Владимир Коган (фельдшер реанимобиля Института им. Склифосовского)
— Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Высоцким?
— В 1969 году, когда Володя поступил в наше отделение реанимации, он попал туда с желудочным кровотечением.
— Ваша бригада ездила за ним?
— Нет, Володю привезли на «скорой помощи» — вместе с ним были Марина Влади и Сева Абдулов — вот тогда я его увидел впервые. После этого Володя стал появляться в нашем институте более или менее регулярно, заходил просто так… Вот тогда мы и познакомились. Пару раз приезжал сюда и забирал с собой на спектакли. И на концерты — тоже. Помню, как он привез нас в Дом культуры АЗЛК. Володя сам провел нас, сам посадил. Несколько раз решали с ним какие-то вопросы… Сразу же вам скажу, что никакой дружбы у нас не было — обыкновенное знакомство. На Малой Грузинской при жизни Володи я не бывал, попал туда только ночью 25 июля.
— А часто Высоцкий попадал в Склифосовского после 69-го года?
— Да, бывало несколько раз, я уже не помню по годам. А потом часто бывал по «своим делам»… К этому времени все наши врачи и мы — фельдшеры — были его хорошими знакомыми.
— А самый первый раз чем вам запомнился?
— Ну нам больше запомнилась Марина Влади… Володя- то лежал в отделении — он много крови потерял тогда, много с ним пришлось поработать врачам… А Марина сидела у нас в ординаторской.
— А обычные — рядовые «заезды»?
— Часто он заезжал к нам после возвращения из-за границы — рассказывал… А нам все было интересно: как там жизнь на том «проклятом Западе»?! Выходили во Франции диски — привозил, показывал. Дарил, по-моему, только Лене Сульповару. Однажды приехал и говорит:
— Поехали, прокатимся.
А мне очень нравился его большой «мерседес»…
— Ну поехали.
Поехали к Володарскому, попили чайку — и уехали. Однажды приехал с Ваней Бортником — он сидел в машине… А потом, года с 76-го, — его болезнь. У нас ведь хорошо понимали, что наркомания — это опасная болезнь, старались помочь. А раньше — с алкогольными делами… Володины друзья нас уже знали — звонили, когда надо было помочь.
— А вы ездили на такие вызовы?
— Да. Это, в общем, неприятно было… Но что делать? Я же говорю, что Володя к этому времени был у нас своим человеком. Вы же знаете, что Высоцкий умел контактировать с людьми, был совершенно неординарным человеком. И как было не помочь? Меня он уже хорошо знал:
— Ну как дела, Володя?
Однажды позвонил кто-то из друзей, мы поехали… Володя был пьян, — очень пьян, просто в совершеннейшем уходе. Мы его на носилках спускали с пятого или шестого этажа, несли вниз, к машине… Запой — это даже не то слово: ну, пьет человек потихоньку… А тут было сильнейшее алкогольное опьянение, и с ним могло случиться все что угодно: он мог захлебнуться, задохнуться… Пятое-десятое…
А в институте мы Володю приводили в себя — мне кажется, даже ничего нигде не оформляли… Прокалывали, делали капельницу — быстро приводили в форму, а потом кто- нибудь из друзей за ним приезжал, увозил домой.
Народный способ лечения всех этих похмельных дел — тысячи лет на Руси один — на следующий день выпить еще. А мы помогали Володе «прерваться», чтобы через два-три дня он мог выйти нормальным человеком. Мы могли и умели это делать, потому что наш «контингент» больных — с различными травмами — поступает в основном в состоянии опьянения.
— О гемосорбции вы знали?
— Гемосорбцию делали у нас в институте, в отделении искусственной почки. Я знал, что Володе это делали и что он в гемосорбцию очень верил. По-моему, для Володи это был один из последних шансов…
— Вы дружили с Игорем Годяевым — ныне покойным. Расскажите, что это был за человек?
— Мы не дружили, мы работали вместе. Игорь говорил, что знал Володю гораздо раньше, чем я… Насколько я тогда понял, Игорь был вхож в дом, хорошо знал Марину. У него была масса фотографий — и с Володей, и с Мариной. Кассеты с записями, причем у него были записаны разные варианты песен. После смерти Володи я переписывал эти кассеты, видимо, это были рабочие записи: один и тот же куплет звучал по-разному.
