И в дневниках своих он все врет…
Высоцкий обладал колоссальным даром дружбы. Кроме того, знаю, кто были его настоящие друзья: Вадим Туманов, Слава Говорухин, Сева Абдулов… Был момент, когда он назвал своим другом Золотухина. Потом, наоборот, – зачислил его в недруги.
Среди «воспоминателей» Высоцкого довольно долго не появлялся человек, которого Высоцкий однажды в анкете назвал своим другом, – Валерий Золотухин. Для тех, кто более-менее подробно знаком с биографией Высоцкого, очевидно, анкетный факт может показаться нелепым казусом, еще одной легендой о поэте и актере. Даже сам «названный друг» удивляется этому случаю: «У меня вшивенькая легенда есть – я друг В. Высоцкого – опубликовано. Напечатано… им самим, своей рукой написано. Как должно быть неприятно это Абдулову, Говорухину, Бортнику, Смехову и пр., пр.»
Л. Филатов: «Есть, например, один такой воспоминатель, который без конца пишет о своей пламенной дружбе с Высоцким. В конце концов, это его личные расчеты с Богом, хотя думаю, что Володя раза три дал бы ему по морде за бессовестное вранье. Мы же в театре хорошо знали, что если и была тут дружба, только собутыльническая, да и то очень недолгая, на самых первых порах».
Составитель анкеты Анатолий Меньшиков предложил заполнить ее Высоцкому 28 июня 1970 года. Через двадцать один год Золотухин запишет в своем дневнике: «Экзаменовал Сережу, что он знает о своем отце. Мало знает. Я ему рассказал, что отец знаменит тем, что работал и жил рядом с Высоцким и в анкете Владимира Высоцкого обозначен как его друг».
Позднее А. Меньшиков вспомнит историю этого «обозначения»: «Золотухин свою анкету заполнил намного раньше Володи. И напротив вопроса о друге написал – «Высоцкий». А когда я стал читать анкету, заполненную уже Володей прямо у него же в гримерке, и увидел «таких нет», чуть укоризненно сказал ему: «А вот Золотухин написал, что друг у него – ты». – «Да? – спросил Володя. – Ну давай назад». Я вернул ему анкету. И он зачеркнул «таких нет», а рядом приписал «Золотухин»…»
При внимательном рассмотрении анкеты (она хранится в ГКЦМ) видно: Меньшиков немного путает, что в принципе не меняет сути им сказанного. В графе «Самый дорогой для тебя человек» Высоцкий сначала написал «Сейчас – Золотухин», а графу «Скажи мне, кто твой друг», расположенную несколькими строками ниже, оставил незаполненной, очевидно, не желая с ходу обидеть кого-нибудь из многочисленных друзей. После замечания Меньшикова он зачеркнул фамилию и написал «не знаю», а в графе «Скажи мне, кто твой друг» Высоцкий в солидарность написал «Золотухин».
В 1979 году на гастролях в Тбилиси в разговоре с Л. Филатовым о Золотухине Высоцкий сказал: «…Я очень поздно понял про него… Так что, Лень, надо знать, кого ты выбираешь себе в друзья…»
Да и сам Золотухин со временем перестанет гордиться дружбой с Высоцким: «Никогда я ни со сцены, ни в печати не говорил такие слова: «Мой друг Володя Высоцкий». Это не мое, не мои слова, не мои понятия, не мое отношение к нему… Оно измеряется другими чувствами и выражается другими словами».
Может быть, «другим чувством» было чувство зависти? А вот и признание сего: «Да, я завидую Владимиру Высоцкому, но только не чистой, не белой, а самой черной завистью, которая только бывает. Я, может, так самому Александру Сергеевичу Пушкину не завидую, как Высоцкому, потому что имел честь и несчастье быть современником последнего».
Из книги Ирэны Высоцкой «Мой брат Высоцкий. У истоков»: «Когда-то в импровизированной актерской анкете Володя называет Золотухина лучшим другом. Потом – маски падают. Сначала – осторожно сползая, лишь приоткрывают истинную суть «друзей-подруг». Апофеоз – после смерти. Когда уже можно в открытую смаковать сомнительные подробности, достоверность которых некому опровергнуть. Когда можно не слишком тщательно прятать зависть, прекрасно осознавая, что Высоцкий – в миллион раз талантливее, добрее».
В. Смехов: «Есть такое понятие – «амикошон», то есть «друг-свинья». Я очень люблю Валерия. Но он ведет себя иногда, как «ами», а иногда – как «кошон»…»
После смерти Высоцкого Золотухину доверяли открывать памятные мероприятия, посвященные Высоцкому, но в печати он долго не появлялся. Очевидно, боялся «конкуренции у гроба» – так он называл все, что было связано с очень сложным в первые годы после смерти коллеги «проталкиванием» материалов о нем или его стихов. Наконец в 1986 году в «Огоньке» появился его рассказ «Как скажу, так и было, или Этюд о беглой гласной». Здесь он довольно интересно и талантливо «прокукарекал» (выражение Золотухина) о том, как в 1968 году он принимал очень активное участие – был консультантом – в создании Высоцким шедевра «Банька по-белому».
