30 декабря 1903 г. Д.М. Карбышев был командирован в г. Никольск-Уссурийский для формирования 4-й телеграфной роты. Закончив формирование, в составе роты он пересёк границу Маньчжурии и присоединился к батальону под Ляояном. С началом Русско-японской войны рота Карбышева была переброшена под Ташичао в распоряжение начальника штаба 1-го Сибирского армейского корпуса. Порой в самых невероятно трудных условиях она обеспечивала надежную связь между закреплёнными за ней штабами и воюющими частями. Бои под Фудчжоу, Кайдчжоу, Дачану, Ташичао, на реке Шахе, Ляоянское сражение – от первого и до последнего дня войны он со своими подчиненными на фронте. Потери у связистов всегда были велики, а стоящие на вооружении гелиографы того времени еще и демаскировали позиции телеграфистов. Поэтому пять боевых наград Д.M. Карбышева за Русско-японскую войну были лучшим доказательством честно выполненного им воинского долга. Среди них была и почетнейшая 1 офицерская награда – орден Святого Владимира IV степени с мечами и бантом с начертанным на нем девизом «Польза, Честь, Слава», которой Дмитрий Михайлович дорожил особо. А получена она была за подвиг, ставший известным во всей действующей армии и за ее пределами.
Имя героя-офицера попало в такое солидное издание, как девятитомник «Русско-японская война 1904–1905 гг.» (работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-японской войны, вышедшая в Петербурге в 1910 г.). Несколько томов этого издания экспонировались в Доме музеев ДВГТУ. Из текста явствует, что однажды находчивость Карбышева выручила из беды целый корпус, потерявший взаимодействие с остальными войсками русской армии.
Вот как описаны события тех дней в «Летописи Русско-японской войны»: «…стоя на сопке на крайнем правом фланге наших войск, Карбышев не заметил отступления. Полил дождь, стемнело, позицию затянуло пеленой водяных капель, и он заметил отсутствие наших только тогда, когда японцы уже сидели в окопах, очищенных стрелками. С командой шестьдесят человек сибирских казаков и конных охотников он затемно двинулся по горам и сопкам обходить японцев». В «Летописи Русско-японской войны» сохранился рассказ самого героя – едва ли не единственная известная прямая речь, опубликованная за всю его жизнь. «Куда ни сунусь, – рассказывал Карбышев, – везде огни японских биваков, чужой говор и выстрелы. В одном месте, идя по гребню сопки, мы увидели внизу японские обозы. Искушение было слишком сильно, мы слезли и дали по ним залп. Что там сделалось, вы себе представить не сможете. Все побросали лошадей, повозки и бросились бежать. Воспользовавшись замешательством, мы переехали дорогу и стали пробираться на север. Только под утро мы встретили своих». Вывод с боями из окружения своих подчиненных, солдат других частей, с техникой и оружием, хладнокровие и отвага – все это высоко ценилось в воюющей армии.
После войны батальон передислоцировали во Владивостокскую крепость, где он вскоре принял участие во вспыхнувших революционных восстаниях армейских частей гарнизона. Выступления фронтовиков были подавлены, в числе «опасных» частей, переводимых из крепости в другие пункты дислокации, 1-й Восточносибирский саперный батальон был переброшен в Никольск-Уссурийский. Начались аресты, суды и расстрелы. Поручик Д.М. Карбышев был обвинен в «укрывательстве бунтовщиков и побуждении к тому своих подчиненных». Обвинение было более чем серьезное. Только выдающиеся боевые заслуги спасли его от расправы.
Многие до сих пор считают, что Дмитрию Михайловичу в августе 1906 г. пришлось пережить суд Общества офицеров и что именно по решению суда он вынужден был оставить службу. Если бы все было именно так, то на его военной карьере был бы раз и навсегда поставлен жирный крест. Сам Д.М. Карбышев так вспоминает об этом: «Угроза предания суду по обвинению в агитации среди солдат вынудила меня в 1906 году уйти с военной службы».
Гражданским человеком он с трудом нашел работу в чертежной мастерской во Владивостоке. Недолго проработав частным чертежником, к осени 1907 г. он был призван на военную службу с присвоением воинского звания штабс-капитана. В это время для обслуживания города-крепости формировался саперный батальон, а комплектованием его занимались военные инженеры. Однако более чем «практикой» время службы командиром саперной роты во Владивостоке его фортификационную деятельность в крепости назвать нельзя, да и длилась она чуть более полугода, из которых помимо служебных забот масса времени уходила на подготовку к поступлению в академию.
Маршал Советского Союза Баграмян в одной из своих статей о Карбышеве привел его слова: «Полгода длилась моя фортификационная практика во Владивостоке», а свидетельства очевидцев говорят о том, что возвратившийся с «гражданки» офицер проявлял недюжинную инженерную хватку.
Произошло и другое событие в жизни Карбышева. Он женился на влюбившейся в него и вызвавшей глубокое ответное чувство Алисе Карловне Троянович.
Весной 1908 г. он был вызван в штаб Приамурского военного округа для сдачи промежуточных экзаменов, а осенью уже держал экзамен в Николаевскую инженерную академию, после чего уехал в столицу на учебу с молодой женой.
По окончании академии за дипломный проект по фортификации «Крепость Владивосток» экзаменационная комиссия присудила Д.М. Карбышеву премию имени героев Порт-Артура генерал-майора Р.И. Кондратенко и его сподвижников – офицеров инженерного корпуса.
