Максимов закуривает, пуская дым наружу.
— Понимаешь, Каплей… Я попробовал гребешка. Там, на ферме… Сырого, настоящего, живого, соленого от морской воды гребешка.
— Вот оно что… Ловко. Ну и как? Наелся досыта? Утолил аппетит свой? Не переел? Белковое отравление не получил?
— Типа того, наелся. И сразу же отыграл назад. Отменил захват фермы, ну и все остальное… Теперь ты знаешь.
— Теперь и ты знаешь, — говорит задумчиво Каплей. — Про наш гребешок ничего никому нельзя объяснить. Его надо попробовать — и тогда ты все понимаешь без слов. Поэтому… Даже если бы ты не уничтожил свое досье, без этого понимания оно совершенно бесполезно. И в Москве, и где угодно. Знаешь, как посвящают в подводники?
— Что-то слышал… Заставляют целовать кувалду, которая раскачивается, привязанная к переборке?
— Это одно, а второе, главное, — надо выпить плафон забортной воды. Соленой забортной воды. В сыром гребешке тоже есть соленая вода.
— Да, теперь я это понимаю. И Ольгу я теперь по-другому совсем понимаю, и тебя… Но ты-то понимаешь, Каплей, что я не совсем законченная свинья?
— Ты нарушил присягу, — строго замечает Каплей. — Присягу своей страны.
— А разве я виноват, что мне выпало принимать присягу той страны? В жизни приходится что-то нарушать. Тебе, что ли, никогда не приходилось?
— Жить в море и не просолиться… — туманно отвечает Каплей, пожимая плечами. — Кстати, не кури здесь! Не выношу этого дыма.
Максимов тушит окурок.
— Как думаешь, мне дадут политическое убежище? — спрашивает он. — Или… — Максимов показывает пальцами решетку.
— Поехали, — Каплей решительно включает заднюю скорость и начинает разворачиваться.
— Меня посадят?
— Сам-то как думаешь? — грубовато отвечает Каплей вопросом на вопрос.
Штаб «Комитета-3000». В одном из холлов сидит на диване Максимов. По бокам от него стоят двое вооруженных бойцов с каменными лицами.
В кабинете Капраза, у стола, стоит Каплей — тоже навытяжку.
— …Теперь он просит политического убежища, товарищ капитан первого ранга, — заканчивает доклад Каплей. — Он действительно нам здорово помог, так уж получилось. Он без проблем мог бы скрыться, он ушел из-под огня «Катрана», но он вернулся — сам, добровольно.
Капраз недоверчиво щурится, поглаживает подбородок.
— А если — двойная игра?
— Он уже наш. Он расскажет нам все, что только знает сам. Он… — Каплей делает паузу и начинает говорить тише, — он попробовал гребешок, товарищ капитан первого ранга. Он раскрыл всю агентурную сеть, хотя и позволил своим… коллегам уйти. Зато угроза республике теперь снята, по крайней мере на какое-то время. А угроза была серьезная. Подобной не было со времен той истории с медузами-мутантами, помните?
— Спрашиваешь…
Капраз, разумеется, помнит ту историю с агрессивными медузами-мутантами, оккупировавшими пляжи и оказавшимися секретным биологическим оружием одной из соседних стран, которое случайно (а может, и не случайно, кто разберет) вышло из-под контроля. Пришлось изобретать «симметричный ответ» — выводить в генетических лабораториях гибрид из гигантских кальмаров и особых водорослей, способных питаться только медузами-мутантами. В итоге медузы были полностью «зачищены», но купальный сезон оказался сорванным, чем тихоокеанцы сильно возмущались.
— Я готов за него поручиться и лично буду участвовать в наблюдении за Максимовым в течение всего испытательного периода, — продолжает Каплей.
— А ты-то что за него так впрягаешься? — не понимает Капраз и с сомнением смотрит на собеседника.
— Он… он хороший человек, товарищ капитан первого ранга. И мой друг. Так вышло. Он виноват, но он… но он не виноват.
Спустя несколько минут Каплей входит в холл, где на диване под конвоем сидит Максимов. Подмигивает бойцам, говорит Максимову:
— Поехали.
— Куда? — встревоженно спрашивает тот.
— Поехали, говорю, — Каплей дружески хлопает Максимова по спине. — Ничего страшного.
Максимов встает. Мужчины направляются к лифту. Бойцы им не препятствуют.
На Набережной, в том самом месте, где Максимов еще недавно гулял с Ольгой, Ольга теперь стоит в одиночестве. Смотрит на разбитый пирс, так любимый местными рыбаками, на цветные лоскуты парусов на заливе, на искорки солнца в ряби морской воды… Раздается звонок мобильника. Ольга достает телефон, в первое мгновение безразлично смотрит на экран и вдруг лихорадочно нажимает кнопку ответа:
— Але, это ты? Ты откуда?
— Это я, Оля, да. Не потеряла?
— Куда ты пропал? Ты где? Почему ты не звонил?
— Я не так далеко от тебя, как мог бы быть… Я хочу все тебе объяснить. Я… остаюсь. Совсем остаюсь. Но это опять не телефонный разговор.
— Почему? Что с тобой случилось? Опять секреты?
— Нет, ничего не случилось, и нет никаких секретов, я просто не хочу по телефону. Скажи, где ты сейчас, я немедленно приеду!
— Видишь, как вышло. Максимов вот остался. А ты?
