Владимир ВысоцкийМонологи со сцены
Часть I. О кино
…в кино все делается по-настоящему…
В афишах моих написано, что это — концерт-встреча. Концерт — это для вас, а встреча — это для меня. Ведь актеры в кино работают перед маленьким объективом в течение шести месяцев. А вовсе не перед зрителем. Поэтому такие свидания со зрителем после того, как вышла картина, такое общение — оно является встречей больше для артиста. А для вас пусть это будет считаться концертом.
Профессия актера, может быть, больше, чем другие профессии, привлекает внимание. Актера видят на экране и на сцене, поэтому возникает такой интерес.
После концертов мы получаем различные записки. Например: «Расскажите о ваших творческих планах». Это прекрасный вопрос. «Расскажите, пожалуйста, какая ваша любимая роль?» — это тоже прекрасный вопрос.
А бывают такие вопросы:
«Очень просим дать ответ,
Вы женатый или нет?»
Такие записки я получаю часто.
Или, предположим: «Пьет ли артист Жаров?» — Жаров, несмотря на то, что в семидесяти фильмах, в которых он принимал участие, делает это движение, он человек непьющий.
Вообще, об актерах кино принято судить по тем ролям, которые они сыграли на экране. Это совсем несправедливо. Артист Масоха, например, тридцать лет подряд играет негодяев и подлецов. Когда он ходит по улицам, на него показывают пальцами и говорят: «А! Вот он опять пошел, этот самый!..» А в жизни Масоха — добрейший человек.
Я не буду рассказывать, когда учился, когда поступил, когда женился, когда родились дети. Это никому не интересно. Меня, например, абсолютно не интересует, сколько раз мой зритель был женат. Это личное дело каждого.
Хотя за границей есть даже журналы, которые пишут об интимной жизни артистов, печатают закулисные истории, фотографии. Это плохо кончается. Американская актриса Мерилин Монро покончила с собой из-за этого. Пыталась наложить на себя руки французская актриса Брижит Бардо. Она говорила, что ей кажется, что за каждой шторой — фотокорреспондент.
У нас, к счастью, этого нет, но интерес к актерам все равно большой.
…В кино я начал работать очень давно. Сначала мне, честно говоря, не повезло, потому что я играл все больше людей несерьезных, молодых, даже некоторых отрицательных товарищей — разбитных, нагловатых парней.
В фильме «Карьера Димы Горина» — это была первая моя картина — я снимался в роли монтажника-высотника и шофера Софрона.
В кино приобретаешь побочные профессии. Все должно делаться по-настоящему, значит, навыки какие-то нужно приобретать. На съемках этого фильма я научился водить машину, так что кусок хлеба под старость лет есть.
В этой картине были приятные моменты. Она снималась в Карпатах. Там тянули высоковольтную линию электропередач. Съемки были на большой высоте, на сорокаметровых опорах. Я в первый раз туда залез — там ветер, страшно, — прицепился пистолетом страховочным и говорю: «Теперь меня только с аварийной машиной можно снять отсюда!»
А монтажники, эти ребята, у которых мы учились хоть каким-то навыкам, хоть что-то уметь делать, они просто как обезьяны. Диву даешься, как они по этим перекладинам, планкам без страховки бегают. Они делают такой трюк: спускают канат с сорока метров, чтобы не спускаться долго, и просто падают по этому канату. В конце тормозят перчатками, чтобы не сжечь руки. Это жутко. Просто дух захватывает смотреть. Но я тоже научился в конце съемок. Это оказалось не так трудно.
А во второй съемочный день в Карпатах, второй съемочный день в моей жизни, мне предстояло снимать такой эпизод. Я ехал в кабине машины с Галей Березко, которую играла Таня Конюхова. В кузове ехал Дима Горин, которого играл Демьяненко. По ходу сюжета я должен был приставать к Тане Конюховой: пытаться ее обнять и так далее.
Я тогда был человек скромный. Это не значит, что сейчас я нескромный, но тогда… Тогда я тоже был скромный. Я режиссеру говорю: «Мне неудобно как-то. Она — известная актриса, а я только начал сниматься в кино. Как-то неловко. Вы понимаете? Может быть, я ей что-нибудь такое скажу?» Режиссер говорит: «Володя, брось ты дурака валять! Ты взрослый человек в конце концов! Так написано в сценарии, ты же читал!» И Таня Конюхова меня ободрила: «Володя, ну надо — значит, надо!»
Я согласился, и это было очень приятно.
Но когда я ее пытался обнять, это видел из кузова через маленькое окошко Дима Горин. И когда машина остановилась, он должен был бить меня, намотав себе предварительно для надежности кепку на кулак, в челюсть.
Теперь начинается самое страшное. Кино — это самый реалистический вид искусства, там все делается по-настоящему. Экран большой, лицо громадное, метра три величиной. Поэтому если вы не донесете кулак до лица, сразу видно. Зритель скажет: «Э! Это вранье!» В кино манера исполнения должна быть очень правдивой, чтобы зритель верил. Все делается по-настоящему, и не один раз, а много дублей подряд. Мы снимали девять дублей этой сцены, потому что шел дождь и у оператора все время был брак.
Даже Демьяненко подошел ко мне и сказал: «Володя! Ну что делать! Надо! Давай я хоть тебя для симметрии по другой половине буду бить!..» Так началось мое знакомство с кинематографом.
Кино и театр — это разные совершенно вещи, разная манера игры, работы. В кино сниматься интереснее в смысле того, что много видишь новых людей, событий и мест. Во всех нас с детства сидит тяга к перемене мест, а кино дает большие возможности для этого из-за того, что мы ездим в те места, в которых происходит действие. Я объездил почти всю Россию за десять лет, пока снимался в кино.
Но, с другой стороны, в театре работать интереснее потому, что на сцене намного полнее творческий процесс. Все-таки ты за четыре часа проживаешь жизнь какого-то человека, а не маленькие кусочки: сегодня — из конца, завтра — из начала, потом — из середины.
Это две разные работы, но обе работы интересные.
Во время съемок «Карьеры Димы Горина» был еще один смешной эпизод. Мы должны были по горной реке против течения перебежать на другую сторону. Там по сценарию приехала жена одного из монтажников-высотников с ребенком. Первый дубль — пробежали, второй — тоже как-то, третий — уже труднее… Вода холодная, горная река, ноябрь месяц, мы в одежде. Не очень приятно. Потом уже сил никаких нет. Я пристроился в кильватер Леши Ванина — он в фильме «Чемпион мира» играл борца, — чтобы он рассекал волны. Мы обессилели, замерзли безумно. Принесли спирт растираться. Мы после этого сказали, что еще хотим прыгать в воду.
Такие приятные минуты были во время съемок.
Я снимался в фильме «713-й просит посадки». Играл американского солдата морской пехоты, врывался в кабину к летчику, пытался посадить самолет. В салоне самолета должен был приставать к чужой девушке. Меня за это должен был бить актер Отар Гогоберидзе. Он человек восточный, здоровый, темпераментный. У него глаз загорался нехорошим огнем. Я смотрю и думаю: «Ну, сейчас убьет точно!» Говорю оператору: «Еще два дубля, и я дам дуба!»
Режиссер мне говорил, что искусство требует жертв. Я был жертвой. Но, как видите, остался жив, все кончилось благополучно.
С тех пор я всегда сценарии выбираю, смотрю, кто кого там бьет.
Я играл еще одного отрицательного человека — гимнаста Юрия в фильме «Штрафной удар». Сюжет такой, что мы едем на Спартакиаду выступать за колхоз под чужими фамилиями. Едем зарабатывать деньги. Я играю гимнаста. Специальность моя — конь и перекладина. Но руководитель команды — в его роли снимался Пуговкин, дядя Миша — он так здорово разбирался в спорте, что сказал, что я через перекладину на коне сигаю. Меня впервые в жизни посадили на лошадь.
В этом фильме был очень смешной эпизод. У меня ноги болтаются, лошадь бежит в другую сторону, обегает препятствия. Я делаю сальто назад и попадаю в седло другой лошади. Конечно, этого невозможно сделать. Это только в страшном сне может присниться. Это монтировали. А вот выпрыгиваю с лошади назад я сам.
Для того, чтобы делать вид, что я не умею ездить на лошади, мне пришлось учиться полгода. Я очень благодарен этому фильму, потому что конный спорт теперь — любимый мой вид спорта. Я продолжаю им заниматься.
Я сам выполнял трюки в этой картине.
После смерти Жени Урбанского актерам не разрешают самим выполнять трюки. Женя погиб во время трюкового прыжка на грузовой машине с бархана на бархан. В это время немножко снесло песок, он не рассчитал и разбился. Поэтому сейчас трюки делают профессионалы, трюкачи, специальные люди. Они делают подсечки лошадям, переворачивают машины и так далее. Но актеры рвутся в бой и хотят делать все сами.
