лялись корреспонденты присланными для японских солдат бисквитами от императора, который выражал таким образом «нежную любовь» к им же посланным на страшную и неминуемую гибель подданным, наверное, они понимали, а вместе с ними и мы, как чудовищно это выглядит.
«Война – это ад!» – восклицает в ужасе очевидец этих страшных событий. Человек боится ада на Небе, поэтому устраивает его на земле? Думаю, мы не должны уподобляться маньчжурцам, которых, по мнению очевидца, не волнует, кто победит и чем закончится смертельный бой возле его дома (хотя, если честно, с трудом верится, что к войне у своего дома можно оставаться равнодушным или привыкнуть). Недаром великий русский флотоводец, герой Русско-японской войны 1904–1905 гг. С.О. Макаров завещал: «Помни войну!»
Эти слова начертаны на памятнике С.О. Макарову в Кронштадте и на стене ТОВМУ его имени во Владивостоке.
Фотография молодого казака и старая открытка
Референт Галина Ивановна сообщила, что со мной хочет поговорить по телефону девушка по имени Татьяна. Я взял трубку, поздоровался и услышал взволнованный голос: «Геннадий Петрович, вы меня, конечно, не знаете, но я хотела бы поговорить с вами о моём прадедушке». Она стала рассказывать о каких-то событиях Русско-японской войны 1904–1905 гг., о фотографиях, но так сумбурно, что я толком ничего и не понял, короче, она попросилась на прием, и мы договорились о времени встречи… И вот в назначенное время в кабинет заходят двое: Татьяна и её брат Антон.
Татьяна извинилась, что пришли вдвоём, но по одному вопросу. Они по очереди назвали свою фамилию – Пешковы. Я пошутил: «Наверное, каждый второй человек спрашивает вас, не родственники ли вы Максиму Горькому?» – «Да нет, – засмущались они, – вы первый спросили».
«Ну а теперь перейдём к делу, – предложил я, – рассказывайте, с чем пожаловали».
Наперебой, мешая друг другу, они рассказали, что у них есть двоюродный дед Маркел Ситников, участник Великой Отечественной войны, профессор, ему уже 83 года, и он составил генеалогическое дерево своего рода. Сам он является внуком Герасима Ситникова, вахмистра казачьих войск, погибшего в Русско-японскую войну 1904–1905 гг.
Татьяна и Антон передали мне фотографии Герасима, места, где он был похоронен, и текст надписи на могиле.
С фотографии смотрел бравый казак в лихо сдвинутой набок фуражке, из-под которой выбивался пышный чуб. Погоны вахмистра с широкой поперечной лычкой, узкая полоска усов под немного вздёрнутым носом и серьга в левом ухе придавали портрету особый колорит.
Я вспомнил, что где-то читал о значении серьги в казачьем ухе. Кажется, это самый младший в семье казак – «кормилец», которого призывали на военную службу в случае крайней необходимости и которого всячески оберегали от превратностей войны остальные казаки. Ну а в нашем случае – получается, не уберегли.
На второй фотографии, по-видимому неоднократно переснятой, просматривалась расплывчатая фигура человека в военной форме у густо заросшей травой могилы. Под фотографией текст, отпечатанный типографским способом с использованием дореволюционной грамматики. В приложении к фотографии я прочитал следующее содержание текста под фотографией могилы Ситникова Герасима-Сидоровича. Фотография была передана командиром полка вдове Ситниковой Устинье Ефремовне.
«Могила вахмистра… сотни 11-го Оренбургского казачьего полка Герасима Сидоровича Ситникова, Челябинской станицы, Шершневского посёлка, 3-го военного отдела Оренбургского казачьего войска, убитого в Маньчжурии в Русско-японскую войну при д. Конгаузы.
В знойный день 3-го июля 1905 года у деревни Конгаузы стоял пропускной казачий пост из 8 человек под руководством вахмистра Ситникова. Около полудня часовой этого поста заметил партию японцев – человек 15, пробирающихся пешими по оврагу, который подходит к деревне Конгаузы с юга. Получив от часового сведения о пробирающихся к посту японцах и имея основания предполагать, что японцы хотят срезать пост, вахмистр Ситников со свободными шестью казаками скрытно направился навстречу врагу. Движения казаков были так скрытны и осторожны, что японцы увидели их только перед собой. Не давая времени опомниться растерявшимся японцам, Ситников выстрелом из револьвера положил японского офицера на месте, а казаки, произведя залп из винтовок, бросились в шашки. Эта внезапная атака до того ошеломила японцев, что они, спасаясь бегством, побросали сапоги и одежду, оставив на месте пять человек.
С восторгом возвращались удальцы-казаки на пост. Но радость их была непродолжительна: роковая пуля одного из лежавших коварных врагов сразила удальца вахмистра. На чужбине лёг и уснул он вечным сном, выполняя свято свой долг.
Пройдут года. Рука китайца сгладит могильный холм, и место зарастёт чумизой, но светлая память о геройском подвиге вахмистра Ситникова будет жить вечно в родных станицах.
Мир праху твоему, славный доблестный герой!»
