Нина Максимовна рассказывала: «Все мы — бабушки и дедушки — стояли под окнами родильного дома в Покровском-Стрешнево. Люда выглядывала из окошка четвертого этажа, а Володя, достав из чемодана синее кожаное пальто, размахивал им в воздухе. Своим громким голосом кричал: «Это тебе подарок... за сына!»
— ...Старик, ты уже стал знаменит, как... Лебедев-Кумач. Или Михаил Исаковский. Поздравляю...
— ?
— Твои песни уже в спектаклях поют.
— Правда? И где же?
— Ну, пока не во МХАТе, но все же... Есть такой театр драмы и комедии.
— Это который на Таганке?
— Ну да. У них там главным был Плотников. А сейчас туда назначили Юрия Любимова, слышал?
— Конечно. Даже видел его студенческий спектакль по Брехту. С Люсей ходили...
— Там сейчас происходят интересные вещи. Любимов привел в театр своих выпускников из Щукинского, набирает молодых актеров, сменил репертуар. Из старых спектаклей оставил «Микрорайон». Вот там и поют твою «В тот вечер я не пил, не пел...».
— Шутишь?
— Какие уж тут могут быть шутки? Сходи, послушай...
«ПРИПОДНИМЕМ ЗАНАВЕС ЗА КРАЕШЕК..»
...и обнаружим сцену Театра драмы и комедии на Таганке. Именно он и стал судьбой Владимира Семеновича Высоцкого. В начале этого повествования была подвергнута сомнению категоричность формулировки Натальи Крымовой: «Высоцкий — поэт, рожденный театром». В союзники беру выдающегося художника одного из столпов «Таганки» Давида Боровского, который говорил так «Театр сформировал Высоцкого? Нет, это процесс взаимный, разорвать нельзя. И трудно сказать, кто кому больше дал».
«Первый спектакль, который я посмотрел, был «Добрый человек из Сезуана», — неоднократно вспоминал Владимир Высоцкий. — Я тогда был просто поражен...»
Что поразило Высоцкого? Необычная для советского театра драматургия? Безусловно. Нарочная условность, образность сценографии? Конечно. Игра актеров, их открытая, яростная искренность? Да. Но главное — он «увидел, что песни, которые поются в атом спектакле, близко лежат к тому, что я тогда делал...». И понят — это тот театр, который он так долго и мучительно искал.
Сбежав со съемок в Москву, чтобы в окошко роддома увидеть Люсю, он все же успел наспех переговорить и с Юрием Любимовым. Уже из Прибалтики сообщил домой: «Лапа!.. Там все в порядке, закончу здесь — и туда».
Однако до «порядка» было далеко. Закончились «рижские каникулы», Владимир вернулся в Москву, а «Таганка» все держала паузу.
Вечная хлопотунья (еще с институтской скамьи) Таисия Додана рассказывала: «О Володе я разговаривала... с Николаем Лукьяновичем Дупаком — директором театра. Пришла к нему и очень просила принять Володю как чрезвычайно талантливого человека. Я говорила, что у Володи так трудно сложилось в жизни, что он оказался не у дел ни в одном театре, ни в другом. Но поверьте моему слову — он талантливый человек Он — музыкальный и владеет гитарой, что у нас в театре немаловажно... Дупак сказал Любимову...»
«Все ребята — Артур Макаров, Кочарян — просили помочь устроить его в театр или на телевидение, — вспоминал режиссер Анхель Гутьеррес. — С Любимовым мы встречались... И вот я подумал, что самое лучшее, что может быть для Володи, — это новый театр. Я знал, что Юра полюбит Высоцкого, он понравится сразу не только как актер, но и как комплексный такой современный художник — поющий, хорошо двигающийся. И я ему предложил: «Юра, у нас есть один актер интересный, возьми его». — «А где он, что он закончил?» — «Студию МХАТа» — «А ты его видел?» — «Видел». — «Хороший?» — «Очень хороший!» — «Высокий?» — «Нет». — «Ну а где он сейчас?» — «Из Пушкинского выгнали...» — «A-а, это плохо, нет». — «Ты послушай его: он поет, песни сочиняет». — «Да?! Приведи». И я его привел...»
А Владимир Высоцкий говорил: «Порекомендовал меня туда Слава Любшин». Любшин, работавший тогда на Таганке, не отрицал:
— Володя, хочешь, я скажу о тебе Любимову?
— Скажи.
И я рассказал Юрию Петровичу. Он говорит «Приведи его...».
Какая, в сущности, разница, кто первый назвал фамилию «Высоцкий» Любимову — Додина, Любшин или Гурьеррес? Никакой. Каждый сказал пару слов, а получился дружный хор. Главное, что все срослось, и Высоцкий обрел свой дом.
В отличие от «Современника» на таганских показах царили вольные нравы. Сидел Юрий Петрович, директор, актеры входили- выходили...
«Его кто-то привел, думаю, что наши дамы, — припоминал Любимов. — Вошел. Кепарь, серенький пиджачишко из букле. Сигаре- точку, конечно, погасил. Прочитал что-то маловразумительное, бравадное, раннего Маяковского, кажется, что-то довольно стандартное. Я говорю: «А гитарка чего так скромно стоит? Кореша, значит, вам уже сообщили, что шеф любит, когда играют на гитаре?» — «Нет, я хотел бы спеть, если вы не возражаете».
