Правая рука Каплея — на руле, «на 12 часов», цепко и небрежно держит баранку — едва ли не кончиками пальцев. Он маневрирует без использования педали тормоза, на одном газу.
— Обладаешь! — восхищается Пришелец. — В поряде!
— Ничего, — спокойно отвечает по своей привычке Каплей. Он едва заметно улыбается в ответ на жаргон Влада. Во Владивостоке-3000 так уже почти не говорят Хотя еще понимают.
На перегазовках «марк» испускает из себя облака сизого дыма, какой бывает, когда в старом моторе горит масло.
— Как он ездит, посмотри! У него движка жрет масло, как бык помои… Но как он валит, как он валит!
— Эти моторы не ломаются, — отвечает Каплей. Он, как и всегда, спокоен. И хотя маневрирует как автогонщик, речь остается ровной и даже неторопливой.
Летучий черностой сворачивает на проселок, и в этот момент становится четко видно, что в машине никого нет. Пришельцу становится не по себе.
— Слушай, там никого нет!
— Естественно. Поэтому его и называют летучим черностоем. Когда-то в нем ездили бандиты.
— Где они сейчас?
Каплей не отрывает глаз от дороги и выжимает газ.
— Они умерли.
— От чего?
Низкосидящий «марк» спотыкается на выбоинах проселочной дороги. Колеса ходят ходуном в низких от давно убитых пружин колесных арках, из выхлопной трубы валят сизые клубы.
— От любви.
Каплей ловко прижимает автомобиль к обочине, тому больше некуда ехать.
— Уматно! Налип! — восклицает Влад.
— Полундра! — в тон ему отвечает Каплей, выскакивая из машины. Он распахивает водительскую дверь черностоя и выключает зажигание.
— Все…
— И что с ним теперь делать?
— Теперь его надо дезактивировать. И — на Горностай. А труп — на четырнадцатый километр, его все равно не опознать, — рассудительно отвечает Каплей.
— Какой труп? — не понимает Пришелец.
— Который у него в багажнике.
Каплей раздевается, оставшись в одной тельняшке без рукавов. Достает из кармана предмет, похожий на индивидуальный дозиметр, открывает капот «марка» и что-то там делает.
— И часто такие гости появляются? — Влад с опаской обходит черностой кругом.
— Ты имеешь в виду — от вас? Нет, нечасто. Но бывает. Есть еще такой — Маниак с Патриски, выходит на охоту в парке Минного городка.
— Маньяк?
— Его называют — Маниак. Лучше не гуляй один по ночам в парке Минного городка, если не хочешь неприятностей.
— А как же ваш хваленый военно-морской порядок?
— Мы работаем, но… Есть вещи, неподвластные нам. И кому бы то ни было.
Каплей захлопывает капот.
— Как ты говоришь? В поряде! — говорит он.
— Да ты настоящий продуман, братуха! — восхищается Влад.
— Вопросов нет, — резюмирует Каплей. Парни возвращаются в Land Cruiser. Трогаются, едут по Снеговой.
— Слушай, какие гостинки у вас гламурные. Ремонт недавно делали? — спрашивает Влад.
— Ты что имеешь в виду?
— Ну вон гостинки, — Влад машет головой. Гостинками во Владивостоке-2000 называют мрачные серые строения, местные «гарлемы», рассадник нищеты, наркомании, преступности и прочих социальных бедствий.
— Это общежития молодых офицеров. Здесь дивизия морской пехоты стоит.
— А-а… На вид не гостинки, а прямо гостиницы. Подъезды чистенькие.
— А у вас грязненькие?
— Не то слово, — ухмыляется Влад. — Шприцы под ногами, обдолбанные морды на лестницах…
— А здесь, в этих общагах, даже двери не закрываются. Не принято, да и незачем. Молодые лейтенанты, этакие военно-морские коммуны. Я сам раньше тут жил, кстати.
Влад обращает внимание на странную, буроватого оттенка татуировку на левом бицепсе Каплея — он так и остался в тельняшке. Тату состоит из слов «Владивосток-3000» и какого-то символа.
— Слушай, что за портак такой странный? — интересуется Влад.
Каплей улыбается.
— Это наша фирменная технология. Под кожу вводится экстракт ламинарии, из-за чего татуировка навсегда сохраняет слабый запах моря. Это называется «заламинарить».
— Как-как?
— Заламинарить. Есть еще выражения «отламинарить» и «наламинариться», но они… из других сфер жизнедеятельности.
— Я тоже такую хочу! — говорит Влад.
— Хочешь — сделаешь, — пожимает плечами Каплей.
Автомобиль выезжает на «тещин язык», в сторону Баляева.
— Слушай, а Зеленый Угол здесь тоже есть? — интересуется Влад.
— Конечно, есть. Хочешь съездить?
Зеленый Угол, легендарный дальневосточный авторынок, появился во Владивостоке в начале 90-х. К концу ХХ века он стал одним из неформальных символов этого города. Тысячи сибиряков и уральцев каждый год приезжали сюда, ночевали в какой-нибудь полубордельного типа гостинице и уезжали домой на свежекупленной «тойоте» или «хонде». В начале «нулевых», считается, начался закат знаменитой «Зеленки» — но только не во Владивостоке-3000…
— Ну хотелось бы взять колеса, чисто под задницу. Но не сейчас, конечно, чуть позже. У нас-то Зеленка полупустая стоит.
— А у нас не протолкнешься, — говорит Каплей. — Можно туда, а можно и отечественный автопром присмотреть. Вон, смотри — наша марка, мы на такой из кабака разъезжались, помнишь?