В фильме «Увольнение на берег» я играл роль моряка, которого за что-то наказали и не пустили на берег. Значит, он тоже не очень положительный человек.
И он просит своего друга предупредить любимую девушку о том, что он не сможет прийти.
Этот фильм мы снимали на крейсере «Кутузов», на флагмане Черноморского флота. Снимали в Севастополе. Я жил там целый месяц. Спал в кубрике, учился драить палубу. Мы снимали наказание, поэтому мне надо было научиться драить палубу и еще кое-что — погрязнее.
Мне там очень повезло. Я ходил в матросской одежде, и моряки ко мне присмотрелись. У меня была форма. 64-5 на ней было написано. Это мотористы и радисты.
Это было очень давно, после того как полетел Юрий Гагарин. И он приехал как раз на корабль встречаться с моряками. Всех киношников прогнали с корабля, а меня оставили, потому что настолько ко мне пригляделись, что считали за своего. И я видел встречу Юрия Гагарина.
Потом мне «повезло». Я стал играть положительных людей. Кто-то решил, а почему он все время отрицательных играет? Надо дать ему что-нибудь хорошее. И дали такое хорошее — сейчас противно вспоминать.
Снимался в фильме, который называется «На завтрашней улице».
Это было великолепное время в моей жизни. Мы снимали два или три месяца на Плявенской ГЭС. Это — ударная стройка. На нее собрали лучших рабочих — ребят с разных строек. Там я видел, как прорвало перемычку, видел, что такое аврал, видел, как перекрывают реку. Впервые в жизни я увидел, как создается эта махина, которая потом на фотографиях выглядит так красиво и безобидно. Я видел, как ее создают своими руками люди.
В этом фильме я играл роль бригадира Маркина. Он очень положительный человек. Такой положительный, каких в жизни не бывает. Его все любят: друзья, жена, дети, начальство, посторонние люди… «Голубой» такой человек. Он живет в палатке. Жена у него просит, чтобы он квартиру получил. Палатка протекает, дети кашляют. А он говорит: «Ни за что! Пока все не получат, я не буду просить! Другим нужнее!»
Я не хотел играть эту роль, просил сценариста переменить. Неинтересно играть людей, покрашенных только одной — белой или черной — краской. У каждого человека есть черты и такие, и такие.
Интересно сыграть живого человека. И зритель наш избалован хорошими картинами, хорошими образами, настоящими людьми. Его не обманешь. Он сразу понимает, где правда, а где — нет.
Сейчас бы я не согласился играть такую роль. Тогда просто был молодой, неопытный, хватал все, что плохо лежит. Я имею в виду кино, конечно. Что ж вы так прям нехорошо рассмеялись?
Я одновременно снимался в Одессе в двух разных картинах. Играл две совершенно противоположные роли, двух разных людей. В фильме «Служили два товарища» я играл роль белогвардейца, поручика Брусенцова. В фильме «Интервенция» — подпольщика-большевика Бродского. Оба мои персонажа гибнут. Один из них гибнет потому, что видит, что Россия идет совсем не тем путем, который он выбрал для себя. А он служил своему белому делу преданно до самого конца. Он смелый человек, способный, талантливый. Если бы он не оказался по ту сторону баррикад, он принес бы много пользы. Только в самом конце фильма он понял, что он теряет Родину, уплывая за границу. Он понял, что Россия пойдет по-другому. А вместе с Родиной он теряет жизнь свою. Он стреляется. Как отчаявшийся человек, опустошенный, он пускает себе пулю в рот.
Меня спрашивают: «Что он, из-за лошади застрелился?» Ну конечно, нет. Хотя лошадь тоже жалко. Она остается. Но он застрелился из-за своей опустошенности полной, отчаяния.
А второй человек тоже гибнет в фильме «Интервенция». Прообразом моего героя был Ласточкин. Его именем названа улица в Одессе. Это был удивительный человек. Вездесущий такой, неуловимый Янус. Хотя его все знали, его искали, за него предлагали бешеные деньги интервенты, когда пришли в Одессу. А он занимался вместе с группой товарищей — Жанна Лябурб и еще несколько человек — агитацией в войсках интервентов. Это закончилось полным провалом интервенции, потому что французские солдаты отказались стрелять в наших. Ласточкин был арестован. Его пытали и потом повесили.
Вот какая разница в смертях! Бродский умирает с сознанием исполненного долга. Он говорит: «Ну почему, зачем ты плачешь? Будь спокойна, потому что самое основное дело нашей жизни выполнено». И он уходит из жизни спокойно.
В фильме «Интервенция» я пел. Я не могу исполнить эти песни, потому что музыку на мои слова написал композитор Слонимский, а я уже забыл мелодию.
К фильму «Интервенция» написана песня «О деревянных костюмах». В этой пьесе был такой монолог, когда Бродский говорит о том, что «мы не выживем, утром наденем деревянные костюмы и сойдем в землю. Полковник, который нас допрашивает, будет очень ласков, предложит все блага взамен на то, чтобы мы выдали своих товарищей. Но мы должны от этого отказаться и выбрать деревянные костюмы». Вместо этого длинного монолога написана песня.
Брусенцов гибнет иначе. Он стреляется на палубе уходящего за границу теплохода, в толчее. Пускает себе пулю в рот — был человек и нет человека.
Обе роли я играл в одном гриме, с усами.
В фильме «Служили два товарища» мой персонаж стрелялся и должен был падать с четырехметрового борта лицом вниз в воду. Мы снимали в самом начале марта. Хоть это и Черное море, но в том году даже бухта замерзла. Только что сошел лед. Температура воды — 2-3°. Я долго уговаривал режиссера: «Давайте я сам упаду. А то неудобно. Все поймут, что это — замена». Режиссер долго не соглашался, а потом говорит: «Ладно. Принесите спирту — растирать его — и сухую одежду». Первый раз прыгнул. Меня растерли, переодели. Второй раз прыгнул. Растерли, переодели. После третьего дубля говорю: «Евгений Ефимович! Еще хочу! Море по колено!» — Он отвечает: «Ты, наверное, не прыгать хочешь, а просто еще? Так и скажи!..» Спирт прошел сквозь поры…
Так пришлось за полгода умереть в двух разных ролях. Во время съемок я все время ночевал в поездах: Москва — Ленинград, Москва — Одесса, Одесса — Москва. После этого трудно было засыпать — нужно было, чтобы кто-нибудь тряс постель.
В фильме «Стряпуха» я играл роль тракториста Пчелки. Тут у меня была неудача с пением. Я впервые в жизни в кино пел. Пришел смотреть фильм. Вдруг — батюшки мои! — разговариваю я своим хриплым голосом, нормальным, грубым, а потом выхожу с гармошкой и пою: «Две подружки, две…» И пою почему-то тенором.
Я спрашиваю режиссера: «Что ты наделал, Эдик?» А он отвечает: «Тебя не было, а мы взяли и переозвучили». Я говорю: «Так взяли бы актера с более низким голосом, народ наш передергивается в зале! Ясно, что поет другой человек».
Ну, это бывает в кино. Да, еще в «Стряпухе» меня красили. В кино вообще, пойдешь черным — покрасят в белого и наоборот. Я всегда думал, зачем это делается. А потом понял, что есть у нас гримерный цех, гримеры есть, им тоже надо работать. Вот они и красят.
Есть некоторые картины, которые без песен не могли бы существовать. Например такой фильм, как «Вертикаль». Если бы там не было песен, то его бы никто не смотрел. Вернее, может быть, смотрели, но не запомнили бы.
Ты сидишь ночью, в поту, ждешь, когда эта самая штука, которая называется вдохновение, спустится откуда-то там, в награду за работу. Обидно потом слышать эту песню на титрах, когда написано: «Директор картины — Тютькин. Гример — такой-то.» А в это время идут те самые слова — вот ты подманил эту птицу, за хвост ее поймал, — а ничего не слышно. Или где-нибудь фоном певица в ресторане споет слова, над которыми ты мучался ночью.
Надоело мне это дело, и я стал сам петь на экране. Вернее, за экраном. Так мы работали в фильме «Вертикаль». Мне кажется, что это самый удачный способ работы моей, который я культивирую до сих пор.
«Вертикаль» — это фильм об альпинистах. Альпинисты — очень хорошие люди, они лазают по горам. Вначале я не хотел сниматься в этой картине, потому что считал, что «умный в гору не пойдет, умный гору обойдет». Но когда я приехал в горы, то увидел, что именно умные в горы и ходят. Там есть даже доктора наук. Говорят, что есть академики, но они тайно ездят туда, потому что за ними следят. Интеллектуальные люди лазают по горам с большим удовольствием. Они нас тоже заразили.
Мы приехали в горы за несколько недель до начала съемок. У нас были скальные занятия.
Альпинизм — дело очень серьезное. Люди, которые занимаются альпинизмом, которые помогали нам делать картину, — прекрасные люди. Здесь на равнине таких нет. Может быть, они и сами не такие здесь. Но там они ведут себя очень достойно. Это настоящие люди.
