Обеспечение работ со стороны начальника отдела инженер-капитана Астахова было неудовлетворительным и тормозило всё дело. Он сутками не появлялся на службе. Офицеры жаловались мне на его самодурство и безделье. Однажды, находясь на месте работ на «Ханзе», я был свидетелем возмутительного факта, когда Астахов требовал размонтировать уже установленное оборудование потому, что о начале монтажа ему не доложили. Пришлось мне вмешаться. Из-за его бездействия мне пришлось ездить в Берлин и Росток, решая за него деловые вопросы. Срок моей командировки кончался. Я пришёл к выводу о невозможности оставления Астахова начальником отдела по подъёму лайнеров. Чувствуя свою ответственность за состояние дел и возможные последствия, я дал шифрограмму Фролову, в которой помимо отчёта о своей деятельности доложил о невозможности оставления Астахова на занимаемой должности из-за его бездеятельности. Фролов сделал большую ошибку, не придав значения моей шифрограмме. Через несколько дней, ещё до моего отъезда, произошло чрезвычайное происшествие: шифровальщик Астахова сбежал в Западный Берлин. По существовавшему в те годы порядку политотдел Свинемюндской базы телеграфно доложил об этом в ЦК КПСС и наркому главнокомандующему ВМФ. В связи с этим событием мне было приказано срочно выехать в Москву к непосредственному начальнику Фролова начальнику тыла Москаленко. Я объективно доложил всё, что знал о работе, и понял, что над Фроловым сгущаются тучи, а моя телеграмма будет использована против него. Но я этого не хотел. Адмирал Фролов получил партийное и строевое взыскания, и его авторитет в высших кругах несколько пошатнулся. Его отношение ко мне ухудшилось. Я не считал себя ни в чём виноватым, но осталось ожидание какого-нибудь подвоха с его стороны. В августе 1949 г. Астахова с должности сняли, а на его место был назначен Чикер. У меня отпала необходимость ездить в Германию, но осталась ответственность за разработку рабочего проекта по подъёму лайнера «Гамбург», которой раньше занимался Чикер, и исполнение обязанностей начальника отдела.
Загруженность делами во время командировок в Германию и Польшу не оставляло мне времени для контактов с населением и наблюдений. В памяти сохранились лишь общие впечатления и отдельные эпизоды. Бросалась в глаза законопослушность, аккуратность и старательность немцев в работе. Их педантизм порой выходил за разумные рамки. Во время работ на «Ханзе» при остропке понтонов поднялось сильное волнение, и надо было все вспомогательные средства отвести в укрытие, что мы и сделали. Но на одном из понтонов на кране работал вольнонаёмный немец, а время как раз было обеденное. Пока он не доел свой обед из керамического горшочка, он не двинулся с места, хотя опасность затопления или уноса понтона в море была нешуточной. Некоторые немцы старались во всём услужить нам, доходя до заискивания, у других в глазах чувствовалась затаённая злоба. В отношениях полов среди молодёжи в Германии наблюдалось то, что в довоенной России считалось бы недопустимой распущенностью. Считалось нормальным и не встречало осуждения родителей, когда молодые девушки и парни, только что достигшие совершеннолетия, вступали между собой в половые отношения, не регистрируя брак, меняя сожительства, пока не остановятся на избранном партнёре. В этот первый послевоенный период было мало немецких мужчин, и немки то ли поэтому, то ли по материальным соображениям открыто соблазняли наших военнослужащих, доходя порой до наглости, зазывая их к себе домой. В Польше мне бросались в глаза почти сплошная религиозность, не меньшая, а может быть, даже большая, чем в России, склонность к употреблению спиртных напитков, и такая же, как на Украине, любовь к окорокам и колбасам, изобилие всяких праздников, национальных и религиозных, развитость мелкой торговли и спекуляции. Славянская доброта и бесшабашность среди сельского населения. Казалось странным, когда польских солдат офицеры строем водили на молитву в церковь. В Гдыне наша часть и небольшая польская часть береговой охраны размещались рядом. Матросы обеих частей между собой дружили, но бросалась в глаза разница между разбитными, острыми на язык нашими матросами и наивными и малоразвитыми польскими, которых наши всё время добродушно подначивали. Когда я останавливался ночевать в квартире Ямпольского, утром к нему регулярно стучался поляк с вопросом: «Цо пан мае до продажи?» Когда я занимался подъёмом секций дока на Мёртвой Висле, офицеры рассказывали мне, что к ним приходил поляк, выдававший себя за местного руководителя польской компартии, и просил осушить нашими водоотливными средствами соседнее болото, якобы в интересах ближайшей деревни. Оказалось, что немцы, отступая, затопили в этом болоте мотоциклы, и он рассчитывал их продать. Однажды в маленьком польском городке мне с товарищем пришлось ночевать в частной гостинице. В Польше, как и в Германии, принято накрываться не одеялами, а перинами. Вид их сразу не внушал доверия. Количество клопов в этом номере оказалось таким, что мы в 3 часа ночи расплатились и ушли. Мы были удивлены, что в такое позднее время в городке работал какой-то кабачок. Помещение было небольшое, но почти полное посетителей. Нас приняли очень тепло, подходили от столиков и угощали. Мы объяснили, что мы на службе, и поэтому ограничились несколькими рюмками. В беседах мы почувствовали, насколько поляки не любят немцев, а к нам относятся по-разному. Простые люди очень доброжелательны и благодарны за освобождение от немцев. Люди из более состоятельных слоёв не могут нам простить вступление советских войск в Польшу в 1939 г., классифицируя это как удар в спину польским войскам. Мы полемизировали с ними по этому поводу, но вряд ли убедили их в обратном. Когда я последний раз уезжал из Германии через Свинемюнде, где граница с Германией проходила недалеко от города и немцы из посёлков Германии ежедневно ходили на работу в Свинемюнде, там вечером возникла драка между немцами и поляками. Неприязнь между ними была очень сильной. Для умиротворения пришлось вмешаться командованию Свинемюндской базы ВМФ.