Потом были Первая мировая война, которую Карбышев закончил в звании подполковника, Гражданская и, наконец, Великая Отечественная война.
Генерал Карбышев попал в плен в августе 1941 г., пробиваясь из окружения из Гродно. При переправе через Днепр Карбышев был контужен, находился в бессознательном состоянии, и, не будь он в генеральской форме, его бы добили, а тут в плен попал сам генерал, а это успех, ведущий к наградам.
Участник обороны Брестской крепости Герой Советского Союза Гаврилов передал слова Карбышева: «Как меня захватили в плен – не знаю. Если бы был в сознании, то живым не дался бы». Генерал Карбышев за три с половиной года плена прошёл все круги ада фашистских концентрационных лагерей в Бреслау, Замостье, Хаммельбурге, Регесбурге, Маутхаузене… Впервые стало широко известно о гибели Карбышева через год после ужасного фашистского акта вандализма.
13 февраля 1946 г. в английском военном госпитале под Лондоном по требованию умирающего майора канадской армии Седдона де Сент-Клера, священник и приглашенные сотрудники репатриационных служб, в том числе Советского комитета зафиксировали завещание: «Я прошу вас записать мои показания и переслать их в Россию. Я считаю своим священным долгом беспристрастно свидетельствовать то, что я знаю о генерале Карбышеве. Я исполняю свой долг обыкновенного человека перед памятью Великого человека. Мне осталось жить совсем недолго, и меня беспокоит мысль, чтобы вместе со мной не ушли в могилу известные мне факты героической жизни и трагической гибели советского генерала, благодарная память о котором должна жить среди людей.
В ночь с 17 на 18 февраля 1945 г. нас, большую партию, загнали в душевую, заставили раздеться догола, а потом пустили на нас сверху струи ледяной воды. Это продолжалось долго. Мы все посинели, многие падали на пол и тут же умирали – сердце не выдерживало. Потом нам разрешили надеть только свое нижнее белье и деревянные колодки на ноги и выгнали во двор. Мы понимали, что доживаем последние часы. Старый генерал, как всегда, был спокоен, его только бил сильный озноб, как и каждого из нас. Он что-то горячо и убедительно говорил окружившим его русским. Они его внимательно слушали. В его фразах я уловил несколько раз повторяющиеся и понятные мне слова «Советский Союз», «Сталин», затем, посмотрев в нашу сторону, он сказал нам по-французски: «Бодрее, товарищи, думайте о своей Родине, и мужество не покинет вас». В это время гестаповцы, стоявшие за нашими спинами с пожарными брандспойтами в руках, стали поливать нас потоками ледяной воды. Кто пытался уклониться от струи, тех били дубинками по голове. Сотни людей падали замерзшие или с размозжёнными черепами. Я видел, как упал и генерал Карбышев.
После этой экзекуции каким-то чудом остались в живых несколько человек, в том числе и я. Почему фашисты не прикончили нас, понять не могу – должно быть, устали и отложили до следующего раза. А следующий раз не наступил. Приближение союзных армий внесло панику среди лагерной администрации.
Память о генерале Карбышеве для меня свята. Я вспоминаю о нем как о самом большом патриоте, самом честном солдате и самом благодарном, мужественном человеке, которого я встречал в своей жизни».
Специальных исследований историков о трех с половиной годах борьбы Карбышева в фашистском плену, к сожалению, не проводилось. О судьбе Карбышева несколько лет в Москве не знали. В его личном деле в 1941 г. сделана официальная отметка: «Пропал без вести». Только после войны началась трудная для исследователей поисковая работа по сбору сведений о генерале, чья судьба интересовала командный состав Советской армии. Абсолютное большинство, особенно те, кто лично знал корифея русской военно-инженерной науки, не верили фашистским листовкам, где шла похвальба о согласии попавшего в плен генерала сотрудничать с немецким вермахтом.
К примеру, в одном из писем с фронта генерала Кирсанова жене есть такие горестные строки: «Мне до глубины души больно, я страшно переживаю, что у нас продолжают считать Карбышева добровольно сдавшимся в плен… Я считаю, что это очередная фашистская провокация, направленная на подрыв авторитета нашего генералитета».
Понятно, как воспринял наш народ сообщение о героическом подвиге генерала. Но, к сожалению, не историки рассказали о нем, а журналисты, которые принесли нелепый домысел о ледяном столбе. Прочно утвердилось неверное представление, что фашистские палачи в Маутхаузене, чтобы отомстить несговорчивому генералу и запугать остальных военнопленных, устроили ему персональную казнь на глазах тысяч узников. Подобное, конечно, врезалось в память на всю жизнь, и у каждого человека образ генерала Карбышева ассоциировался с замороженной статуей человека-героя. Появились стихи, песни. Сотоварищ Дмитрия Михайловича по Хаммельбургскому лагерю художник Подорожный написал картину о Карбышеве. Писатель Познанский в историко-биографическом очерке о Дмитрии Михайловиче Карбышеве писал: «Мы честно заблуждались, и до нашего сознания не доходило, что подменяем подлинного человека-патриота манекеном из красивой, страшной легенды. Ужасное затмевало собой реальность. Жизнь-подвиг подменялась мученичеством необычной по своей жесткости казни. Не выручал афоризм Энгельса, взятый писателем Голубовым в качестве эпиграфа к книге “Когда крепости не сдаются…”».