Альпинизм — жестокий вид спорта. Бывают всякие неожиданности. Но все равно мой рассказ об альпинизме и мои песни — это как реклама. Начнется сезон, поезжайте в горы. Горы лучше моря. Это я определенно совершенно говорю, со знанием дела. Я — большой поклонник моря. «Маринист» я был. А теперь я стал любителем гор. Думаю, что летом все время буду ездить в горы, пока меня не вывезут на съемки куда-нибудь на Северный Полюс.
Рассказать об альпинизме практически невозможно. Мы весь фильм пытались это сделать. Когда мы приехали в горы, у нас сценарий был такой: поднимаются пять человек к вершине. Как лавина — так одного нету, как вторая — так другого, как камнепад — так третьего. Все погибли. Один остался жив случайно. Был очень страшный фильм. Все артисты запротестовали, потому что никому не хочется в середине фильма быть убитым. Федерация альпинистов тоже стала возражать. Бывают в горах случаи трагические, случаются, но не настолько часто, чтобы обобщать в фильме. Фильм назывался «Мы одержимые». Одним словом, мы сценарий переписали.
Вообще, в горах прекрасно. Там очень красиво. Там риск. Знаете, доля риска всегда хороша. Мы затрепали слово «дружба»: стенгазета «Дружба», кафе «Дружба»… А у альпинистов слово дружба — манера поведения. Иначе там себя не ведут.
Я был на одном концерте. Альпинисты пригласили меня с моими песнями. Я приехал к ним. Они очень хотели меня видеть. Во время моего выступления кто-то сказал, что потерпела аварию какая-то группа. И все как один — как ветром сдуло, все ушли ночью в непогоду, ушли на маршрут спасать людей.
Я не знаю, зачем ходят наверх. Наверное, чтобы проверить, что ты есть за человек. Сам про себя. В горах человек один. Нет ни милиции, ни скорой помощи. Человек может надеяться только на себя, на свои руки, на своих друзей.
Я не собирался писать песни для этой картины. Просто мы приехали в горы и я, как говорится, не мог не писать. Ну, не могу не писать — что делать! Потом альпинисты одобрили мои песни, и они вошли в картину. Есть в этой картине несколько песен, которые сто́ят для меня довольно многого.
Песни появились сами собой. Причем, появились они страшно быстро. «Песня о друге», например, появилась буквально через несколько дней после того, как мы приехали в горы, походили по льду, познакомились с ребятами.
С этой песней связана такая история. Кто-то из певцов решил ее спеть. У него спрашивают:
— Вы что будете петь?
— «Песню о друге» Высоцкого.
— А, это где он пьяный на вершине стоял, что ли?
Ну что делать! Может, кому-нибудь так показалось…
Песня «Здесь вам не равнина» написана мною тоже на съемках фильма «Вертикаль». А история песни простая. Мы снимали фильм на леднике Шхельда на высоте три с лишним тысячи метров над уровнем моря. Жили прямо на леднике, в палатках. У нас были ледовые занятия, мы приобретали навыки, чтобы не врать на экране зрителям.
И вот во время занятий бежит какой-то человек, который говорит, что одной из групп надо помочь спускаться по морене. В горах есть неписаный закон: как только терпит бедствие какая-то группа, все бросают маршруты, все сходят с занятий и идут на спасение. Мы побежали наверх. Там я узнал такую историю.
Вышла пятерка альпинистов команды ЦСКА на штурм пика Вольная Испания. В ее составе был майор Жевлюк. Они решили сделать эту вершину раньше, чем все предыдущие группы, и вышли в три часа дня. В это время подтаивает снежок и начинают сходить камни. Один камушек другой зацепляет, и образуется каменная лавина. Они шли по ложбинке, и их побило камнями. Майора убило насмерть, двух его друзей ранило, двое остались невредимыми. Около полутора суток четыре человека на маленьком карнизике ждали погоды. К ним не могли подойти ни альпинисты, ни вертолет. Им надо было помочь спустить труп погибшего альпиниста.
Мы помогали спускаться двум раненым альпинистам. У одного что-то было с позвоночником, у другого — трещина бедра. Но они узнали, что мы — новички, и не позволили себя нести. Позволили нести себя только внизу, когда кончилась морена, начался ровный участок.
Вообще, в горах ведут себя поразительно, почти как в бою. Обстановка очень приближенная.
Я знаю такой случай. Шла тройка альпинистов по вертикальной стене и воспользовалась старыми крючьями. Они проходили отрицательный угол. У нижнего альпиниста вывернулся крюк. Он никак не мог прибиться. Он подходил к скале, но не успевал ударить, вбить крюк для того, чтобы зацепиться. В это время начал выдергиваться крюк у второго. Нижний понял, что увлечет за собой двоих верхних. Он отрезал веревку и ушел вниз. Без истерики, просто чтобы спасти друзей. Дух гор — это впечатление, что люди идут в атаку. Какая-то высшая сосредоточенность.
Песня «Здесь вам не равнина» имеет продолжение жизни в смерти. Слова из нее пишут или высекают на могилах погибших альпинистов. Мне присылают фотографии камней, на которых написано:
«Тот камень, что покой тебе подарил…»
или:
«Другие придут, сменив уют
На риск и непомерный труд…»
Это дороже самой большой похвалы.
Я рассказываю об этом совсем не для того, чтобы отпугивать вас от гор. Там прекрасно, туда надо идти. Горы всех принимают, они никому не мстят. Просто бывают ошибки.
Рядом прошла смерть, потеря, и появилась песня «Здесь вам не равнина». Она стала гимном в горах.
В этой картине должна была звучать и шутовская песня. Актриса Лужина в фильме «Вертикаль» играет врача. Она не понимает, зачем идти в горы, куда-то лезть, чего-то покорять. Но она пишет диссертацию на тему: «Перегрузки спортсменов на больших высотах».
Все ушли на восхождение. Мы остались с ней вдвоем. Красиво: романтика, горы, природа… Я по фильму должен был к ней приставать.
А она влезала на разные возвышения и спускала на меня камушки. В один из вечеров, когда я понял, что ничего не получится у нас с ней на личном фронте, я спел ей песню, которая называется «Скалолазка». Скалолазка — это женщина, которая лазает по скалам.
Эта сцена из фильма вырезана. Ничего не осталось. Мы просто ходим по камушку, и я то на плечо руку положу, то… В общем, очень скромно себя веду. Песни никакой нет. Я говорю: «Смотри, как красиво!» — и звучит музыка.
Для этого фильма я написал военную песню. На Кавказе была очень странная война. Не странная, а необычная. На Кавказе воевала дивизия «Эдельвейс», воевали горные стрелки. Там воевали немцы-альпинисты, которые ходили на восхождения до войны. У них были карты свои. Они прекрасно знали Кавказ, ходили с нашими инструкторами. Бывали даже случаи такие, что из немецких окопов кто-то кричал:
— Эй, рус, погоди, не стреляй! У вас ефрейтор Васильев есть?
— Да, есть!
— У нас вчера убили унтер-офицера. Они вместе ходили на Эдельвейс.
Бывали случаи, когда два бывших товарища встречались во время войны как враги.
Из дивизии «Эдельвейс» многие остались в живых. Я разговаривал с немцем, который в сорок втором году воевал в горах на Кавказе. Он привез с собой сына двадцатилетнего, посмотреть на горы, где он воевал. Это было очень неприятно.
Дивизия «Эдельвейс» долгое время держала все перевалы на Кавказе. Капитан Горт — немецкий альпинист — настолько обнаглел, что еще в сороковом году, до начала войны, поставил флаг на Эльбрусе. Гитлер тогда сказал, что сейчас не время для рекордов. Только в сорок третьем году вышел приказ о том, чтобы собрать альпинистов со всех фронтов. Началась война на равных. Очень долго выбивали немцев с Кавказа.
В нашем фильме есть такой эпизод, когда главный герой, Ломов, спускается вниз. В самую тяжелую минуту он вспоминает бой на том же самом месте в сорок втором году. А спуск в горах — самое трудное. Воспоминания дают ему силы. На экране в это время идет хроника войны и звучит песня о войне.
После съемок фильма «Вертикаль» я продолжал писать песни о горах. Есть у меня песня, посвященная Михаилу Хергиани. Это был известный альпинист. Английская королева называла его «тигром скал». Он был кумиром всех альпинистов. С ним было надежно ходить на самые сложные маршруты. Он был веселым, добродушным человеком, прекрасным парнем. Вот эта веревка, которая на растяжение 700 килограмм, — это нитка жизни. Прекрасный парень Михаил Хергиани погиб в Альпах на спасательных работах.
Это был «бородатый» период в моем творчестве, потому что я играл с бородой. Девушки очень жалеют, что я ее сбрил. Хотя я ее не отращивал. Мне ее клеили. Говорят, плохо.