«Крузак» обходит слева шикарный на вид седан. Pacific — блестят хромом буквы на его широкой корме. И рядом еще буквы — МТ.
— Что это за буквы МТ? Я уже не первый раз замечаю и вкурить никак не могу. Это какая-то торговая марка, комплектация или что?
— Это… что угодно, — Каплей говорит сбивчиво, тихо, даже заискивающе, не похоже на себя, он явно теряется. — Ммм… Мягкий трепанг. Морское тихоокеанское. Молодой терпуг. «Мицуока» и «тойота». Миллер и Тарковский. Мумии и тролли. Мужчины трюма. Каждый понимает эти буквы по-своему, у нас не принято интересоваться такими вопросами. Если ты останешься, сам поймешь. Такие местные лингвистические тонкости, непереводимые словечки.
— Я не могу остаться. Я хочу домой и к Наташе, — упрямо говорит Пришелец. Он вспоминает их последнюю встречу, а потом почему-то — ту зимнюю, когда они пошли гулять на залив, а лед встал еще некрепко, хотя уже начался знаменитый зимний владивостокский «зусман» с ветром, и Наташа все боялась прыгать через трещину, а он смеялся и подначивал ее. Потом сам прыгнул на большую льдину и сделал вид, что уплывет в открытое море, хотя льдина никуда не могла уплыть, зажатая другими. Но Наташа испугалась по-настоящему, и Влад прыгнул обратно, стараясь не поскользнуться. А вот сейчас, похоже, он и правда оказался на оторвавшейся льдине, и куда ту льдину унесет — никто не знает. Прыгать уже поздно — слишком далеко, к тому же прыгать — это не летать.
Часть третьяМаринеско
Пришелец, может быть, спит, а может быть — бодрствует, он сам толком не понимает, и мы тоже этого не понимаем. Он пробирается вперед каким-то странным узким темным ходом. Пространство то расширяется, и тогда можно выпрямиться и идти спокойно, то сужается до небольших круглых проходов, в которые приходится проникать, прогибаясь. Это прочный корпус подводной лодки — возможно, той самой мумифицированной «С-56», которую мы видели на Корабельной Набережной. Пришелец идет вперед, еще и еще вперед, пока не оказывается в носовом отсеке — среди подвесных коек для личного состава и труб торпедных аппаратов. Внизу угадываются продолговатые сигарообразные тела торпед.
Лицом к нам у самых торпедных аппаратов стоит человек. Он пожилой, на нем парадная форма вице-адмирала, на груди — золотая звезда Героя Советского Союза. За ним, в темноте, угадывается еще одна фигура — какого-то молодого офицера.
— Пришел?
— Здрасте, — неловко говорит Пришелец.
— Не служил, что ли?
— У нас военная кафедра…
— Надо говорить: «Здравия желаю, товарищ вице-адмирал».
— Есть, так точно, виноват, товарищ вице-адмирал! — спохватывается Пришелец. На нем синяя морская роба, он только сейчас это замечает.
— Я — Щедрин. Григорий Иванович Щедрин. Командир этой лодки «С-56», которую ты столько раз видел, но не понимал, что это — храм. Военно-морской храм. Слышал про египетские пирамиды, в которых хранятся мумии фараонов? Эта лодка — и пирамида, и сама мумия. Смотри. Стрельников!
Офицер стоявший сзади в темноте, вышагивает вперед.
— Это мой адъютант, старший лейтенант Стрельников, — объясняет Щедрин Пришельцу. — Он воевал на Даманском.
Старший лейтенант открывает заднюю крышку торпедного аппарата, крашеную, с какими-то блестящими бронзовыми деталями и рельефной красной звездой.
— Корабли — живые… — говорит назвавший себя Щедриным. — У каждого корабля есть свое время жить и время умирать. Корабли — как люди, люди — как корабли… Люди тоже терпят кораблекрушения, ходят под своим или под удобным флагом, меняют порты приписки, натыкаются на банки… Ты знаешь об этом. Раньше корабли были деревянными, а люди — железными. Теперь все чаще корабли железные, а люди — деревянные…
Влад молча слушает кажущуюся бессвязной речь адмирала. Тот продолжает:
— Юные подлодки, эти огромные морские млекопитающие, резвятся в специальном океанариуме, прежде чем им придет пора отправляться в дальний поход. Ты замечал, как раздуваются их бока, когда усталая подлодка дышит? Молодые ракетные катера, которые стоят в Улиссе, — ты не ощущал себя таким катером? Матерые БПК обитают здесь, на тридцать третьем… Старые подлодки уползают умирать куда-то в район Большого Камня. Там таинственные места, туда даже не всем подключенным можно попасть. Иначе происходит то, что произошло в бухте Чажма в восемьдесят пятом — помнишь, была история со взрывом?
Пришелец молчит. Ошалело смотрит вверх: в отсеке, под самым подволоком, летает и щебечет крошечная птичка.
— Откуда здесь? — спрашивает он.
— Что? — адмирал переводит взгляд вверх. — А, это… Это калибри — военно-морская птица такая… Если море загорится — какой водой его потушишь?
Влад молча смотрит на вице-адмирала, ничего не понимая. Тот продолжает:
— Моей «С-56» повезло больше. Из нее сделали мумию, мавзолей… У людей тоже есть время жить — и время умирать. Или не умирать, а перерождаться, это уже как посмотреть… Видишь этот торпедный аппар