Я ещё раз всмотрелся в фотографию с текстом и заметил в правом углу надпись мелким шрифтом. С помощью лупы удалось прочитать: «Негатив – собственность генерал-майора Угличинина». Я подумал, что, наверное, это и есть тот человек, кто запечатлён на фотографии у могилы вахмистра Герасима Ситникова.
Татьяна и Антон попросили меня узнать, сохранилась ли могила их пращура на китайской земле.
В своё время мы собирали материалы о захоронениях русских воинов той трагической для России войны и даже собирались издать мартиролог, т. е. список погибших и места их захоронения.
Я ещё раз обратился к собранным материалам. Обзвонил краеведов, и вот что выяснилось. В архиве музея Тихоокеанского флота хранятся дневники о переносе прахов в Маньчжурии. В 1912 г. по указанию императора Николая II была создана специальная комиссия по перезахоронению останков русских воинов, павших в боях с японцами в 1904–1905 гг. Могилы их были разбросаны по всей Маньчжурии. Возглавил комиссию генерал Добронравов. Он же и вёл переговоры с китайскими и японскими властями. В его дневнике сообщалось о перезахоронении сотен братских и одиночных могил в Мукденском и Ляоянском районах.
К сожалению, до настоящего времени кладбища российских воинов не сохранились, о чём я и сообщил Татьяне Пешковой.
Пророческими оказались слова из текста под фотографией вахмистра Герасима Сидоровича Ситникова: «Пройдут года. Рука китайца сгладит могильный холм… но светлая память о подвиге Ситникова будет жить…»
Мне удалось также разыскать открытку, на которую я не могу не смотреть с щемящей грустью. На заросшей высокой травой сопке стоит одиноко простой деревянный крест с табличкой, рядом – проводник-китаец в шапочке и с длинной косой ниже пояса. Он держит в одной руке саквояж, опираясь другой на тросточку. По склону сопки устало поднимается молодая женщина в чёрном траурном платье и шляпе. Ветер развевает длинный шлейф чёрного шарфа. Придерживая маленькую шляпку и крепко вцепившись в руку матери, еле поспевает за ней девочка лет пяти. За ними бредут пожилой офицер в наглухо застёгнутой шинели, с траурным венком, и его жена, из-под чёрной шляпы которой выбиваются поседевшие волосы. Эта открытка была выпущена в двух вариантах. На одной из них не было никакой надписи, а на второй – лаконичное: «У родной могилы».
Старая фотография, старые книги и старая пишущая машинка
В самый канун нового, 2005 года, а точнее, в последнее воскресенье декабря я, по уже установившемуся расписанию воскресного утра, направился через Покровский парк на Комаровский рынок. В этом году во Владивостоке выпало неожиданно много снега, и город, как всегда в таких ситуациях, парализовало. Дороги, не говоря уже о тротуарах, никто не чистил, трамваи и троллейбусы не ходили. Транспортные многокилометровые пробки намертво закупоривали на продолжительное время городские магистрали, а теле-, радио- и газетные журналисты бодро рапортовали о героических усилиях дорожников, о титанической работе администрации, о том, что такого снегопада уже не было 80 лет, о том, что судебные приставы арестовали за долги мэрии всю дорожную технику…
В общем, все было как всегда. Хотя я видел в предыдущее утро (а окна моего дома выходят на Партизанский проспект), как шустро расчищали дорогу два идущих как бы в сцепке друг за другом трактора «Беларусь», а следом важно, в окружении охраны с мигалками проплывали автокаравеллы городского и краевого начальства.
Вчера поздно вечером я вернулся из китайской командировки. Мы, несколько ректоров из разных стран, были в г. Чанчуне (бывшей столице марионеточного государства Маньчжоу-Го), где обсуждали вопросы многостороннего сотрудничества. Снежный обвал накрыл и этот город. Мне было с чем сравнивать: как вычистили заваленные снежными сугробами улицы в трехмиллионном городе и скоростную трассу протяженностью 300 км от Чанчуня до Харбина, из которого нам предстояло вылетать во Владивосток, и как прозябали в снежном плену жители Владивостока – города с населением немногим более 600 тысяч человек.
Тем временем я пробивался сквозь полуметровую толщу снега к дальнему углу Покровского парка, где по субботам и воскресеньям собирались городские коллекционеры. Стоял легкий морозец, светило, но не грело слегка подмороженное солнце, первозданный снег отливал нетронутой белизной, кутались от холода под толстой корой многолетние деревья Покровского парка, до которых не добрались мэры-лесорубы. Почему-то именно во Владивостоке каждый мэр, приходя к власти, считает делом чести вырубить несколько аллей. Поистине, не тобой посажено…
Непогода не повлияла на фанатов-коллекционеров, и десятка два тепло одетых и изредка приплясывающих мужичков кучковались на традиционном пятачке.
Обменявшись со всеми обычными приветствиями и рукопожатиями, я направился к выходу. Неожиданно ко мне подскочил Александр, или Саша (так его все звали), парень неопределенного возраста и неопределенных занятий, и предложил приобрести у него несколько листков-приложений к газете «Далекая окраина» за 1915–1916 гг., демонстрируя при этом извлеченные из довольно презентабельной черной кожаной папки грязно-желтые листочки.