Преодоление трудностей в горах — это преодоление себя. Бывает так, что человек сядет — и хоть его убей, не может идти. Это называется горная болезнь. Человеку кажется, что это — предел его возможностей. Некоторых затаскивают, как рюкзак, некоторых затаскивают на веревке… Потом шоковое состояние проходит, приходит второе дыхание. Это и есть посвящение в альпинисты. Потом человек с ужасом вспоминает о своей слабости. И если человек смог преодолеть этот панический страх, то он и в других условиях не подведет.
На равнине тоже есть возможности для преодоления трудностей. Одни споры с начальством — сколько нужно иметь мужества и терпения! Но в горах это ощущаешь по-другому, физически. Я к чему привел этот пример насчет начальства. Была у меня грустная история. В Краснодаре в одной газете, довольно солидной, один человек разбирал «Песню о друге», которая к тому времени еще не была спета всеми певцами в Советском Союзе. Он назвал статью «Самая вредная песня». Он написал: «Почему это, интересно, надо от трудностей идти в горы? Что их, мало у нас на производстве, в цеху?» И потом: «Если шел он с тобой…» Почему он с тобой, а не ты с ним? Что за хвастовство такое?!» — Вот такие бывают разборы…
До сих пор идет спор о том, почему фильм называется «Вертикаль». Да потому, что горы расположены вертикально. Это вертикальный образ жизни.
У меня была перемена в судьбе киношной, если так можно выразиться. Я стал играть людей серьезных, за спиной которых биография, интересная жизнь. Меня пригласил к себе сниматься Витя Туров, режиссер с «Беларусьфильма». Это мой большой друг, человек, у которого в детстве была целая одиссея. Немцы на его глазах казнили отца. Отец был партизаном. А потом Витю с мамой угнали в Германию. В то время ему было семь лет. Их освободили американцы. Они с матерью потерялись. Полгода Виктор скитался по Европе и добрался до России, добрался до родного Могилева девятилетним пацаном.
У Виктора сохранилось удивительное восприятие, детское восприятие военных лет, конца войны. Он снимает на эту тему фильмы. У него был фильм «Через кладбище», потом — «Я родом из детства».
В этом фильме я играл роль капитана-танкиста. Он горел в танке, полгода лежал в госпитале. Боялся посмотреться в зеркало — вдруг увидит что-то страшное, что у него с лицом стало.
Потом приходит домой. Дома нет мебели, всю сожгли, потому что было холодно. Нечем было топить. Но кто-то пожалел гитару и зеркало. Мой герой впервые видит свое лицо после госпиталя. Седой человек в тридцать лет, шрамы на лице…
Шрамы в кино делаются варварским способом. Наливается какая-то жидкость, скрепляется кожа и часов двенадцать ты ходишь. Когда снимаешь этот состав, лицо таким и остается, долго этот шрам не расправляется. А мы еще обнашиваем одежду в тех местах, в которых работаем. Вот я ходил в форме капитана военного времени. С нашивками о ранениях. Мне однажды в столовой одна старушка сказала: «Ой, милок, как же тебя война покалечила!» А милку было всего двадцать пять лет от роду, и война кончилась двадцать лет назад. Но в Белоруссии она очень свежа в памяти. Ведь погиб каждый четвертый белорус. Для них война будто бы год назад кончилась…
Наш сценарист однажды очень нехорошо пошутил. Во время войны он был партизаном. Как-то мы пришли в деревню, он открывает дверь, заходит в дом. Навстречу выходит старуха. Он спрашивает: «Бабань, немцы е…?»
У бабки — ужас на лице. Так спрашивали партизаны, когда приходили в дом… Она сначала даже не сообразила, что происходит.
С военными песнями у меня было много интересных историй. Мне писали письма: «Володя! Помнишь, как мы под Сталинградом лежали в окопах…» — Я не помню. Мне было тогда пять лет. Я лежать в окопе не мог. Но мне приятно, что люди видят в этих песнях какие-то настоящие строчки.
В этом фильме было много песен и они звучали по-разному. Имеется в виду, что их написал мой персонаж, когда лежал в госпитале. Моего героя зовут Володя, как и меня. Есть в этом фильме, например, такая песня:
Мне этот бой не забыть нипочем —
Смертью пропитан воздух, —
А с небосклона бесшумным дождем
Падают звезды…
Потом вдруг начинала звучать пластинка как бы из довоенных лет. Мы играли с Ниной Ургант сцену и заводили пластинку. С нее звучала такая песня:
В холода, в холода
От насиженных мест
Нас другие зовут города…
Будь то Минск, будь то Брест, —
В холода, в холода…
Когда было получено известие об окончании войны, инвалид на рынке моим голосом пел песню:
Всего лишь час дают на артобстрел —
Всего лишь час пехоте передышки,
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому — до ордена, ну а кому — до вышки…
А в конце фильма звучала песня «Братские могилы». Ее исполнял Марк Бернес. Было совпадение изображения, музыки, текста и голоса Бернеса. Это производило удивительное действие на людей, которые были когда-то в оккупации. Они присылали нам письма. Например, мы получили письмо от женщины, на глазах которой повесили двух сыновей, партизан. Она потеряла память. Сначала была в летаргическом сне, потом ее разбудили, но памяти не было совсем. Она помнила только то, что было две минуты тому назад. Она посмотрела этот фильм. Его показывали в больнице. К ней начала возвращаться память. Она нам написала: «Я вспомнила это место, эту стену…»
На экране — изображение стены, выщербленной снарядами и пулями. Женщины с сухими — они уже все выплакали — глазами подходят и кто ветку, кто цветок кладут на холмики неизвестных солдат.
И голосом Марка Бернеса звучит песня «Братские могилы». Для этой женщины был такой шок, что к ней начала возвращаться память.
Такие бывают странные, поразительные вещи с песнями, с музыкой, когда они очень хорошо вмонтированы в изображение.
В фильме «Война под крышами» Минской киностудии режиссера Виктора Турова я никого не играю, ничего не делаю. Чуть-чуть снялся в сцене на свадьбе. Больше в этой картине меня нет. Но для этой картины я написал несколько песен, например «Песню о новом времени».
Писал я песни еще для одной картины Виктора Турова — «Сыновья уходят в бой».
Я часто бываю в Минске. Приезжаю всегда, когда Виктор Туров предлагает мне что-нибудь написать для своей новой картины. В фильме, который называется «Взлет» или «Белый вальс», будут три моих песни. Они прежние, но их почти никто не знает, потому что я их писал для пластинки. Две из них будут исполняться моей супругой, моей женой. Она будет петь песни в этой картине. А диск мы записали лет пять тому назад и все воюем, чтобы он вышел. Но по закону сохранения энергии ничего не исчезает.
Я прекрасно знаю Белоруссию, мне ее показал Виктор Туров. Я был во многих-многих местах, жил с ним во время съемок. Даже когда не работал в фильме, просто приезжал к нему на натуру. Вы не поверите, но несколько вещей для фильма «Сыновья уходят в бой» были написаны за одну ночь. От впечатлений. Мы жили в деревне, где раньше был партизанский лагерь. В лесу. И песни как выплеснулись, как накипело и начало выплескиваться.
А фильм «Белый вальс» я рекомендую вам посмотреть. И не потому, что там звучат мои песни. Это удачная картина о современных десантниках. Сценарий писал мой друг, с которым я учился в школе. Я предпочитаю работать кланом со своими друзьями. Тогда ты можешь надеяться, что песня выйдет в том виде, как она написана.
В фильме «Опасные гастроли» я играл роль актера Бенгальского, который помогает переправлять нелегальную литературу для нашей партии, переправлять из-за границы в Россию.
Мнения о фильме разделились. Он вызвал много критики и много похвал. Критика есть справедливая. Вероятно, многовато мы показали танцев. А критиковать нужно с добрым глазом, чтобы люди исправляли ошибки, а не просто ругать. Говорят, что нельзя снимать вместе революционные события и канкан. Но ведь это первая картина в таком жанре. Когда показывают какие-то серьезные события, хочется, чтобы они были показаны интересно. Чтобы интересное повествование было. А если говорится о необыкновенно интересных вещах: о революции, о начале века, о подпольной борьбе, о гражданской войне, а сделано это скучно, само дело проигрывает от этого. Мы в этом фильме старались сделать так, чтобы интересно было смотреть зрителю. Мне кажется, что этот фильм может стать началом. Обязательно должны быть музыкальные фильмы на серьезные темы.
Но критика в основном относилась к сценарию и к постановке фильма. Актеров оставили в покое, так что не так обидно.
Об этой картине нельзя говорить, как об эпопее о революции. Это развлекательное кино на материале 1907 года. Группа актеров помогала одесским подпольщикам. Фильм критиковали за то, что помогали артисты варьете. А что, обязательно должны были помогать актеры МХАТа, Малого театра или Театра Леси Украинки! — Тогда ведь было много театров-варьете. Это было модно.
