Вечером к нам в реанимацию приехал Валера Янклович, попросил дозу хлоралгидрата. Это такой седативный (успокаивающий), расслабляющий препарат, довольно токсичный. Дежурили мы с Леней Сульповаром. И когда узнали, в каких дозах и в каких смесях хлоралгидрат будет применяться, — мы с Леней вообще стали на дыбы! Решили сами поехать на Малую Грузинскую. Реанимобиль был на вызове, мы сели в такси.
Приезжаем. Открывает дверь какая-то девушка. В нестандартном большом холле горит одна лампочка, полумрак. На диване под одеялом лежит человек и вроде слегка похрапывает. Я прохожу первым, смотрю: человек в очках, понимаю, что не Высоцкий. Это был Федотов, я тогда в первый раз с ним столкнулся.
Спрашиваю:
— А где Высоцкий?
— Там, в спальне.
Проходим туда и видим: Высоцкий, как говорят медики, в асфиксии… Федотов накачал его большими дозами всяких седативов, он лежит практически без рефлексов, у него уже заваливается язык… То есть он сам себя может задушить! Мы с Леней придали ему положение, которое положено наркотизированному больному, — рефлексы чуть-чуть появились. Мы — анестезиологи, но и реаниматоры тоже — видим, что дело плохо. Но ведь и Федотов — тоже профессионал-реаниматолог! Я даже не знаю, как это назвать, — это не просто халатность или безграмотность… Если у меня в зале лежит больной и я знаю, что он умрет, — ну нечего ловить! — но когда я слышу храп западающего языка, извините, я спокойно сидеть не могу!
Ну а дальше пошел этот сыр-бор: что делать?! Я однозначно настаивал, чтобы немедленно забрать Высоцкого. Однозначно. И не только потому, что тяжелое состояние, но и потому, что здесь ему просто нельзя быть. Нельзя.
Федотов сказал, что нужно согласовать с родителями, хотя зачем в такой ситуации согласовывать?! Сульповар сел на телефон, позвонил.
По-моему, он говорил с Ниной Максимовной, она сказала:
— Ребята, если нужно, конечно, забирайте.
Интересно, помнит ли она этот разговор?..
Но дальше все уперлось, что у него через неделю самолет. Кажется, он должен был лететь в тайгу: домик за триста километров от жилья… Тогда мы стали думать, что делать сейчас… Забрать к себе на неделю — это практически исключалось. Потому что к Высоцкому — не только в реанимации, но и в институте относились уже очень негативно. Особенно — руководство, потому что они понимали: институт «курируют» сверху. Да еще совсем недавно была целая «наркоманная эпопея», по этому делу несколько наших сотрудников попали за решетку. Так что на неделю никак не получалось, но на два-три дня мы бы могли его взять…
Два-три дня подержать на аппарате, немного подлечить… Леня Сульповар говорил вам, что интубирование создает угрозу голосовым связкам, — но что говорить о потере голоса, если вопрос стоит о жизни и смерти?! А пневмонии, как осложнения при лечении на аппарате, — во-первых, бывают не так уж часто, а во-вторых, их можно избежать… Конечно отдельный бокс — это идеальный вариант, но какой бокс? Вот я вспоминаю нашу старую реанимацию… У нас был один большой зал — наш «центральный цех», как мы его называли. Там было пять или шесть коек. Потом — ожоговый зал — чуть поменьше. И была проходная комната, где стояла одна кровать. Ну какой это бокс? Бокс — это что-то отдельное, со своим входом.
Так что вопрос стоял главным образом только о длительности… Мы же видели, в каком он состоянии: в глубоком наркозе плюс асфиксия — это однозначно — надо было его забирать. Если бы речь шла о любом другом — даже о пьянчужке на улице — забрали бы, да и все! А тут все уперлось: по-моему, каждый хотел сохранить свою репутацию…
Федотов почему-то вел себя очень агрессивно, он вообще не хотел госпитализации. Вначале ссылался на родителей, потом говорил, что справляется сам…
Я говорю:
— Как же ты справляешься?! Практически ухайдокал мужика!
Я тогда высказал все и, по-моему, в достаточно грубой форме.
Леня Сульповар… Мне тогда не очень понравилась его позиция — он немного пошел на поводу у Федотова… А Валера Янклович — кстати, это единственный человек, который, по-моему, знает все о жизни и о болезни, или он доверял нам, или еще что, но я не помню каких-то его вставок… И я понял тогда, что от меня мало что зависит… Немного сдался, что ли…
Потом говорили о самом оптимальном, на мой взгляд, варианте — пролечить Высоцкого на даче. Эту тему мы с Леней обсуждали, когда ехали в такси… Ведь ситуация из рассказа Валеры была достаточно ясной. Не афишируя, пролечить Высоцкого на даче, и пролечить на достаточно высоком уровне. Но в случае чего юридически мы бы отвечали сами — ну а что было делать?! Ведь практически все наши контакты были на грани дозволенного и недозволенного. И в Склиф мы его проводили всегда под каким-то другим диагнозом…
Как лечить на даче? Есть такой метод: обычно мы применяем его при суицидальных попытках, когда человек пытался повеситься… Таких больных — и наркотизированных тоже — мы ведем на аппарате и на релаксантах… Причем используются препараты типа «кураре». Вы знаете, что стрелы с ядом кураре обездвиживают животных. Так и здесь — все мышцы блокируются, кроме работы сердца. И я предложил: провести Высоцкого на аппарате на фоне абсолютной кура- ризации. Разумеется, с какой-то терапией: подкормить, что- то наладить.