В 1950 г. мне пришлось в Гдыне вместе с тремя молодыми инженерами участвовать в работе по подготовке перевода в Кронштадт поднятого нашей службой крупного дока. Хозяйством в помещении, где мы жили, заведовала 30-летняя польская женщина. Она часто плакала и просила каждого из нас о помощи. Её трагедия была в разрушенной любви с сержантом нашей армии. Как только возник вопрос об их желании заключить брак, сержанта немедленно выслали на родину. При его отправке она бросалась на колени перед войсковыми начальниками, но никто не смог помочь. Их письма друг другу не доходили.
В 1949 г. мне довелось ещё раз посетить в Москве начальника тыла ВМФ Москаленко. Это была моя последняя с ним встреча. Новый, построенный в Финляндии большой морской буксир при переходе на Северный флот попал в жесточайший шторм и затонул у берегов Норвегии. Для работ у берегов Норвегии требовалось некоторое количество валюты, а для выделения валюты требовалось решение Валютного комитета при Совете Министров СССР. Я поехал в Москву с докладом Москаленко о расчётной потребности в валюте. Он принял меня в конце рабочего дня. Наверное, у меня был очень замученный усталый вид, потому что он поинтересовался, здоров ли я и не надо ли мне полечиться в санатории. На следующий день я получил от него утверждённую смету и вернулся в Ленинград.
В августе лайнер «Ханза» был повёрнут на ровный киль. Мне побывать при этом не удалось – Фролов не отпустил. Это было грандиозное зрелище, подобное строительству египетских пирамид. Колоссальное судно весом более 30 000 тонн вращалось усилиями людей и ручных лебёдок с блоками. На это зрелище прибыл маршал Соколовский. Всеми работами руководил по радио Чикер. Солдаты (около 1000 человек), вращавшие лебёдки, расписанные по боевым постам, организованно менялись. Следующий этап установки лайнера на плаву был уже не столь сложным, хотя достаточно трудоёмким. Руководил им уже не Чикер. Какой-то стукач поставил в известность органы госбезопасности, что сестра Чикера жила в Сиверской в оккупации и аккомпанировала в концертах певца Печковского для немцев. Чикеру находиться за границей запретили, и он в январе 1950 г. вернулся в Ленинград на свою должность зам. начальника НИИ АСС. Адмирал Фролов, не поговорив со мной, направил в Управление кадрами ВМФ представление о назначении меня начальником отдела по подъёму лайнеров вместо Чикера.
По семейным обстоятельствам я подал рапорт об отказе от такого назначения. Фролов был взбешён и на моём рапорте написал: «Впредь на какие-либо повышения не выдвигать». И это строго выполнялось, пока он был моим начальником.
На должность начальника отдела по подъёму лайнеров в Германию направили инженер-капитана Фигичева А.Н., бывшего главным инженером черноморского АСС. В 1950 г. работы по подъёму лайнера «Ханза» были окончены. Основным участникам разработки проекта и самого подъёма лайнера (Чикеру, мне, Бирюкову, Таршису, Фигичеву, Завтрикову и Кузнецову) были присвоены звания лауреатов Сталинской премии. Это был первый случай присвоения такого звания военным морякам. Этому была посвящена статья в газете «Красный флот» от 12.05.50 г. Статья со всеми принятыми славословиями в адрес партии и Сталина не имела никакого отношения к существу дела.
В 1950 г. был повёрнут на ровный киль и поднят лайнер «Гамбург». Список лауреатов пополнился новыми людьми, отличившимися на этих работах (Гайк Агасиев, Николай Кузнецов и др.).
Всего в водах Германии и Польши были подняты 4 крупных пассажирских лайнера:
– «Ханза», водоизмещением более 30 000 тонн, впоследствии под названием «Советский Союз», много лет плававший как туристическое пассажирское судно в водах Чёрного и Средиземного морей;
– «Гамбург», водоизмещением более 30 000 тонн, переоборудованный в плавбазу «Юрий Долгорукий», базировавшуюся на Чёрном море и плававшую в Атлантике;
– «Берлин», водоизмещением 23 000 тонны, переоборудованный под пассажирское туристическое судно, плававшее под названием «Адмирал Нахимов» в водах Чёрного и Средиземного морей и трагически погибшее в результате столкновения с грузовым судном в районе Новороссийска в 1986 г.;