Подход к картине критиков был неверным. Но у нас бывает так, что кто-то скажет: «Вот, товарищи, нельзя делать такие картины!» — и пошло. Везде напечатали.
Несмотря на критику, я тепло отношусь к этой картине. Хотя и вижу много недостатков. Но ведь смотреть-то интересно!
На самом деле был такой случай. Литвинов, известный деятель нашей партии, пользовался услугами одесских актеров. Через одесский порт передавал литературу, а потом и оружие для русских большевиков. Это исторический факт. Ну а как актер может работать по такому заданию? — Конечно, своими методами. Переодеваться, перегримировываться… Это уже фантазия автора.
Для этого фильма я написал несколько песен. Все песни в этом фильме мои.
Почему-то в титрах не указали, что песни написаны мной. Не знаю уж, из каких соображений. Работа над песнями для этого фильма была очень интересной для меня. Я ведь мало знаю о том времени. А я писал и романс старинный — «Вальс при свечах», и одесские куплеты, и даже шансонетку.
Я снялся в фильме «Четвертый» по пьесе Симонова у режиссера Столпера, и сценарий этого фильма написал Александр Столпер, которого вы прекрасно знаете. Он снимал почти все фильмы по Симонову: «Жди меня», «Солдатами не рождаются», «Живые и мертвые», «Далеко от Москвы».
Картина «Четвертый» идет всего час десять, но это очень серьезная картина.
Работать с Александром Борисовичем Столпером мне было чрезвычайно интересно. В его фильмах всегда хорошо работают артисты. Он настоящий актерский режиссер, крепкий очень.
Фильм мы сделали быстро, хотя его очень трудно было делать. Там есть один очень трудный момент. Дело в том, что в пьесе «Четвертый» — она шла в БДТ — действуют покойники. Эти люди — это овеществленная совесть героя. Их несколько человек. Он с ними вместе летал в одном экипаже самолета.
Кино — вид искусства реалистический, в отличие от театра. Театр все-таки условное дело. А в кино все-таки близко к жизни все. Поэтому было очень трудно найти прием, каким же образом все-таки разговаривать, чтобы не было дурацкого ощущения: покойники — а они ходят.
Мы сделали так, что мой герой говорит монолог, почти не общаясь с этими людьми. А они вставляют свои реплики, но как будто это его реплики.
Как это удалось, вы увидите сами. Но роль очень любопытная, интересная. Мой персонаж называется Он, имени у него нет.
В пьесе решается проблема совести. Человек когда-то, в какой-то момент своей жизни все-таки должен решить, оставаться ли человеком, или скатываться вниз.
Работа в фильме «Короткие встречи» — одна из любимых моих работ. В этом фильме режиссера Киры Муратовой я играл роль Геолога. У этого Геолога очень сложная судьба. Он ушел из министерства, чтобы заняться своим прямым делом — искать серебро. Он находит его. А дома у него жена. Она говорит: «Останься со мной!»
Он: «Поедем со мной!»
Она: «Оставайся со мной!»…
А в пути он встречает девушку… Сложный психологический фильм. Судьба этого человека немного напоминает актерскую. И мне дома говорят: «Вот ты все время ездишь! Что ты там делаешь?! Сиди дома!»… Ну, это известно…
Я писал несколько песен для этого фильма. Пел там. Пел, например, «Цыганочку». Но это песня не моя, а я с некоторых пор чужих песен не пою совсем.
В этом фильме я играл с бородой. Это было очень хорошо, потому что никто не узнавал на улице. Все считали, что я с бородой на самом деле. Борода была наклеенная. Причем, очень плохо наклеенная борода была. А свою бороду отрастить было невозможно, потому что, играя в театре, я не имел права отпустить бороду или усы.
Многие мои поклонники просили меня не играть больше в таких фильмах, как «Единственная». Там я играл роль Бориса Ильича. Меня хотят видеть только в героических ролях. Даже негодяя можно — но только сильного человека. А слабых, — говорили, — не надо тебе играть, Володя! Просили, чтобы я не снимался в картинах, где у меня оторванная подметка или пуговицы не пришиты. Почему — я не знаю.
Фильм «Ветер надежды» первоначально назывался «Клипер «Надежда» или «Большие океанские гонки». Это фильм про молодых моряков. Он посвящен нашему паруснику «Товарищ», который выигрывал много регат, и молодым морякам, тем, кто готовит себя к морю.
Фильм снимал режиссер Слава Говорухин. Писать для его картин вошло у меня в привычку.
Для «Ветра надежды» я написал несколько песен. Одну особенно люблю:
Мы говорим не штормы, а шторма́
Слова выходят коротки и смачны.
Ветра́, не ветры сводят нас с ума,
Из палуб выкорчевывая мачты.
Я думал, что песня будет звучать на первом плане, а она где-то далеко спрятана. Где-то далеко звучит, да еще спета высоким голосом: Слава попросил меня записать один вариант сильный, а другой — слабый. Он решил, что в фильм надо вставить тихий вариант. Я этим был недоволен, но своя рука — владыка. Кино — режиссерское искусство. Настоящее кино получается, только если режиссер — его автор. Иначе это ремесло. Так можно любого человека научить снимать кино.
Кроме серьезных песен для этого фильма, я написал одну шутку. Ее пели во время отдыха молодые моряки, собравшиеся на баке. Один из героев фильма потешает своих товарищей. Она называется «Одна научная загадка, или почему аборигены съели Кука».
Кук был известный мореплаватель. Он открыл Новую Гвинею. По свидетельствам историков, был любим аборигенами. Но они его любили — и все-таки съели. Но это бывает так: любят, а все равно съедят.
Я спрашивал у смотрителя Полинезийского музея на Таити, почему у них так поздно были приняты законы против каннибализма. Он говорит: «Во-первых, это вопрос питания. Во-вторых, у аборигенов были такие поверия, традиции. Если съесть печень храбро сражавшегося с тобой врага, то будешь таким же храбрым, как он. Если сердце друга — к тебе перейдет его доброта. Если коленную чашечку обсосать — будешь быстрее бегать. Если съесть глаз — будешь стрелять лучше». Короче говоря, масса вариантов. Несколько советов можно дать тренерам. Я это делал. Как-то в шутку сказал: «Может быть, съесть парочку товарищей по команде?» Мне ответили: «Мы это часто делаем, но результаты от этого не растут!..»
Для фильма «Иван Макарович» я написал песню «Полчаса до атаки». Эту песню в фильме поет мальчик под аккомпанемент гармошки. Мы этот эпизод снимали под Минском, на базаре. И мальчишка пел эту песню. Женщины, которые продавали молоко, сметану — они все плакали. Они вспоминали то время. Ведь в Белоруссии погиб каждый четвертый человек.
Сейчас я снимался в одной картине советско-югославского производства. Называется она «Единственная дорога». В сорок четвертом году немецкий танковый парк в Германии стоял без горючего. Шла колонна примерно из двухсот-трехсот гигантских бензовозов. Шоферами в этих машинах были русские пленные. Немцы приковывали водителей цепью к плите на полу этих бензовозов. Они сообщили партизанам, что колонну ведут русские шоферы. И партизаны не могут стрелять — загорится и будут гибнуть люди.
Я играю одного из этих окованных шоферов. Роль у меня совсем без слов, без единого слова, зато с песнями.
Я раньше, когда мне предлагали петь в кино, отказывался. А теперь думаю, ну почему нет, если это такая трибуна с многочисленными зрителями.
И я пишу песни свои и играю небольшую роль. Роль со смертью, чтобы за пять дней отсняться, спеть, умереть и закончить.
Я под это дело съездил в Югославию. Снимали мы в Черногории, в очень интересных местах. Народ очень любопытный. Они нас любят. Черногорцы считают, что их страна до Владивостока. Черногория в тысяча девятьсот четвертом году объявила войну Японии. Японцы долго искали на карте, где же эта Черногория, Черногория в то время только стала самостоятельным государством — ее и на карте-то не было. И до сих пор они находятся в состоянии войны с Японией. Вот такая страна.
Я написал стихи о черногорцах, потому что мне лавры Пушкина не давали покоя. Пушкин писал: «Что за племя черногорцев…» Теперь я тоже написал. Это не песни, это стихи.
Я тряхнул стариной и опять сыграл отрицательную роль. В фильме «Хозяин тайги» я сыграл Ивана Рябого. Ну что вам о нем сказать?! Он не совсем плохой человек, хотя докатывается до преступления. Но в то же время он искренне любит девушку. Я попытался показать и плохое, и хорошее в его характере.
Этот фильм мы снимали на реке Мане в Сибири под Красноярском. Потом в Дивногорске на Красноярской ГЭС. Бригада сплавщиков учила меня бегать по качающимся бревнам по реке. Это довольно сложно. Там лес сплавляют не плотами, а молем. Если образовался залом, то его надо разбивать багром. Можно несколько раз упасть в воду. Это довольно неприятно. Вода холодная, бурная. Бригадиром этих сплавщиков был человек с рябым лицом. Я очень много взял от него. Так что если роль получилась, то это на пятьдесят процентов на его совести. Я у него перенял манеру разговаривать с людьми, чувство собственного достоинства, силу характера. Только он человек положительный, а мой Рябой — подмоченный. Я режиссера уговорил, чтобы он назвал моего персонажа Иван Рябой.
Сейчас снимается вторая серия этой картины, но я там не участвую. Там снимается Валерий Золотухин, играющий милиционера Сережкина, прекрасный парень. Он со мною в театре работает. Я с ним две картины снимал. А во второй серии — «Пропажа свидетеля» — меня нет, потому что меня посадили в первой. Может быть, выпустят. Тогда будет третья серия.
Иван Рябой — человек довольно сильный, но живущий по законам тайги. Он считает, что он — хозяин тайги.
Когда Валерий Золотухин меня допрашивает, я ему отвечаю, и так, между словами, пою песню:
На реке ль, на озере —
Работал на бульдозере,
Весь в комбинезоне и в пыли, —
Вкалывал я до зари,
Считал, что черви — козыри,
Из грунта выколачивал рубли.
Не судьба меня манила,
И не золотая жила, —
А широкая моя кость
И природная моя злость…
У этой песни был очень точный подтекст: не так легко будет со мной разговаривать, не так легко будет вывести меня на чистую воду.
Фильм «Вооружен и очень опасен» снимался на киностудии имени Горького. Снимал его режиссер Вайншток. По произведениям Брет Гарта написали сценарий Павел Фин и Владимир Вайншток.
Это прошлый век, ковбойская тема. Только начали добывать нефть. Люди ходили с пистолетами, сами решали свои вопросы. Стреляли и влет, и лежа, и навскидку. Стреляли откуда угодно. Среди них были и хорошие люди, и плохие.
Я писал для этого фильма песни. Песня «Вооружен и очень опасен», «Песня про живучего парня», который сводит счеты и говорит:
Пока в законах проку нет,
То только на себя надежда…
В этом фильме я не играл, а просто написал несколько песен. Планировалось, что хоть одну из этих песен я спою сам. Но все поет Сенчина.
Меня ловко обвели вокруг пальца.
Говорят: «Ты напиши!» — Я вначале все для себя писал.
Потом говорят: «Ты знаешь, надо, чтобы это она все-таки спела!»
Я стал для нее переписывать.
Говорю: «А вот эту песню все-таки я спою!»
Мне говорят: «Хорошо!»
А потом, когда она спела все песни, говорят: «Не надо!» Ну, Господи, чего вам рассказывать! У всех свои проблемы по работе.
На съемки фильма «Плохой хороший человек» мы выезжали в прекрасные места. Очень интересно сниматься, ездить, видеть людей. Места съемок были такие: Евпатория, Гагры, Ялта. В Евпатории у меня родилась песня, которая называется «Черные бушлаты». Дело в том, что там стоит памятник десантникам. На берег в Евпатории был высажен десант, начался шторм и его не смогли поддержать — корабли не смогли подойти. Фильм мы снимали недалеко от этого памятника. И в дни свадеб — а у них свадьбы бывают в основном по субботам — все молодожены едут на берег к памятнику евпаторийскому десанту.
Фильм «Плохой хороший человек» снимал на Ленфильме режиссер Иосиф Ефимович Хейфиц. Он известен вам по фильмам «Салют, Мария!», «Дама с собачкой» и другим. Это фильм по повести Чехова «Дуэль». «Дуэль» уже однажды снимали, но там был неудачный сценарий. Этот старый вариант еще ходит где-то по периферии. Теперь сценарий написан по-другому. Другой монтаж, другие актеры… У нас снимались Анатолий Папанов, Людмила Максакова, Олег Даль… Я играю в этой картине роль фон Корена — одного из участников этой пресловутой дуэли. В этом фильме я не пою.
Сказка «Иван да Марья» написана очень современно. Написал ее писатель и драматург Хмелик. Этот фильм сложно было снимать. Там по сценарию должны были находиться рядом современные предметы и предметы старины. А это — нарушение формы. Сразу какой-то несерьез в этом есть. На мои песни легла нагрузка: все время осовременивать, делать взаимоотношения узнаваемыми. Нечистая сила в фильме должна была выглядеть, как хулиганы. Они такие и есть на самом деле. Например, нечистая сила поет:
А да во лесу дремучем
Мы чего-то отчебучим…
То есть я продолжал работать в жанре сказок, в жанре фольклора.
К сожалению, большинство моих работ не доходят до зрителя. Вот и в фильме «Иван да Марья» из 17 музыкальных номеров — мы пытались сделать сказку-мюзикл — осталось с гулькин нос. Почти ничего не осталось. Все выстригли.
Была в этом фильме сцена, когда нечисть сидит в лесу на опушке, они пьют и плачут, что их больше никто не боится. И из-за того, что мои персонажи выпивают и поют всякие неприличности, у многих людей возникает желание перевести это на меня.
До премьеры
Я снимаюсь в Москве в фильме Швейцера «Бегство мистера Мак-Кинли». Я туда написал баллады и буду их исполнять. Правда, это про «их» жизнь. Это фантастическая история про бегство из этой жизни. В сальваторий на глубине триста метров за большие деньги продают места. А потом, через много сотен лет людей оживляют. Герой этого фильма все время пытается попасть в сальваторий, но у него нет денег. В этот фильм я написал несколько баллад. Баллады для меня довольно странные. Я много времени на это угробил, потому что «про них» я никогда не писал ничего. Я всегда писал про нас. Там пришлось на каких-то других вещах работать, но не узнаваемых, а просто на человеческих чувствах. Я там играю Автора фильма и пою песни. Этот человек все время появляется, споет и уходит. Очень хорошая роль.
После премьеры
Для кино я много писал. Сейчас немножечко подсократился, потому что у меня было несколько неудач.
Когда я пишу свои песни для кино, я им намереваюсь сохранить жизнь даже вне картины, чтобы они могли существовать отдельно. В кино со мной случилось несколько досадных историй. Кино в производственном смысле намного сложнее, чем театр. Почти никогда неизвестно, как сложится материал отснятый.
Вот недавно мне прислали записку из зала: «Ваше отношение к «Бегству мистера Мак-Кинли?» — Отношение у меня нормальное к этой картине, но есть чувство досады. В этом фильме я должен был играть роль Автора, который при помощи баллад, которые он сам сочиняет, дает ход и направление всей картине. Я написал туда девять баллад. Они записаны. Написал музыку. Работал очень много с оркестровщиками, с музыкантами. Работа была проделана очень большая даже для меня, хотя я и пишу много песен. Мне было сложно работать, потому что действие происходит не у нас, да еще не сейчас, а в будущем. Нужно было сделать правдоподобно.
Реклама фильма была невероятная. Дескать, я буду играть чуть ли не главную роль и петь много песен. В журнале «Экран» кто-то спросил у режиссера: «А не будет ли Высоцкий конкурировать с Банионисом?» — Режиссер ответил: «Нет, не будет. Они такие разные!»
Сложился киноматериал. Мои песни в него не вписывались. Получилось совсем другое кино, чем то, которое должно было быть сначала. Ни черта никаких баллад нет. Осталось с гулькин нос, какие-то полторы песни и те — непонятно, откуда взялись. Маленький эпизод. Люди, которые любят мои песни, хотят их послушать, уходят разочарованными.
По разным причинам убираются песни из кино. В данном случае они ушли потому, что я написал песни трагические, нервные, на последнем дыхании. А материал получился раздумчивый, длинный, на мой взгляд, даже скучноватый. Кино убрать нельзя — денег много затрачено, а песни — можно. Раз ножницами — и нету.
А иногда бывает похуже: люди начинают находить в песнях то, чего в них нет. Но время рассудит, кто был прав, кто виноват.
Когда фильм выходит без моих песен, меня успокаивают: «Володя! Твои песни более интересны и серьезны, чем изображение!» Это, конечно, лестно слушать. Я могу продлить своим песням жизнь. Спеть их на аудитории, записать на пластинку… Они не пропадут. А каково тому, кто неизвестен, кто только начинает работать?!..
Когда я писал баллады для фильма, я совсем исключил обстановку и время, и стал общечеловеческие темы брать. Например, написал песню, которая называется «Недолюбил». В этот момент в фильме идет эпизод, когда герой картины с цветами ждет свою возлюбленную. В это время рядом проходит какая-то очередь очень печальных людей. Он попадает в эту очередь, идет, идет и продолжает ее ждать с этими цветочками. Они вдруг спускаются куда-то вниз, там помост, накрытый черным бархатом, где лежит убитый. Его убили, вероятно, во время демонстрации. Молодой совсем человек. Мой герой застыл рядом с ним с цветами. Он кладет цветы и выходит наверх. А в это время звучит эта песня, которая, вероятно, посвящена убитому парню.
