— Владимир Семенович, у меня к вам просьба…
— Да?!
Ответил резко, почти грубо. Во взгляде настороженность, почти открытое недоброжелательство. В общем, понятно: могу себе представить, как его одолевают поклонники обоих полов. Человека популярней в стране, кажется, нет. Первое впечатление от моего приезда в Петропавловск-Камчатский пару лет назад — орущий в динамик надорванный баритон прямо в аэропорту.
— Дело идет о песнях для сценария…
Молчит, выжидает с плохо затаенным нетерпением.
— Хорошо, после смены подойдите.
— К сожалению, не смогу. Может быть, завтра?
— Ладно, завтра…
«Завтра» я не подошел, раздумал, не стал приставать.
Летом 1979 года на Киевской киностудии снимался фильм, где я был одним из авторов сценария. Фильм о войне, об армейской разведке. Нам очень нужна была песня. Ну, кто еще, как не Высоцкий?
С трудом, после опроса десятка «близко знающих» Высоцкого (а кто его не знал «близко»!) получил номер домашнего телефона. Однажды вечером позвонил.
В телефоне — узнаваемый низкий голос, который обладатель его старательно и, как потом я имел возможность наблюдать, безуспешно пытается изменить.
— Будьте любезны Владимира Семеновича.
После паузы — настороженно:
— А кто говорит?
Называюсь, добавляя, что моя фамилия все равно ничего не скажет.
— А в чем дело?
Объясняю, в чем дело.
Вероятно успокоенный, что — не поклонник, Высоцкий меняет тон, и голос становится естественным.
— О чем картина?
— Армейская разведка, 44-й год… Не могли бы вы сняться?
— Игорь, я сейчас не собираюсь сниматься в кино, отказался от нескольких предложений. У меня совсем другие планы, так что вряд ли смогу быть Вам полезен… Хорошо, принесите сценарий, — вдруг добавил он, — адрес знаете?
И быстро продиктовал адрес.
Я отвез сценарий и, выждав несколько дней, снова позвонил.
— А, Игорь? Нет, знаете, я вообще сейчас отказываюсь от всех предложений — хочу год отдохнуть, не сниматься. Потом я только что сделал роль в «Эре милосердия» — это похоже. Нет смысла повторяться…
— Владимир Семенович, ну а песни напишете?
— Нет-нет, ничего писать не буду. А вот у меня есть «Песня о конце войны». Если подойдет — берите.
— Конечно, подойдет. А как ее прослушать?
— Ну, позвоните… Она куда-то затерялась, я поищу текст…
Все как-то очень неопределенно и малонадежно.
— Владимир Семенович, у меня есть предложение… — говорю не торопясь, представляя себе, как он нетерпеливо держит трубку, готовый швырнуть ее на рычаг, — в Одессе должен сниматься «Зеленый фургон» по моему сценарию. Это…
Коротко пересказываю, он терпеливо слушает.
— Там будет несколько песен. Можно на вас рассчитывать? И вдруг — полная неожиданность.
— Почему же только песни? Я с удовольствием и сам снял бы эту картину.
— Как? Режиссером-постановщиком?
— Ну да! Я эту книжку знаю, люблю… Несколько лет назад по радио была постановка, я участвовал… А почему «Зеленый фургон»? Ведь уже была картина?
— В том то и дело, что была! — я, конечно, зачастил, «зашестерил» в предвкушении неожиданной удачи, — так она была двадцать лет назад (на самом деле — поменьше), снимал ее Габай, а он уехал.
— А что? Это заманчиво.
— И вы готовы на полтора-два года уйти из театра?
— Готов.
— А поехать в Одессу?
— Да готов, готов!..
— Владимир Семенович, случай неординарный, но давайте пробивать.
— Нет! Я никого ни о чем просить не буду. Сейчас, после картины, они ко мне хорошо относятся, но я — просить не буду!
— Так давайте я начну!
— Вот и начинайте! Получится — я готов. Договорились, Игорь?
— Договорились.
— Ну, звоните.
Дело с песней на время заглохло, режиссер молчал, и я не стал приставать к Высоцкому. А затея с «Фургоном» выглядела вообще утопической — я почти забыл о ней. Хотя, когда через некоторое время из Одессы приехала редактор Е. Демченко, я среди прочих дел вдруг ввернул:
— А есть кандидатура режиссера на «Зеленый фургон»!
— Кто?
— Высоцкий!
— Да брось ты!
— Серьезно. Только сам он никого просить не хочет. Вы его просите и — за него.
— Все. Завтра же Збандут (директор студии) с ним связывается!
И утопия вдруг зашевелила конечностями, заморгала, задвигалась. Через несколько дней уже «кто-то» в Москве на ТВ сказал, что «мысль интересная».
В начале декабря — так двигалось дело у нас в Отечестве — еще ничего не было ясно, зато числа 10 декабря, когда я вернулся из Крыма, со съемки, мне домашние сказали сразу на три голоса:
— Звонил Владимир Высоцкий, сказал, что он дал согласие студии снимать «Зеленый фургон».
Я тут же позвонил ему, но Нина Максимовна (мы еще не были с ней знакомы) ответила, что Владимир Семенович уехал до 14-го или 15-го.
С нетерпением дожидаюсь 15-го, звоню. Голос энергичный:
— Игорь! Да, Збандут прислал телеграмму, я подтвердил согласие. Приходи вечером на «Преступление и наказание», не видел? Вот и посмотришь — обратно от меня к… (он назвал фамилию, но я не разобрал, а переспрашивать не стал, и время назвал — перед началом за полчаса).
У театра — обычная толкотня, я привык к ней за 15 лет, живу рядом, каждый вечер видел. Приближаюсь к окошку администратора, должен что-то сказать. Я до того в театре бывал редко, а на Таганке вообще раза два-три, никого не знал, но уже лезу с ощущением «особости» нахально головой в администраторское окошко.
— Вам что?
Это вопрос в самой резкой форме В.П.Янкловича, которого, естественно, я тогда не знал.
— Мне тут билет оставлен… — начинаю я мямлить и вдруг вижу в администраторской Высоцкого. Он меня не слышит, разговаривает с кем-то…
— Владимир Семенович! — ору я, а Янклович злится:
— Вам что нужно?
— Билет… Билет мне… Владимир Семенович! Глупо, наверное, как гимназистка, выгляжу.
— Фамилия? — неумолим главный администратор.
Называюсь, и вдруг — о чудо сопричастности! — «сам» Высоцкий оборачивается, и щелкает замок, и дверь приоткрывается ровно настолько, чтобы мне протиснуться, а больше никому. И я протискиваюсь. Высоцкий одну руку протягивает, другой обнимает. Целуемся (интеллигентный московский ритуал — вовсе не свидетельство близости). А в комнатушке администратора — шумный бородатый Борис Хмельницкий, Филатов, еще какие-то люди, их я не знаю, да и этих-то узнаю едва.
— А-а, вот ты какой!
Это Владимир. (А какой я? Обыкновенный).
— Очень хорошо. Что — будем делать кино?
Я не робею, но смущаюсь: все-таки слишком много народу. Он улыбается как-то хитровато, очень хорошо.
— Значит, ты не уходи после спектакля. Не видел?
— Нет.
— Ну, посмотришь… Сценарий привез?
— Конечно.
— А ты против соавторства не возражаешь?
— Что вы, Володя! — Раз он на «ты», могу и я обойтись без отчества, но на «вы».
— Только…
— Что?
Он как будто чуть-чуть настораживается.
— Вы знаете, что, как автор сценария, не получите за песни в фильме? А это примерно… — называю сумму.
— Да? — он удивился, но тут же:
— Ладно, устроим как-нибудь.
— Все. Больше возражений нет.
Звезды «Таганки»: Вениамин Смехов, Леонид Филатов, Валерий Золотухин, Николай Губенко c супругой Жанной Болотовой и Борис Хмельницкий
Володя улыбается. А что, он ожидал, что я буду возражать? Но я же не полный идиот! Соавторство режиссера, да еще т а к о г о, — дело естественное и совершенно необходимое, здесь я искренен.
Потом был спектакль. В антракте подхожу к Сергею Юрскому (увидел его еще в зале). Узнав, что Высоцкий берется за постановку, Юрский приятно удивлен, желает удачи. А ведь некогда я пытался подобную же авантюру «соорудить» с ним, да ничего не вышло, несмотря на помощь В.Я. Мотыля. (В июле 80-го я снова встретился с Юрским, чтобы вручить ему сценарий «Зеленого фургона», на котором будут уже стоять две фамилии соавторов — Володи и моя. Может быть, он еще раз попробует? Нет, он отказался.)
Помню, я пожаловался Юрскому, полушутя, конечно, что какой-то тип все время сзади фонариком посвечивает — смотреть спектакль мешает. Юрский удивился:
— Это же Любимов! Он так контролирует спектакль, темп держит. Вот насколько я был тогда «темным».
После спектакля публика вытекает из театра, а я не спешу. Я уже вроде бы не такой, как все… Приобщенный. Приятно щекочет тщеславие. Юрский пришел в гримерную, наверное, благодарил. В фойе остался я один — торчу в ожидании Высоцкого. Нелепо торчу, неловко.
Владимир выскочил оживленный. Слова восхищения (впрочем, весьма сдержанные, чтобы не выглядеть «гимназисткой», хотя роль сыграна блистательно) он принимает улыбаясь, благосклонно.
— Едем, едем ко мне!
У выхода, хотя поздний вечер и декабрь, стоят люди. Подбегают девчушки, суют Володе цветы. Он выслушивает терпеливо, но как-то неохотно, с таким выражением: «Ну, скорее, скорее!..»
Усаживаемся в такси: он, Валерий Янклович, представившийся мне теперь как «Валерий Павлович», еще кто-то. Едем.
Разговор идет о фильме.
— Художником возьмем Давида Боровского! — фантазирует Володя. — А вот у меня второй режиссер замечательный…
Речь шла о Валерии Янкловиче, но я, не знавший тогда об их дружбе, сказал довольно бестактно:
— Если не будет второго режиссера студийного, вы погибнете, Володя!
— Да я их… всех передушу! — смеется он. — Они все на меня пахать будут! А? Будут!
В этом нет позы. И я, знавший степень цинизма пресловутого «среднего звена» в нашем кинематографе, зная их низкие зарплаты, преданное и одновременно наплевательское отношение к делу, — я вдруг сразу понимаю, что оно так и будет: к Высоцкому пойдут работать все! И не за страх, а за совесть.
У меня с собой чемоданчик — ночной «Стрелой» я еду в Ленинград, там, в Репино, семинар приключенческого фильма, на семинар я еду в первый и последний раз в жизни.
— Ничего, ничего, я тебя отвезу на вокзал, — обещает Володя, — успеешь!