И вот он пел мне сорок пять минут. Через двадцать минут я спросил: «А что за тексты, скажите, пожалуйста?» Он так скромно говорит: «Тексты мои»... Я тогда был поражен.
Спрашиваю: «А где же вы выступаете?» — «Больше так, для друзей, в компаниях пою». Я ему сразу сказал: «Приходите работать». Мне тут же: «Зачем берете? Он сильно пьющий. Намучаетесь». А я говорю: «Какая мне разница: одним алкашом больше, одним меньше. Этот хоть проспится, так умный. С ним интересно дело иметь...»
Но директору театра хотелось все-таки оставить последнее слою за собой. Он пытался уточнять: «Любимов жестко высказался: «Парень талантливый, но нам незачем брать еще одного алкаша — у нас своих хватает!» Я возразил: «Юрий Петрович, давайте попробуем, возьмем его на договор на три месяца. Что мы теряем?» Так что изначально, так уж выходит, он обязан своей театральной судьбой Додиной, во вторую очередь мне, и уж затем Любимову...»
Как хочется вслед за Высоцким предложить: «Так оставьте не нужные споры. Я себе уже все доказал...»
Вечером Владимир пришел домой, тихий и усталый. И в ответ на немой вопрос сказал:
— Да, берут.
В штат театра он был зачислен 10 сентября 1964 года с окладом 85 рублей.
«Я не верила, что это на самом деле состоялось, и он сам боялся, что не состоится», — говорила Людмила Владимировна.
Вскоре на выездной площадке Дворца культуры завода «Серп и молот» прошла ночная репетиция, потребовался срочный ввод Высоцкого на роль 2-го бога — заболел актер Климентьев. Один из трех «богов» Вениамин Смехов фазу заметил: «Репетирует™ уверенно, быстро перехватывает инициативу, и уже через час не всем было ясно, кто кого здесь вводит? Мы с Колокольниковым или он нас?.».
Из любопытства Владимир посмотрел «Микрорайон». Вполне добротная постановка. Дождался сцены, во время которой симпатичный парень — главный герой Князев — непринужденно стал напевать «Но тот, кто раньше с нею был...». Пел парень спокойно, с насмешечкой, слова, правда, перевирал. После спектакля подошел к певцу, познакомились.
— Леша, один вопрос Ты вот песню поешь, она откуда взялась?
— Черт его знает. Фоменко бросил клич: нужна какая-нибудь уличная песенка, и все что-то стали предлагать. Выбрали ту, что Леня Буслаев напел.
— А это кто?
— Наш актер. Хочешь, познакомлю?
На Буслаева Высоцкий сходу насел: что да как, почему слова другие?
— А откуда ты взял, что другие?
— Да потому что эту песню я написал!
— A-а, тогда другое дело. Да я ее слышал в Ногинске, там так пели. А что ты вообще расстраиваешься? Чудак человек. Народ поет, прибавляет-убавляет, подумаешь? Ничего страшного. Значит, считает песню своей. Ik песню для кого писал? Для людей, чтобы они пели?..
— Чтобы слушали...
В театре понимали: на одном-двух спектаклях не продержаться. В лихорадке поиска подходящего литературного материала Юрий Петрович обратился к классике. Тем более близился юбилей Лермонтова. Так почему бы не взять «Героя нашего времени»? В союзники Любимов призвал своего старинного знакомого Николая Робертовича Эрдмана, удивительного драматурга, безупречному вкусу которого он полностью доверял. Инсценировка, по мнению Любимова, получилась просто замечательная, много интересных ходов было придумано. Обратился к артистам: давайте идеи' И он отбирал, отбирал, отбирал, вспоминал Валерий Золотухин, и Володя был очень активен в этом.
Но... Директор театра своими глазами видел, как Анатолий Эфрос, приглашенный на премьеру, в ужасе сбежал из зала прямо во время действия. С самого начала спектакль не задался. Актеры — народ суеверный, и когда в дебюте вдруг дал сбой, закапризничал и зарычал световой занавес — гордость молодого театра! — все решили: дурной знак
Однако роковой оказалась дата премьеры — 15 октября 1964 года.
Заметив за кулисами незнакомого человека, который о чем-то шушукался с Любимовым, Высоцкий спросил у Смехова (Веня знал тут всех и вся):
— Кто такой?
— Юра Карякин, журналист, — скороговоркой ответил Сме- хов. — Не волнуйся, хороший парень...
— А что он там «шефу» все шепчет, не понравилось?
— Да не в том дело. Хрущева сняли. Завтра в «Правде» будет.
— Фьюить! — не удержался Высоцкий. — Вот вам и «герой нашего времени»...
— В точку попал. Но «...в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья...», сам понимаешь...
— Слава богу, хоть не «английский шпион», — подключился к разговору кто-то рядом, из «старичков».
Тайный поклонник символизма Смехов тут же списал все на мистику, голос свыше: «Вот отчего рычал наш занавес, никак не давая двигать историю дальше-.». А Высоцкий неудачу лермонтовского спектакля объяснял проще: «Нам сказали: «Сделайте спектакль к юбилею, а мы вам — ремонт». Мы сделали спектакль к юбилею, нам сделали ремонт. Но крыша продолжала течь. Каков ремонт — таков был и спектакль».
Ему в «Герое...» досталась роль драгунского капитана, подзуживавшего Грушницкого к дуэли: «Не бойся, все вздор на свете!.. Натура — дура, судьба — индейка, а жизнь — копейка!» По общему мнению, даже в куцей сцене Владимиру удалось рас