Битва в каменных джунглях подворотен разгоралась. Клиентура с неослабевающим интересом следила за боевыми действиями конкурентов.
Дядя Коля крякнул и засолил бочку огурцов.
Филиппыч не растерялся и предложил посетителям свое фирменное блюдо: селедочку с картошкой.
Дядя Коля принес в подворотню зеленый лучок и другие богатые витаминами овощи.
Филиппыч пораскинул мозгами и открыл для завсегдатаев кредит.
Дядя Коля замысловато выразился и притащил взятый напрокат переносной телевизор «Юность». Чтобы посетители могли следить за футбольными баталиями без отрыва от бутылки.
Филиппыч дрогнул, но не растерялся и подрядил какого-то лихого гитариста, автора и исполнителя старинных романсов.
Беспринципная клиентура оторвалась от телевизора и повалила в подворотню Филиппыча. Дядя Коля обанкротился!
И тогда в голове у банкрота созрел безжалостный и коварный план мести.
— Ну, ты у меня еще узнаешь, где вирусы зимуют! — пообещал он Филиппычу.
И с того дня в ближайшее отделение милиции стали регулярно поступать письма, разоблачающие подворотню Филиппыча как рассадник алкоголизма, инфекций и старинных романсов. Реагируя на сигналы, участковый стал все чаще наведываться в заведение Филиппыча, а дружинники установили там постоянное дежурстве.
Так закрылось еще одно доходное предприятие, и разоренный бизнесмен пошел по миру искать другую подворотню. Вот как закончилась эта битва титанов, столь характерная для мира оголтелого бизнеса и не знающей пощады конкуренции. Обе фирмы, сожрав друг друга, перестали существовать!
Но не то удивительно, что не вынесли они смертельной междоусобицы. Нет. поразительно то, что какой-то там дядя Коля со своей алюминиевой кружкой на цепочке так долго конкурировал не с одним Филиппычем, но с целым Городским трестом кафе и закусочных!
И то интересно, каким образом Филиппыч со своим складным ножиком ухитрялся выдерживать конкуренцию мощного Городского треста ресторанов, у которого имелось все — от запрограммированной электронной техники д эстрадных ансамблей с утвержденной программой.
Жизнь полна загадок, и есть над чем подумать пытливым умам. Ох, есть!
КАК БУДТО
В нашем учреждении работают в основном серьезные, взрослые люди. Мы делаем в основном необходимое полезное дело, о чем-то всерьез беспокоимся, за что-то отвечаем или, по крайней мере, пытаемся переложить ответственность на других. Короче говоря, мы заняты серьезными взрослыми делами, и дел этих с избытком хватает на полный рабочий день.
Но время от времени весь наш коллектив вдруг начинает играть в популярную среди детей дошкольного возраста игру, в которую все мы в далеком прошлом играли. Игра называется «как будто». Помните? Это как будто не скамейка, а магазин. А я как будто продавец. А ты как будто покупатель. А это не камешки, а как будто конфеты. И я их тебе как будто продаю, и ты их как будто ешь. и они как будто вкусные. Невзаправду. Как будто. Понарошку.
И обычно эта незамысловатая игра в нашем учреждении начинается с того, что на самом видном месте в коридоре появляется объявление. «Сегодня после работы состоится общее собрание. Явка обязательна».
И с этого момента правила игры вступают в действие. Одни сотрудники тотчас заявляют, что они себя как будто плохо чувствуют и спешат в поликлинику. Другие говорят, будто бы у них дома все заболели вирусным гриппом и они торопятся в аптеку. Третьи ничего не говорят и, притворяясь. будто бы идут на собрание, стараются незаметно прошмыгнуть в гардероб.
Но председатель месткома Зинаида Васильевна Маломальская клятвенно заверяет, будто бы собрание продлится всего минут тридцать пять — тридцать шесть, и мы, будто бы в это поверив, рассаживаемся по местам.
— Для ведения собрания нужно выбрать председателя и секретаря. Какие будут предложения? — спрашивает Маломальская. Спрашивает, как будто заранее неизвестно, что председателем, как всегда, будет Иван Семенович Шумский, а протокол опять придется вести Ниночке Горемыкиной.
Ниночка пробует отказаться, как будто не знает, что ей ничего не поможет, говорит, что она медленно пишет. Но все дружно кричат: «Нечего! Нечего! Ничего! Ничего!» И Горемыкина сдается.
Слово для доклада предоставляется Маломальской, и Зинаида Васильевна начинает говорить. Строго соблюдая правила игры, она говорит так, как будто еще ни разу не говорила о том же самом и теми же самыми словами… Говорит так, как будто мы сами не знаем, что наряду с достигнутыми успехами в нашей работе имеются отдельные недостатки, как будто нам неизвестно, что надо выполнять взятые на себя обязательства, как будто мы только сейчас узнали, что следует своевременно платить членские взносы и возвращать ссуды, взятые в кассе взаимопомощи. Одним словом. Маломальская говорит так, как будто мы ее внимательно слушаем, и говорит ровно сорок минут.
Потом начинаются прения. Вернее, не начинаются, потому что выступать никто не хочет.
— Товарищи! Давайте поактивней! — призывает председательствующий. — Мы же сами себя задерживаем. Что же, мы так до утра молчать будем?
И тогда у меня не выдерживают нервы, и я иду выступать. