается, есть! Народная артистка России Наталья Селезнёва, исполнительница главной роли Саши Крыловой, помнит и фильм, и съёмки, и даже то, что им предшествовало.
«В то время я была студенткой 4-го курса театрального училища имени Щукина. На тот момент я уже снялась у Гайдая (“Операция «Ы» и другие приключения Шурика”. – М. Ц.), ещё в двух-трёх фильмах… В это время в Москву приехал молодой и, как выяснилось потом, очень талантливый режиссёр Виталий Четвериков и предложил мне играть заглавную роль в своей картине «Саша-Сашенька». Это роль девушки-маляра, такой мечтательницы, выдумщицы, которая работает на стройке, но прорывается в массовку в кино, а потом рассказывает подругам, что её снимают в главных ролях. Такой образ советской девушки – очень чистой, нравственной. Замечательная роль! Четвериков уговаривал меня сниматься, а я сопротивлялась, потому что все мысли были только о Театре сатиры, куда меня брали, но всё-таки как-то так получилось, что он меня уговорил. В разговоре он мне сказал, что со мной будут сниматься актёры Театра на Таганке. Этот театр был создан на базе спектакля “Добрый человек из Сезуана”, и мы, студентки первого-второго курса, были свидетелями его создания. Для нас это было очень событийно – из стен нашего института вышел такой естественный, такой острый театр. Четвериков стал перечислять, кто будет сниматься. Я буду главной героиней, а в окружении меня – Золотухин, Нина Шацкая и Высоцкий. Честно говоря, в то время мне фамилия Высоцкого мало о чём говорила. Мне было тогда двадцать лет. Ну что мы знали тогда о Высоцком… В фильме он играл парня с гитарой, у него ещё и роли как таковой не было. Это говорит о многом, это говорит о том, что режиссёр не выписал ему линию, не создал ему характер…Мы пришли на перрон, они сели в своё купе, я – в своё, и мы поехали в Минск. Я ехала одна, меня они к себе не пригласили. Чувствовала я себя как-то не очень комфортно… Как я понимаю, через пятнадцать-двадцать минут там уже ели и пили, я слышала хохот, разговоры громкие. Тут я слышу, что кто-то достал гитару, заиграл и запел. Голос меня совершенно потряс, я влюбилась в этот тембр. Мне безумно хотелось постучаться к ним в купе и сказать: “Можно мне к вам?”, но было неловко. А хотелось просто сидеть и слушать эти песни, слушать этого парня с гитарой. Просто присутствовать хотелось, познакомиться лично. Я посидела в купе, потом вышла в коридор, стояла долго-долго у их двери. Слушала, слушала, но так и не постучалась. Прекратили они петь и веселиться часа в четыре утра. Утром мы приехали в Минск, нас встретили, мы поехали в разных машинах в гостиницу, а часа через два-три встретились уже в павильоне на “Беларусьфильме”. Начался первый съёмочный день. На Володе была, как сейчас помню, такая полосатая трикотажная рубашечка с синим воротничком. Он был совершенно очарователен, не выпускал из рук гитару. Тут уже у меня была возможность подсесть к нему и сказать, что я не спала и всю ночь слушала, как он поёт. Он так наивно мне говорит: “А чего ж ты не вошла? Пришла бы, села с нами…” Я ему как-то кокетливо сказала: “Ну меня же никто не приглашал”. Он мне что-то ответил, и у нас сразу возникли такие тёплые, дружеские отношения. Мне с ним общаться было значительно легче, чем с Золотухиным и Шацкой. В свободное время я всё льнула к нему. Я уже стала приходить вечером в комнату, где он пел, туда же приходил и режиссёр. Я, конечно, сидела и молчала. У меня был немножечко другой стиль жизни. Они уже были актёрами театра, а я была студенткой-выпускницей, но я при сём присутствовала. Володя симпатизировал мне, моей наивности, какой-то открытости. Ни о каком ухаживании речи не было, он на меня никогда не смотрел как на девушку своей мечты, за которой можно ухаживать. Я для него была как свой парень. Он мог приобнять меня за плечо, налить мне в стакан молока, разрезать булку… Моё восхищение его талантом всё росло и со временем, уже позднее, перешло в абсолютный фанатизм. Всё, что он делал, я абсолютно принимала и понимала. Я была очень горда, что для меня он не просто актёр и певец, в которого я влюблена, но что мы в совместной работе почувствовали друг друга чисто по-человечески и между нами возникла искра добрых отношений.