Каплей и Влад сидят на воздухе, у какой-то кафешки на Корабельной набережной. Смотрят на Золотой Рог и свинцовые громады дремлющих кораблей республиканского флота. Перед Владом — огромная кружка местного светлого пива. Тихий, теплый летний вечер.
Влад молчит.
— О, я смотрю, ты заламинарил, как и хотел?
— Ага, заламинарил, — Влад демонстрирует левую руку с наколотым на плече бурым гербом республики. — Пахнет морем, как ты и говорил!
— Тебе не говорили, что мы с тобой чем-то похожи? — непонятно к чему спрашивает Каплей, рассматривая татуировку.
— Мы с тобой? — Влад пожимает плечами. — Не, не говорили.
— Да, совсем забыл, — спохватывается Каплей и хлопает себя по карманам. Достает и вручает Владу паспорт гражданина Тихоокеанской республики — красочный документ с рельефным крабом на обложке.
— Теперь ты натурализован. Ты — полноценный гражданин Владивостока-3000. С правом голоса, с гарантированным морским наделом и всеми остальными привилегиями, — говорит Каплей.
Влад недоверчиво улыбается, изучает паспорт.
— У нас свобода национального самоопределения, поэтому графа «национальность» пока пустая, — продолжает Каплей. — Можешь туда сам вписать что хочешь, можешь оставить пустой. Мне почему-то кажется, что ты впишешь туда «тихоокеанец», нет?
Влад ухмыляется, но по-прежнему молчит. Каплей продолжает:
— Понаехали, а? Такими темпами скоро придется вводить миграционные квоты. Даже шпионы просят у нас политического убежища… Рассказать кому — не поверят… Так ты что — так и не определился?
— А я — не знаю, — наконец отвечает Влад. — Я до сих пор чувствую себя каким-то Пришельцем… Хотя, такое ощущение, что если вернусь туда, во Владивосток-2000, то и там стану таким же Пришельцем.
— Тебе надо определиться. Понять, где твой мир. Где тебе самому лучше и где ты нужнее. А все остальное — университет, работа — это уже такие мелочи! Это есть везде: и у нас, и у вас. Но зато у нас есть и другое, чего у вас нет. Я тебе не могу это вот так в двух словах объяснить, но… Ты ведь и сам знаешь, верно?
— Знаю… А больше — ничего не знаю Влад вытирает руки салфеткой и говорит:
— Слушай, отвези меня на Патрокл?
— Зачем?
— Хочу погулять там. Один. Отвезешь? Туда, где ты меня тогда подобрал. На «объект».
Владу хотелось бы остаться навсегда во Владивостоке-3000. Вот только Наташа… Он не уверен, стоит ли ему рисковать и отправляться во Владивосток-2000 за своей девушкой. А вдруг потом ход обратно будет закрыт? И спросить-то некого, кроме себя.
Влад сидит на большом камне в бухте Патрокл, держась рукой за голову, и мучительно думает, что ему делать. Он давно так сидит — уже наступил вечер. Влад боится потерять открывшийся ему Владивосток-3000, в котором все устроено именно так, как и должно быть устроено. Но не меньше он боится и того, что его Наташа не захочет или не сможет попасть с ним сюда, во Владивосток-3000. Позвонить бы ей! Но роуминг между двумя этими пространствами еще не налажен.
Он ведь и правда не раз слышал об этом таинственном и великолепном Владивостоке-3000. Он даже не знает точно, откуда возникали эти слухи и рассказы, но ведь на пустом месте они возникнуть не могли? Определенно не могли. Влад вспоминает, как они гуляли с Наташей возле музея Военно-морского флота на Светланской — у пушек, которые давно не стреляли и уже никогда не будут стрелять.
— Ты же знаешь все эти рассказы — о летающих людях, об удэгейцах, о военно-морской республике? — говорил он тогда Наташе, взобравшись на орудие времен первой Русско-японской войны. — Иногда мне кажется, что я — оттуда, представляешь, и если бы меня туда взяли… Ты бы поехала со мной?
— Конечно, — легкомысленно отвечала Наташа и тоже пыталась взобраться на орудие.
— Это ты говоришь, потому что знаешь, что не попадешь. А ты подумай серьезно.
Наташа пробовала подумать серьезно.
— А — как там?
— Не знаю… Я думаю, там хорошо. Мы бы все могли жить там, но почему-то живем здесь, и я сомневаюсь, что мы живем правильно, мне кажется, правильная жизнь происходит где-то там, — сбивчиво частил Влад. — Я бы ходил в черной форме, в море дрожали бы лоснящимися мускулистыми боками корабли, представляешь? По тайге бегали бы пламенные полосатые тигры, а мы с тобой были бы сами себе хозяева… Иногда я верю в эти легенды.
Тогда Владу самому стало стыдно из-за своей наивности и сентиментальности. А вот сейчас он сидит на берегу океана, держась за голову, и смотрит на воду. Этот океан самонадеянные люди когда-то назвали Тихим, на европейских языках — Pacific, то есть почти «пацифистским», не способным к войне и агрессии… Это не так, Влад прекрасно знает, что это далеко не так, но сейчас Океан действительно тих. Стемнело, на небе появилась луна и проныла что-то о своей вечной орбитальной тоске, о жалкой участи спутника, то есть несамостоятельной, второстепенной планеты, на которой к тому же никогда не было и не будет жизни.