Из пяти работ, которые ты делаешь, только одна доходит до зрителей. Я должен был играть роль Билла Сигера — уличного певца, который ведет повествование всей этой картины. А задумки у нас были интересные. Была, например, целая сцена на пустыре хиппи. Я написал целую маленькую отжатую оперу, где попытался выразить философию этого движения. Она была исполнена с хором. Это была молитва хиппи, как заклинание.
До премьеры
Я написал шесть баллад для фильма «Робин Гуд», который снимается на Рижской киностудии. Петь я их буду сам вместе с «Песнярами». Мы давно с ними хотим работать. Они ждут уже Бог знает сколько времени, и я тоже. Будут звучать народные инструменты. Я написал несколько совсем на меня не похожих лирических баллад. «Баллада о любви», «Баллада о верности», «Баллада о ненависти»… Как я понимаю лирику, так и написал. Их надо обязательно с оркестром исполнять. Они рассчитаны на то, что есть фон. Сам я в этом фильме не играю. Робин Гуда играет актер нашего театра, Борис Хмельницкий.
После премьеры
Неприятная история случилась у меня с фильмом, который называется «Стрелы Робин Гуда». Раньше был приключенческий фильм. Вы его видели. В нем играл замечательный актер — Эроус Лин. Он блистал: прекрасно стрелял, любил, было красивое изображение. Было замечательно. Но уже ведь было. Зачем же повторяться!
Сняли материал. Я написал несколько баллад, шесть баллад, которые давали другое направление этому фильму. В них была печаль какая-то, ностальгия по детству. Мы же не можем теперь так воспринимать кино, с такими открытыми глазами.
Когда мы смотрим «Стрелы Робин Гуда», то вдруг начинаем думать, что все ловко и хорошо. Но ведь льется кровь, ведь люди погибают, ведь не от хорошей жизни они в лесу скрываются.
Я попытался дать своими балладами немножечко другое направление этому фильму, а он, к сожалению, был снят, как приключенческое кино. Или поэтому, или по другим причинам, но баллады в этот фильм не вошли. Ни музыка, ни песни.
Я не жалуюсь, мне просто противно довольно про это говорить, про людей, которые посчитали, что мои песни слишком драматические.
Песни, которые я писал для этого фильма, не похожи на те, которые я делал раньше. Только одна немножечко похожа:
Если рыщут за твоею
Непокорной головой,
Чтоб петлей худую шею
Сделать более худой, —
Нет надежнее приюта:
Скройся в лес — не пропадешь, —
Если продан ты кому-то
С потрохами ни за грош.
Бедняки и бедолаги,
Презирая жизнь слуги,
И бездомные бродяги,
У кого одни долги,
Все, кто загнан, неприкаян,
В этот вольный лес бегут, —
Потому что здесь хозяин —
Славный парень — Робин Гуд!
Это, вроде, похоже на то, что я делал раньше. Но я писал еще и балладу о любви, и балладу о времени — философские вещи. Я надеюсь, что через некоторые время вы их услышите.
Я пытаюсь продлить жизнь своим песням, своим балладам. Я их записываю на пластинки, для своих друзей пою, пою на выступлениях и в концертах. Я считаю, что не бывает работы в корзину. Как говорил один прекрасный человек и писатель: «Рукописи не горят!»
Поэтому мне не жаль времени, которое я затратил на эту работу. Когда тебе повезло, ты что-то ощутил — творчество, восторг, — это уже награда за труд. Но, конечно, хотелось бы. чтобы мои песни почаще бывали на экране.
Я снимался в фильме «Арап Петра Великого». То есть, делали мы его под этим названием, а он вышел под другим. Я долго недоумевал, почему эту картину надо было назвать «Как царь Петр арапа женил». Так подумал, понедоумевал и понял, что они хотели, чтобы получился фильм про царя, а не про арапа.
Сценарий этого фильма написали Фрид и Дунский. Я снимался в фильме по их сценарию «Служили два товарища». Приглашали они меня в фильм «Красная площадь».
Снимал фильм режиссер Александр Митта. Вы знаете его по фильмам «Гори, гори, моя звезда», «Друг мой — Колька», «Москва — любовь моя».
Сценарий фильма написан по мотивам пушкинских записок. Там очень интересно выписаны роли Петра и его слуги — моего арапа. Вы знаете, что этот арап был предком Пушкина.
Во время съемок меня все время мазали в черный цвет. Каждый день накладывали по килограмму краски. Она очень трудно смывается — только вместе с кожей. Все время спорили оператор и режиссер. Режиссер хотел, чтобы я был черный, а оператор говорил, что ему это мешает. Хотя эфиопы — они вообще не черные. Это не негроидная группа. Они желтоватенькие. Темные, но не черные. И зачем меня красить, я ведь все равно не похож на негра. И как ни закрашивай, нужно еще вот такие губы делать. А если губы делать и совсем закрасить, тогда лучше просто негра взять. Сейчас у нас связи международные развились, поэтому можно пригласить негра и он будет играть.
Но весь смысл этого фильма в том, что этот человек, несмотря на цвет кожи, глубоко русский. Он немного не похож на других и из-за этого у него всякие неприятности и коллизии.
С этим фильмом связано несколько интересных историй. Например: однажды надо было снять маленькую сценку. Я рвался, отпрашивался из театра, приехал больной. Но, как говорится, в кино никогда не опоздаешь. Приехали, часов десять сидели на натуре, потом чего-то не привезли, чего-то не отладилось. В результате мы сняли три метра полной ночи. Вместо меня можно было даже кошку снимать. На том и разъехались.
А однажды незадолго до премьеры фильма я приехал в Ленинград. И перед Московским вокзалом увидел светящееся табло рекламы — бегущая строка. Написано: «Арап Петра Великого». В роли Петра — Петренко, в роли Ибрагима Ганнибала — и лампочками нарисован черный человек, похожий на меня, — Владимир Высоцкий. Надпись сдвигается, и почему-то лампочками сделана гитара. Хотя я в этом фильме не пою.
А песни для этого фильма я писал. Хотел спеть или один, или хором с Валерием Золотухиным. Я написал стилизации под то время.
Вот, например, «Разбойничья песня». Она должна была звучать в то время, когда каторжники и арап на верфи сидят, греются у костров, угощают арапа водочкой и обсуждают, что, вероятно, арапу в России холодно, потому что в Африке жара все время, там даже озимые не сеют.
Ко Дню милиции будет приурочен фильм, который называется «Эра милосердия»[1]. Это сорок шестой год. Ликвидация банды «Черная кошка» — была такая банда в Москве. Это пятисерийная картина по братьям Вайнерам. Я играю впервые роль капитана милиции, начальника отдела по борьбе с бандитизмом Жеглова.
О Бельмондо писали: «Впервые в роли полицейского…»
Вот и я впервые играю роль милиционера.
У нас с моим напарником (Конкиным) две центральные роли в этом фильме. Петь в этом фильме я, к сожалению, не буду. Хотя возможность для этого была. Можно было спеть и дворовые песни, и какую-нибудь лирическую песню о работниках розыска. Но как-то не случилось. Я думаю, что в этом виноват и режиссер-постановщик. Он решил быть оригинальным. Снобизм своего рода, что, мол, дескать, а вот у меня Высоцкий не поет!
Кому от этого хуже или лучше — я не знаю. Наверное, многие пришли бы еще и песни послушать…
Сейчас я часто получаю письма: «МВД. Капитану Жеглову». Люди хотят думать, что существует такой человек, за которым артист Высоцкий подглядел и сыграл. Ну, Жеглов стал немножечко постарше, конечно, но работает в МУРе.
Этот фильм опустошал улицы больших городов, когда шел на телеэкранах. Один человек даже пытался ограбление совершить во время демонстрации этого фильма по телевидению — ограбить магазин «Малахитовая шкатулка». Ровно к семи подгадал, когда никого не было в магазине. Убил кассира…
А вот во время демонстрации фильма «Семнадцать мгновений весны», где артисты были страшно похожи на Гитлера, Геббельса, Геринга, Шелленберга, преступность упала на 70%. А вот когда показывали картину с моим участием, пытались ограбить «Малахитовую шкатулку». Но я не думаю, что только я в этом виноват.
Это первое мое появление на экране именно для телевидения. Ко многим телевизионным передачам я отношусь то с юмором, то с недоверием. Иногда юмора не хватает. Как деградировала, например, «Кинопанорама» с тех времен, как ее вел Каплер! Вот, например, на одной из «Кинопанорам» взяли самые прекрасные стихи Пушкина и сделали не смешно, а отвратительно.
Ну есть же вещи святые! Ну ладно, если бы это было смешно, а это было глупо. Он стоит с тряпкой половой и говорит:
…Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты…
С половой тряпкой!.. И ничего не изменили у Пушкина. Да еще сказали: «Вы, Александр Сергеевич, были наделены чувством юмора. Вы бы не обиделись!..»
А Пушкин стоит, читает самые прекрасные в мире стихи и плачет. А плачет он, оказывается, оттого, что в это время лук режет…
Для фильма Одесской киностудии «Забудьте слово „смерть"» я написал песню «Пожары». Песня эта написана в очень сильном ритме. И события в фильме, для которого написана эта песня, — они тоже очень жестокие. Много стрельбы на экране, артисты темпераментно работают. Место действия в фильме — Украина; время — девятнадцатый—двадцатый год.
Режиссер этой картины — мой товарищ, он все время ко мне приставал: «Володя! Напиши! Мы тебе… Ты представляешь, как это будет звучать! Там все время будут…»
Он мне сорок бочек арестантов наобещал. Мы эту песню записали с оркестром. Леша Зубов написал прекрасную оркестровку.
Но она в фильме не состоялась. Не смонтировалась с материалом.
Когда я должен был играть в фильме роль Остапа Бендера, один человек очень остроумно сказал: «Ему и так хватает популярности, а мы еще будем повышать ее кинематографом!..»
Я снимался в роли Дон Гуана в фильме «Маленькие трагедии». Это по произведениям Александра Сергеевича Пушкина режиссер Швейцер сделал изумительный монтаж.
Почему выбор пал на меня, я понять не могу. Но двум нашим изумительным режиссерам пришла в голову такая идея. Эфрос, не зная о том, что я буду играть роль Дон Гуана в кино, предложил мне сделать это на радио.
А в кино это сделано так: четыре трагедии Пушкина соединены в композицию. Юрский играет импровизатора, который объединяет эти произведения Александра Сергеевича. Это сделано как настоящая пьеса. Сделано это средствами кино. Сделано это как единое произведение — как будто Пушкин написал такую пьесу. Пушкин, правда, и написал все это в одно время — в знаменитую Болдинскую осень. Это из него вылилось. Вероятно, это и нужно читать как пьесу, так к этому и относиться, что это про одно и то же — это разные грани характера самого Александра Сергеевича.
Фильм трехсерийный. Очень интересный фильм, настоящий кинематограф. Хорошие артисты заняты. Валерий Золотухин играет Моцарта, Иннокентий Смоктуновский играет Сальери…
Очень хорошо распределены роли.
Я репетировал две роли: Мефистофеля и Дон Гуана.
В роли Дон Гуана я не пою. Дон Гуан, вероятно, пел, но до того, как появился в Мадриде. Он раньше пел, потому что Пушкин написал его поэтом. Он же себя писал в основном. Это написано тогда, когда Пушкин из разряда донжуанов перешел в разряд мужей. И в этом произведении он сам с собой разделался, с прежним.
Почему два разных режиссера пригласили меня на роль Дон Гуана? — Не знаю. Вот уже десять лет ничего похожего. Ну, Тихонов, ну, Стриженов… Почему я?.. Мефистофеля — можно, а с этим — не знаю…
Из разговоров со слушателями
— Как вы относитесь к современному кинематографу?
— К хорошему — хорошо, к плохому — плохо.
Ваши планы и надежды, связанные с кинематографом.
В актерской профессии не мы выбираем, а нас выбирают. Очень редко артистам удается достичь такого уровня, что они могут выбирать сами. Все равно их куда-то пробуют, выясняют, стоит или не стоит его брать. Это довольно унизительно. Поэтому о моих планах в кинематографе рассказать нельзя. Надо спросить, какие планы в отношении меня, а не какие планы у меня.
Сыграны ли ваши лучшие роли на сцене и на экране?
Я на каждую роль смотрю, что она будет моя лучшая. Каждый раз, когда прихожу работать в кино. Вот я сыграл в фильме «Служили два товарища». К сожалению, от того, что я сыграл, осталась третья часть. Но даже по этой части можно судить, что образ был очень интересный. К сожалению, от него почти ничего не осталось. У актеров права голоса нет. А посмотрела комиссия — получилось так, что белый офицер единственный вел себя, как мужчина. А остальные… Один все время молчит, другой пытается нас потешать. Поэтому очень сильно проигрывают Быков и Янковский. Не они как артисты, а их персонажи рядом с моим. Что делать?! — Есть ножницы. Почти ничего не осталось от моей роли. Я думал, что это будет лучшая роль, которую мне удастся сыграть вообще когда-нибудь в кино. И так оно, возможно, и было бы, если бы дошло до вас то, что было снято. Но этого не случилось.
Очень люблю я свою роль в фильме Киры Муратовой «Короткие встречи». В этой картине есть органика. Она как будто хроника. В этом фильме я играл роль геолога, свободного, вольного человека.
А бывает, что напишешь много для кино, и баллады, и песни, живешь с этим, не спишь, мучаешься — а на экране ничего этого нет. У меня были и такие истории. Много разочарований было в связи с этим. Поэтому я не могу сказать, что было моей лучшей ролью, лучшей работой. Вообще-то надо стараться, чтобы каждое следующее было лучшим твоим. К этому надо стремиться. Но не все зависит от нас с вами. Есть много обстоятельств, причин различных…
Почему не демонстрируется фильм «Опасные гастроли»?
Понимаете, этот фильм один обругал в печати, другой подхватил, как-то все набросились на него. В тот период нечего было больше ругать. И решили ругать этот фильм. Но он, тем не менее, выдержал шесть прокатов. Он собрал больше ста миллионов зрителей за эти шесть кругов. Так что пользу он принес большую. В нем, кроме всего прочего, была такая печальная нота, которая людям очень приятна. Они сопереживали. Это была хорошая картина.
Как вы оцениваете свою роль в фильме «Место встречи изменить нельзя»?
Я не оцениваю ее вообще. Это не мое дело — оценивать. Оценивать — это дело ваше и критики. Я просто сделал свое дело. Больше ничего. Наверное, в каких-то моментах я удался. Этот фильм я делал с друзьями. Мы кланом работали. Режиссер фильма — мой близкий друг. Я с ним начинал — мы «Вертикаль» делали. Это Слава Говорухин. Так случилось, что нам пришлось вместе поработать на этом интересном материале. Нам удалось поставить в этом фильме какие-то вопросы. Но это — другое дело. А оценивать — я никогда. Поэтому со мной никогда нет интервью, вы не услышите моих высказываний о той или иной картине.
Как я отношусь к Жеглову? — Ну это же видно по тому, как я его сыграл. Это вы из меня не выманите и не вытащите. Я ушлый человек.
Сначала у меня интервью не хотели брать, а теперь я сам не хочу давать. Это всегда переврано, всегда есть натяжка. Журналисты, например, почему-то всех заставляют одинаково выражаться. Журналисты почему-то думают, что их язык — это язык интеллигентов. Когда они берут интервью, у них все совершенно одинаково говорят.
Они спрашивают: «Ваши творческие планы?» — «Я думаю сегодня, что завтрашние роли…» — и так далее.
И все — одинаково. Это журналисты их так исправили. А они, возможно, говорили о вещах, которые их беспокоят и волнуют.
Я считаю, что в фильме «Место встречи изменить нельзя» я свое дело сделал. У нас не было ни одного произведения на тему работы уголовного розыска сразу после войны. Было много фильмов о работе инспекторов после революции. Вероятно, есть что-то общее с тем, как работали в розыске в тридцатых годах. Ведь война только прервала. Во время войны ничего не поменялось, даже моды остались теми же.
Почему в конце фильма «Война под крышами» песня звучит не в вашем исполнении, хотя сначала звучала в вашем?
После фильма «Вертикаль» в мой адрес было много несправедливой критики. Были статьи в газетах, в которых мне приписывались песни, которые мне не принадлежат. Мы пытались спасти картину. Мои песни для фильма «Война под крышами» были записаны, их невозможно было вытащить. Поэтому звучит просто нейтральный голос. Чтобы не было привязано к моему голосу.
Говорят, что вы написали песни для фильма «Как царь Петр арапа женил», которые не вошли в картину.
Вы знаете, у меня особые счеты с «Арапом». Я собирался сниматься в другом кино, но меня втравили в эту авантюру. Сделал и какую-то полуоперетту. Материал был значительно серьезнее и любопытнее. Хотя фильм, в общем, в целом сделан достойно и на общем фоне он выделяется.
Выйдет ли когда-нибудь большая пластинка с вашими песнями?
Сейчас я предпринимаю очередную попытку сделать такую пластинку. Я бы этот диск назвал «Песни, не вошедшие в фильмы и спектакли». Не знаю, как мне это удастся. Некоторые люди обещали мне помочь в этом деле. Это будут песни, которых вы почти не знаете. Из «Робин Гуда», из «Арапа» — то, что не вошло. Если у меня будет такая возможность, я это запишу. А выйдет она или нет — я не знаю. Два моих больших диска лежат, лежат и лежат на студии.