ат? Мы все когда-то проходили через подобный аппарат. И когда-то снова пройдем. Жаль, что ты не служил. Военных моряков специально учат проходить через торпедные аппараты, чтобы они не боялись этого замкнутого пространства. Сильных море делает сильнее, слабых — слабее… Только так можно подключиться.
— Подключиться к чему?
Адмирал молчит.
— Ты ведь хочешь вернуться к себе?
— Хочу.
— Ищи тот торпедный аппарат, через который ты попал сюда. Если он еще функционирует. А теперь — все. Адъютант! Проводите товарища. Мне пора. Заступать на дежурство.
— А мне? — успевает спросить Влад.
Адмирал исчезает.
Лабиринты стен из старого кирпича, узкие проходы, полутемные арки — очкуры. Причудливые балкончики, мелькающие азиатские лица. Это глубоко запрятанный в дебри владивостокской Миллионки притон. Здесь можно встретить то моряков, гибнущих в объятиях полупьяных женщин не очень тяжелого поведения, то китайских контрабандистов, то продавцов удовольствий разного рода и разной степени законности.
На полу, прислонившись к стене, сидит человек. По татуировке в нем можно определить моряка, но он явно давно перестал быть моряком. Он едва открывает мутные глаза и затягивается какой-то папироской. Он, видимо, далеко не первый день отравляет свой организм разнообразным дурманом.
Перед ним сидит на корточках Максимов с сигаретой во рту.
— Ну! Дальше! — говорит он.
Бывший моряк молчит. Несвежие, нечесаные волосы, расфокусированный взгляд, дрожащие пальцы.
— Баночку, — хрипит он.
— Что?
— Баночку. Дай мне баночку! — бывший моряк кивает куда-то за спину Максимова.
Тот догадывается, вскакивает, хватает стоящий в комнате стул и ставит его поближе. Моряк долго пытается сесть на стул по-человечески, но потом бросает эту мысль и снова бессильно усаживается на полу.
— «Маринеско», — говорит он.
— Что Маринеско?
— Этим занимается пароходство «Маринеско».
— Ну?
Максимов достает купюру и втискивает ее в скрюченные пальцы моряка. Тот кое-как прячет купюру в карман и замолкает.
— Рассказывай про это пароходство — чье оно, где базируется, сколько там единиц флота, все рассказывай!
Моряк молчит и обмякает. Максимов тормошит его, но безуспешно.
Тогда Максимов, помешкав, вынимает из кармана моряка последнюю купюру и прячет ее в свой бумажник. Складывает нетбук и блокнот в портфель, застегивает его, потом снова расстегивает. Бросает сигарету, достает конфету, снова закрывает портфель и наконец направляется к выходу.
Пройдя извилистыми коридорами и двором, Максимов выныривает у перекрестка Семеновской и Пограничной, неподалеку от ворот стадиона «Динамо».
— О, старина, ты тут как! — раздается знакомый голос.
Максимов, едва заметно вздрогнув, оборачивается. Перед ним стоит Каплей. Рядом с ним — еще один мужчина, незнакомый, тоже с военной выправкой. И третий — азиат. Каплей внимательно смотрит на Максимова, изучая взглядом его лицо, одежду, обувь. На правом ботинке — свежая царапина, автоматически отмечает Каплей.
— Привет, дорогой! Гуляю по вашему городу, знакомлюсь с историческим центром, — объясняет Максимов, пожимая руку Каплею.
— И как знакомство? — Каплей вроде с улыбкой, но очень прямо смотрит ему в глаза.
— Неповторимо, старик. Ничего подобного не видел. Эти старинные дворики, архитектура…
— Архитектура? Смотри, осторожнее. В этой архитектуре можно так попасть… Ладно, давай! Созвонимся, помнишь, я тебе обещал показать одно чудесное место? Здорово ты меня тогда выручил. С меня причитается, ты помнишь? Ну счастливо! «Архитектура»…
Каплей со своим спутником исчезают в том же дворике, откуда только что вышел Максимов.
Спустя несколько минут они входят в комнату, где незадолго до этого Максимов беседовал с моряком.
— Этот? — спрашивает Каплей третьего, сопровождающего их — человека с азиатским лицом.
— Этот, этот, — кивает тот.
— Так… Паша, проверь комнату, — командует Каплей. — Отпечатки поищи, все… Слышь ты, — говорит он так и сидящему на полу бывшему моряку, — говорить можешь?
Тот не реагирует. Каплей достает из своего портфеля какой-то шприц и наклоняется над сидящей фигурой. Через несколько минут тот открывает глаза.
— Опиши того, кто с тобой говорил, — приказывает Каплей.
— Я не помню… Высокий довольно, крепкий… Темные волосы… Или нет. Не знаю… Я попросил баночку, но он… Я тут на полу сидел. Ботинок у него такой, поцарапанный.
— Ботинок поцарапанный? Левый, правый?
— От меня — левый…
— Ну? Еще что помнишь?
Моряк снова замолкает.
— Паша, этого надо отвезти в Тысячекоечную.
— В наше отделение?
— Конечно, в наше. Позвони Вадимычу. А мне сейчас надо в другое место.
Каплей кивает и выходит. Спохватившись, возвращается и говорит человеку с азиатским лицом:
— Да, а тебе мы объявим благодарность. Закрытым приказом.
