Во время Первой мировой войны Чехословакия входила в состав Австро-Венгрии, и чехословацкие рекруты вынуждены были воевать против России, однако многие из них сдавались в плен. В 1916 г. из чехословацких военнопленных начали формировать военные части, намереваясь использовать их на фронте.
Наступившая революция 1917 г. расстроила эти планы и советское правительство решило отправить чехословацких военнопленных на родину через Сибирь и Владивосток.
В 1918 г. вспыхивает чехословацкий мятеж, охвативший Россию от Поволжья и Урала до Сибири и Дальнего Востока.
Осенью 1918 г. весь Дальневосточный край был наводнен иностранными и белогвардейскими войсками.
В ноябре 1919 г. бывший командующий 1-й Сибирской армии Колчака чешский генерал Гайда поднял во Владивостоке восстание.
В районе железнодорожного вокзала завязались ожесточенные бои. Восстание было подавлено.
В декабре 1919 г. из Владивостока стали уходить первые суда с чешскими легионерами на борту, последний покинул пределы России осенью 1920 г.
Всего на 42 транспортах в Европу было переправлено более 50 тысяч чешских солдат и офицеров.
Чехословаки оставили после себя не только братскую могилу и памятник на Морском кладбище, но и шаржи в открытках на интервентов, выполненные чешским офицером и художником Хедлом Кароли.
Награжденный боевыми орденами Михаил Васильевич Щербаков был по образованию физиком, но в начале Первой мировой войны он окончил летное училище и воевал во Франции. Гражданскую войну провел на Дальнем Востоке, находясь в это время во Владивостоке, работал журналистом. Уехав в Шанхай, Михаил Щербаков стал публиковать свои очерки во всех местных газетах.
Из Китая М.В. Щербаков уехал в Сайгон, затем его эвакуировали во Францию. 3 января 1956 г. поэт покончил с собой. Вот его воспоминания, относящиеся к октябрьским дням 1922 г. Это отрывок из произведения М.В. Щербакова «Кадет Сева. К десятилетию эвакуации Владивостока», увидевшего свет на страницах шанхайской газеты «Слово».
«Вы бывали во Владивостоке? Помните, как он замкнут в горном кольце, этот странный нерусский город? Слева полого вытянулся Чуркин мыс с детскими кирпичиками домиков и дубняком по плешистым скалам; справа мыс Басаргин запустил в океан свою голую, обглоданную солеными ветрами лапу; выплыл далеко в море белосахарный маячок на тонкой изогнутой нитке Токаревской кошки: ветер с берега, вот его и отнесло.
А в самом замке кольца лежит мшистым зеленым пирогом Русский остров. Владивосток желт и сер, а остров совсем зеленый. Внутри же всего круга глубокая бухта – Золотой Рог. Там уж все цвета радуги скользят, играют, плещутся и затухают на воде.
И в этот городок, прилипший ласточкиными гнездами к обрывам сопок, которые выперли то пасхами, то куличами, то просто шишками какими-то, – сколько людей, сколько пламенных надежд лилось в него в двадцатых годах из агонизировавшей России, из ощетинившейся зелено-хвойной Сибири, из благодатного Крыма, с Кавказа, из Туркестана, через выжженные монгольские степи и даже окружным путем – по морщинистым лазурным зеркалам тропических морей!
Лилось, оставалось, бродило на старых опарах, пучилось, пухло – и вдруг: ух! – сразу осело. Чего-чего там только не было: и парламенты с фракциями, и армия, и журналы, и университеты, и съезды, и даже – о, архаизм! – Земский собор. Точно вся прежняя Россия, найдя себе отсрочку на три года, микроскопически съежилась в этом каменном котле, чтобы снова расползтись оттуда по всем побережьям Тихого океана, пугая кудластыми вихрами и выгоревшими гимнастерками цвета колониальных мисс и шоколадных филиппинок…
Странная жизнь текла тогда во Владивостоке: тревожно острая, несуразная, переворотная и все-таки какая-то по-русски вальяжная и нетрудная. И каких только людей туда не выносило: вот какой-нибудь бородатый до самых глаз дядя в торбазах и кухлянке продает «ходе»-китайцу мешочек золотого песка, намытого под Охотском. А рядом меняет свои лиры оливковый поджарый итальянчик, и мерно работает челюстями, точно топором, рубленый янки-матрос.
И повсюду – неусыпное око – шныркие коротконогие японцы, кишевшие во всех концах города и расползшиеся по всем окрестным пороховым складам и фортам могучей прежде крепости. Точно муравьи на холодеющей лапе недобитого зверя…
Завершилось великое затмение России. Тень неумолимо заволакивала ее всю целиком. Только один узкий светящийся серпик оставался на Дальнем Востоке. Я был там, когда и он потух. С щемящей горечью и болью я вспоминаю последние дни Владивостока. Наступили тревожные дни, и красный пресс все сильнее давил на Приморье, выжимая остатки белых армий к морю. Японцы, которых большевики боялись и ненавидели, окончательно объявили о своем уходе. Правда, город не особенно верил их заявлениям, но слухи о всеобщей мобилизации носились в воздухе, и папаши побогаче срочно прятали своих сынков в спокойный и безопасный Харбин».
От Русско-японской войны до «Советского Союза»
В город Лоян я летел по приглашению мэра на «Праздник пионов» и на подписание документов по созданию совместного российско-китайского предприятия. Это была наша третья попытка такого рода.
Первые две с треском провалились. Одна – так и не преодолев стадию оформления документов, а вторая – после непродолжительного времени так называемой «совместной работы».
«Праздник пионов», по рассказам очевидцев, довольно красочное зрелище, но его название, произнесенное по-китайски, звучит довольно неблагозвучно для русского восприятия.
Совершив две пересадки в аэропортах Китая и переезд на автомобиле продолжительностью часа в три, я к ночи добрался до гостиницы, где меня ждал наш преподаватель Виктор Александрович, который и был автором и организатором идеи создания совместного предприятия. Он и его тезка профессор Виктор Владимирович изобрели прибор для розжига угля в котлах тепловых электростанций. Не вдаваясь в технические подробности, замечу, что использование этого прибора позволяет сэкономить вполне ощутимое количество топочного мазута. У нас в крае от его внедрения отказались, так как руководители ТЭЦ предпочитали «наварить» прибыль, как сейчас выражаются бизнесмены, на разнице в ценах на жидкое топливо. Китайцы же ухватились за это изобретение обеими руками.
Сразу оговорюсь, что и это совместное предприятие не состоялось. Виктор Александрович, проработав пару месяцев в Китае и поняв, что его хотят использовать как дешевый генератор идей, с приключениями и с нашей помощью выбрался все-таки на родину. За прошедшее после фиаско с совместным предприятием время он защитил диссертацию, стал профессором и заведующим кафедрой.
А совсем недавно он вечером заглянул ко мне в кабинет, с загадочным видом протянул пакет с документами и заявил, что услышал по радио мой рассказ о поисках фотографии ректора Владивостокского политехникума Василия Мендрина и тоже решил, как он выразился, «совершить подвиг» для истории.
В пакете оказалось несколько старых фотографий, диплом об окончании ДВПИ, выписанный на имя Александра Федоровича Василевского, датированный 1935 годом, и коротенькая биографическая справка о семье Василевских из Владивостока. Из нее и пояснений профессора я узнал, что отцом Александра Василевского был Федор Григорьевич, участник Цусимского сражения, гальванер-минер броненосца «Ослябя».
Броненосец «Ослябя» был назван в честь Родиона Осляби – героя Куликовской битвы, бывшего боярина, ставшего монахом Троице-Сергиевского монастыря.
В Цусимском сражении «Ослябя» являлся флагманским броненосцем, на котором держал флаг контр-адмирал Д.Г. Фелькерзам.
Другим флагманским броненосцем был «Александр Суворов» под флагом контр-адмирала З.П. Рожественского.
Судьба этих двух русских флагманов была решена в первые сорок минут Цусимского боя, так как огонь объединенной японской эскадры под командованием адмирала Х. Того был сосредоточен именно на флагманах.
«Ослябя» получил большие пробоины в районе ватерлинии в носовой части, перевернулся и затонул. Погибло 515 человек. Часть экипажа «подобрали» миноносцы «Буйный» (поднял из воды 204 человека), «Бравый» (179 человек) и «Быстрый» (10 человек). Среди спасенных был и гальванер-минер Федор Василевский, который во время битвы спас кормовой флаг корабля и стал георгиевским кавалером.
Дальнейшая судьба спасенных сложилась следующим образом: спасенные «Буйным» моряки с «Осляби» были затем переданы на крейсер «Дмитрий Донской», на котором в ходе последующего боя погибли 22 из них. Остальные попали в плен.
Десять человек, подобранные миноносцем «Быстрый», вместе с экипажем корабля, после того как он был взорван, ушли в корейские леса, где в конце концов были взяты в плен.
Из поднятых на борт «Бравого» погибло еще пять человек, когда в миноносец при отходе его от места гибели «Осляби» попал японский снаряд.
Наверное, Федор Василевский был одним из тех, кого подобрал миноносец «Бравый», который все-таки прорвался во Владивосток.
Здесь Федор женился, работал мастером в механических мастерских на Дальзаводе, затем главным энергетиком курорта «Сад-город». С фотографии 20-х годов на нас смотрит глава семьи в костюме и при галстуке, с лихо закрученными усами и кудрявым чубом на правый висок, задумчивая женщина с опущенными на колени натруженными руками и три крепких парня – их сыновья.
Старший, Александр, окончит в 1935 г. ДВПИ по электросварочной специальности и будет учиться в группе Виктора Петровича Вологдина.
На другой, хорошо сохранившейся фотографии, датированной 1932 г., он и запечатлен в составе группы вместе с Виктором Петровичем Вологдиным. На обороте фотографии выцветшими от времени чернилами записаны их имена, отчества, фамилии и даже клички. Так оказалось, что у профессора Виктора Петровича Вологдина была кличка Папаша, а у студента Александра Василевского – кличка Черный.
На этой же фотографии крайним справа стоит щуплый и невысокий юноша по кличке Рыкальянц, а на самом деле Николай Николаевич Рыкалин – будущее светило советской науки в области металлургии и сварки, академик АН СССР, лауреат Государственной премии, кавалер многих орденов и медалей, оставивший после себя многочисленные научные труды и сотни учеников из ДВПИ и МВТУ им. Баумана, где он преподавал.