Где это все сейчас? Я не знаю… Может быть, у Наташи — вдовы Годяева? Наташа с дочкой живет у родителей Игоря. Они работали за границей — теперь на пенсии.
— А теперь о той самой ночи — с 24 на 25 июля 1980 года…
— Было обычное дежурство, но я знал, что Володя в плохом состоянии. У нас даже шли разговоры, что его надо класть в институт… Не то чтобы мы ждали, но знали. Высоцким должны были заниматься специалисты.
А ночью — часа в четыре — прямо к нам прибежал Валерий Янклович:
— Володе — плохо!
Но мы же на государственной службе — надо оформлять наряд на выезд, писать все эти бумажки… А тут мы сразу выскочили — в машину и поехали. Приехали на Малую Грузинскую вместе с врачом Рюриком Кокубавой. Кажется, нас встретил Сева Абдулов… Володя лежал в большой комнате, он был уже мертв. Раньше нас приехала еще одна реанимационная бригада — ее вызвали из дома.
В квартире было довольно много людей, я не знал никого, кроме Абдулова и Янкловича. Нет, там был еще Вадим Иванович Туманов, с которым я познакомился позже. И одна девушка, как я потом узнал — Ксения. Мы подошли к Володе, все было ясно — мертв.
Все в квартире были какие-то испуганные… Валера сел прямо на пол рядом с Володей, схватился за голову. Ну горе — что тут говорить… Мы пробыли в квартире минут пятнадцать. Да, когда мы подъехали, на улице уже стоял милиционер.
— А причина смерти?
— Ох… Это потом у нас пошли всякие домыслы и предположения: мы стали думать, как и почему это могло случиться? А тогда, на первый взгляд, — это была скоропостижная смерть. Ничего такого — ярко выраженного — не было. Обыкновенный умерший человек. Никаких следов насилия или чего-то там еще — ничего этого не было. Володя лежал, как будто спал, руки были вытянуты вдоль туловища. Абсолютно белые руки…
Москва, Институт Склифосовского, июнь 1993 года
Вместо заключения
Приложить все усилия, чтобы Высоцкий остался таким, каким он был на самом деле… В полноте своего человеческого существа. Ведь «он человек был в полном смысле слова».
Юрий Лотман: «Крупный писатель делает себе биографию — перерастает себя, перерастает данность.» Вообще, по мысли Блока, единственный выход для человека — это перерастать себя..
Чтобы понять, надо полюбить… Полюбить человека в великом поэте. Анна Ахматова: «За великолепием стихов Пушкина. мы не видим живого человека».
В биографии учитывать вот что.
Как по канату и как на свет,
Слепо и без возврата.
Ибо раз голос тебе, поэт,
Дан, остальное — взято.
(Марина Цветаева)
Когда работать о Высоцком — потребность души, все дается в руки и в душу. Имею ли право — проверять на подлинность, на правду воспоминания о Высоцком? Доверять своему чувству правды слова? Самое ценное — его сохраненная речь.
Проблема: неужели что-то должно забыться?! Судьба ребенка Пушкина от Калашниковой. — недостающее звено? Но надо считаться с человеком в гении и с гением в человеке. Избранность, особая печать, которую чувствуют дети.
Чтобы писать биографию Высоцкого — художественную биографию — нужно обладать равным даром?! Спорная мысль. В любом случае, пока честнее собирать «труды и дни».
Главное — сохранить. «Спаси и сохрани». Время безжалостно, и к памяти людей — тоже. Некоторые вещи возможны лишь современникам. Потом это будет невозможно. Талант — единственная новость, но гений — это божий дар…
Еще раз — ответственность современников… За свое время, которое тоже — родина, за память, которая матерь всех муз, за свидетельства о людях, рядом с которыми выпало жить.
Высоцкий открывается не сразу — от первоначального удивления и восхищения до постижения глубин… И в биографии тоже.
Да, биографию великого человека нельзя писать, стоя на коленях. Но от восхищения и даже преклонения — куда денешься? Да и не надо никуда деваться. Нужны только — здравый смысл и чувство меры.
И если спустя столько лет люди помнят слова и подробности, а не только себя рядом с Высоцким, значит, это удивило, задело, поразило, значит, он продолжает жить.
Валерий Перевозчиков, февраль 2009 года