— Служу Владивостоку-3000! — то ли в шутку, то ли всерьез отвечает азиат.
— Вольно, — отвечает Каплей с улыбкой. Потом выходит на Семеновскую и смотрит по сторонам. Он находится в задумчивости.
Тем временем подполковник Максимов — уже в своей квартире на Светланской. Он выстукивает очередное донесение в Москву. Он чувствует, что докопался до чего-то серьезного. Все остальное, что он разузнал раньше, лежало, в общем-то, на поверхности. Но этот обкуренный моряк рассказал Максимову то, о чем тот только начинал догадываться. Рассказал обрывочно и не очень внятно, но это уже кое-что. По крайней мере, теперь становится понятным, в каком направлении рыть дальше.
Полковнику неохота сидеть в комнате, он выбирается на балкон и располагается там: ноги лежат по-американски на каких-то ящиках, компьютер — на бедрах. «Вы не предполагаете, до чего точно мы попали в цель, придумывая легенду о бизнесмене, занимающемся марикультурой. Теперь мне становится понятно, почему информацию о местном моллюске „гребешок“ мне никто не давал ни на каких условиях, — пишет Максимов. — Если вы помните старые сказки о Кащее, полковник, то там была некая игла, спрятанная в яйце, яйцо — в утке и так далее. Приморский гребешок, насколько я начинаю понимать, это что-то вроде такой иглы. Без раскрытия этого секрета оценить подлинный потенциал Тихоокеанской республики, все ее сильные и слабые места просто нереально Не говоря уже о возможности усилить здесь наше информационное, экономическое, политическое, культурное влияние и в конечном счете поставить вопрос об аннексии. Мы не знаем этого общества, не знаем его по-настоящему. Для нас остаются тайной какие-то подспудные социальные механизмы. Мы делаем большую ошибку, пытаясь оценивать Тихоокеанскую республику с наших позиций. Здесь нужно применить иную систему оценок, какие-то другие критерии, которые я, кажется, только-только начинаю понимать».
Надо же, думает Максимов, я уже говорю на их языке. Здесь это, да, называют «аннексией». А в Москве — исключительно «восстановлением территориальной целостности» и «возвращением исконных территорий». Подполковник бросает взгляд на улицу. Она шумит обычным дневным автомоторным шумом. В направлении порта проезжает очередной титанический контейнеровоз, тарахтя многолитровым американским дизелем. Перед ним снуют, как мальки, разноцветные легковушки. Максимову кажется, что одна из них похожа на Ольгину, он всматривается вдаль, но скоро возвращается к своему компьютеру. Похоже, подполковник помимо своей воли настроился на лирический лад. Он берет телефон, смотрит на него и прячет в карман.
«Вы не слышали, полковник, о кимотори — японском обряде поедания человеческой печени? Согласно древним синтоистским убеждениям, смелость человека спрятана в его печени. Если съешь сырую печень поверженного тобой противника, станешь еще смелее, — пишет Максимов. — У самых отмороженных самураев бытовал особый прием „кэса-гири“, заключавшийся в рассечении врага надвое от левого плеча до правого бока. Сразу после рассечения полагалось вырвать из еще дергающегося тела трепещущую печень и немедленно съесть ее. Варварство, конечно, но, судя по тому, что рассказал мне источник, здешний гребешок — что-то вроде этого. Это, возможно, главный стратегический ресурс Тихоокеанской республики. Вся информация, связанная с гребешком, засекречена. Считается, что он обладает некими магическими свойствами, в нем заложены необычайно мощные потенции. В каком-то смысле все это секрет Полишинеля, о котором знают все, но… здесь действительно хватает тайн. Во Владивостоке существует, например, судоходная компания „Маринеско“ — я не понял, то ли она названа в честь знаменитого советского рокового „подводника № 1“ Александра Маринеско, автора „атаки века“ на немецкий лайнер „Вильгельм Густлофф“ в 1945 году, то ли просто это расшифровывается как „морское пароходство“ — MARINE Shipping Company. Официально она занимается изучением морских обитателей, научными изысканиями на разных глубинах. На самом деле это нечто вроде морского спецназа, нацеленного на противодействие врагам республики. Обычными контрабандистами занимаются пограничники и военные, прерогатива „Маринеско“ — охранять гребешок и подобные секреты, которых здесь, похоже, еще много. Это отряд легких катеров, вооруженных ракетами, торпедами, противокорабельной и зенитной артиллерией и замаскированных под безобидный научно-исследовательский флот. Я попробую узнать о „Маринеско“ поподробнее…»
Подполковник встает, потягивается и неожиданно делает стойку на руках прямо на перилах балкона. Потом возвращается в нормальное положение, перечитывает только что написанное и морщится. К чему вся эта лирика, недовольно думает он. Выделяет текст, нажимает клавишу Delete и садится переписывать все заново.
— Не все верят во Владивосток-3000, не все его видят, — размышляет вслух Каплей. Они с Пришельцем идут через какие-то закоулки Эгершельда. Видны портовые территории, многоэтажные просвечивающие насквозь каркасы СВХ — складов временного хранения для автомобилей, вавилонские горы контейнеров, шевелящиеся динозавры портовых кранов. — Ты вот сумел сюда попасть. Ты сам-то понимаешь, почему попал сюда?