Какие сложности: очень трудно уловить момент, когда больной приходит в сознание… И, естественно, начинается возбуждение. Ну представьте себе, к вам возвращается сознается, и вдруг вы видите, что у вас изо рта торчит трубка! Человек не знает, жив он или мертв…
Иногда спрашиваешь такого больного:
— Вы знаете: на этом вы свете или на том?!
Вторая сложность: психическое состояние больного, когда он придет в сознание. Нужно постоянно его настраивать, то есть кто-то постоянно должен быть рядом.
Памятник на могиле Владимира Высоцкого работы скульптора Александра Рукавишникова. Открыт 12 октября 1985 года
Так вот, мы хотели привезти аппарат на дачу… И особых проблем здесь не было, мы с Леней взяли бы и привезли. Аппаратов уже тогда было достаточно много: никто бы и не заметил… Мы хотели набрать бригаду: я, Леня, еще несколько опытных ребят — и дежурить… Конечно, это не положено, но… Люди должны когда-то отдавать и рисковать для этого…
И все это поломал Федотов:
— Да вы что?! На даче? Нас же всех посадят, если что…
Короче говоря, все время чувствовалось, что он не хочет, чтобы Высоцкого забрали. Не хочет! И даже непонятно почему… Что он считал себя профессиональнее нас? Об этом и речи не могло быть после того, что мы увидели в спальне. Мы пытались у него узнать: что он делает, по какой схеме? Он не очень-то распространялся, но мы поняли, что от промедола он хочет перейти к седативным препаратам — седуксен, реланиум, хлоралгидрат… В общем, через всю седативу, минуя наркотики… Но это совершенно неправильная позиция! Совершенно! И теперь ясно, что Высоцкого просто «проспали», как мы говорим… Да и Федотов сам рассказывал об этом.
Ведь этот диагноз смерти — якобы инфаркт миокарда, — он всех устроил. Все с радостью за него ухватились. А ведь это делается все очень просто: берется одна кардиограмма… Я сейчас могу показать вам десяток кардиограмм с инфарктом… Все дело в том, чтобы убрать все предыдущие кардиограммы, — тогда не с чем сравнивать. О том, что подсунули кардиограмму, мне говорили Годяев, Сульповар и еще кто-то из реанимобильных фельдшеров…
Извините, я все время отвлекаюсь, но что делать… В общем, исходя из того, что надо подготовить Высоцкого к первому августа и что мы можем взять его только на два-три дня, мы решили забрать его через день — то есть 25 июля утром.
А двадцать пятого я прихожу на работу, фельдшера мне говорят:
— Станислав Алексеевич, Владимир Семенович умер.
Среди ночи Федотов вызвал нашу машину. На Малую Грузинскую ездили Рюрик Кокубава и Володя Коган. Кстати, вам с ними тоже надо поговорить…
Я тогда разозлился страшно. Ведь почему еще мы с Леней взорвались двадцать третьего? — Хлоралгидрат! Этот препарат всегда у нас был, но мы его почти не применяли. А если и применяли, то только в клизмах… А Федотов мешал хлоралгидрат с водкой. Вот в чем дело! Ведь если мешать препарат с водкой, то его действие усиливается, по крайней мере, в два раза. Они потенцируют друг друга. Поэтому мы и застали Высоцкого в таком состоянии — это была кома! Медикаментозная кома.
И если ночью двадцать пятого был аналог ситуации двадцать третьего — а, судя по всему, аналог был полный — Высоцкий умер от асфиксии. Запал язык, и он просто не смог дышать… Ведь он был полностью релаксирован — расслаблен — за счет больших доз седативных препаратов… И ведь Федотов лечил его этим методом не день и не два — по крайней мере, последние две недели.
Да, вскрытия не было, но оно могло бы и не установить точной причины… Кстати, утром двадцать пятого я думал, что Высоцкого привезут на вскрытие в Склиф. И совершенно озверевший позвонил своим судмедэкспертам (хотя, конечно, этого делать не стоило)…
И говорю Вороновой Инессе Васильевне:
— Сейчас привезут Высоцкого — посмотрите, чтобы кровь взяли на все яды…
Но Высоцкого не привезли…
Вот Смехов сказал, что Высоцкий умер от самого себя… Да, в какой-то мере от самого себя. Но ведь он не весь умер, он убил только свое тело. Это Смехов умрет, и после него ничего не останется, кроме кучки праха. А Высоцкий останется.
Но Высоцкий умер не только от самого себя, он умер и, в частности, от нас! И, в частности, от меня тоже! Может быть, наше общество и не убило его, но оно его вытолкнуло. Кстати, в случае Высоцкого каждому есть что скрывать…
Жизнь перед каждым ставит проблему: как остаться самим собой… Высоцкий выбрал это… Но у него была не банальная наркомания, это была, повторяю, форма социальной защиты. Так у него шла настройка на наше социальное дерьмо!
Высоцкий был и остался сильным мужиком, которых всегда не хватает! Я только хочу, чтобы его сыновья знали это.
Москва, 17 августа 1991 года