После этого в «конкуренции у гроба» Валерий Сергеевич занял лидирующее положение: ни один из современников Высоцкого не сказал так много о своем коллеге, как он. Бесчисленные интервью, воспоминания, выступления, участие в комиссиях и прочая… Спустя годы на просьбу корреспондента «Экспресс газеты» рассказать что-нибудь о Высоцком Золотухин ответил: «А зачем? Я уже столько наговорил о Высоцком, что самому стыдно!»
11 февраля 1971 года В. Золотухин записывает в своем дневнике: «Володя сказал сегодня:
– Когда я умру, Валерий напишет обо мне книгу…
Я о нем напишу, но разве только я?.. Я напишу лучше».
И написал, считая это деяние чуть ли не главной миссией своей жизни: «Неужели ты, Валерий Сергеевич, и вправду родился, чтоб написать дневники о Высоцком, засвидетельствовать мгновения чужой жизни, да и то не главные, мимо проходящие?»
Однако позднее Валерий Сергеевич одумается. Из дневника (14 ноября 1984 года): «И когда найдется хоть один серьезный литератор или психолог, вед душ человеческих, который объяснит всем, что как раз от Золотухина и нельзя ждать такой книги, и более того – требовать от него такой книги… Иными словами: зачем мне писать книгу о Высоцком, которого я очень плохо знаю, когда хочу написать книгу о себе, которого я знаю еще хуже, быть может, однако ж это я?»
Книги так и не будет, но будет выборка из дневниковых записей, которую назовут «повестью». В 1991 году сначала в пяти номерах журнала «Литературное обозрение», а затем в книге «Дребезги» (название придумала жена – Нина Шацкая) была напечатана его повесть – «Все в жертву памяти твоей…». Вдохновленный похвалами В. Высоцкого («По-моему, у нас есть совсем рядом потрясающий писатель!»), писателей-земляков – В. Распутина, Г. Семенова, Золотухин решил углубить свое литературное дарование.
Повесть представляла собой дневник за период с марта 1965 года по 1985 год включительно. Автор посвятил повесть Высоцкому, а написал о себе, о своем актерском таланте, об огромном желании сыграть Гамлета и боязни провалиться в этой роли, о грубости Ю. Любимова по отношению к актерам, об интригах и скандалах в актерской среде, и заодно – о болезни и срывах Высоцкого, о судах над ним…
Публикацию Золотухин назвал «младозасранскими откровениями» и очень беспокоился, что ее появление вызовет «гнев праведный трудящихся». К изданию дневники были подготовлены еще в начале 1988 года, но автор колебался. В конце концов – «достал своими уговорами издатель, с которым автор и делит пополам ответственность за преступление».
Свое решение Золотухин назвал «отчаянным поступком, нарушившим спокойствие»: «Для меня это было непросто, долгое время даже невозможно, но после того как Марина Влади своей книгой открыла все информационные шлюзы, я рискнул. А отправной точкой саморазрешения стала для меня Эдит Пиаф, я читал о ней все: как она жила с любовниками, как вытаскивала их в люди, как кололась наркотиками через юбку, и все это не мешало мне воспринимать Эдит Пиаф великой певицей. Я подумал, что память о Владимире Высоцком ничуть не потускнеет после моих откровений».
Зная, что переступает нормы морали, Золотухин просит прощения за неуемный зуд – скорее опубликовать свое самое сокровенное, одновременно затрагивающее личную жизнь других людей: «Мне кажется, что ничто сейчас не может омрачить ни имя Владимира Семеновича, ни чести моих коллег; да простят меня они».
Так же думала и Влади, разоблачая «пай-мальчика»: «В моей книге нет ни одной строки, которая могла бы оскорбить память Владимира Высоцкого. Я старалась, чтобы у человека, закрывшего книгу после ее чтения, осталось ощущение любви к человеку, которому она посвящена».
Те, кому повесть Золотухина понравилась, говорили, что «впервые образ поэта предстал без сусальной позолоты». Другие, прочтя книгу, задавались вопросом – зачем? Ну ладно Влади с ее французским менталитетом и желанием отомстить «неблагодарным родителям» своего мужа написала опус, обливая «правдой», как помоями, Высоцкого и его близких. А зачем это было нужно Золотухину? К тому, что и как написала Влади, трудно добавить что-то новое. Неужели в тех дневниках Золотухин так мало записал о Высоцком как о талантливом актере, поэте, неординарном человеке… Может быть, эта повесть – оправдание своих откровений в фильме Э. Рязанова? Или это расчет на то, что вставленная глава о Высоцком сделает «Дребезги» бестселлером?
Друзья, с которыми Золотухин делился своими планами, отговаривали его от публикации; и не столько потому, что сказанное о Высоцком будет диссонансом всему (кроме книги Влади), что было напечатано в советской печати, а потому что он разочарует читателей относительно себя. Ведь многие его любили и как актера, и как личность.
Л. Филатов: «Золотухин откровенно сказал Губенко: «Я, как говно, по течению плыву». Я достаточно долго молчал о Золотухине и, думаю, имею кое-что ему сказать. Это постоянное «Я и Володя» в его дневниках с ударением, конечно, на «Я». Оказывается, Высоцкий прочел прозу Золотухина и сказал: «Знаешь, я так никогда не смогу». И запил. Это, по-моему, уже дневники Смердякова. Я Золотухину так и сказал, но, кажется, он не понял. Он ведь очень простодушный человек, очень… До безобразия».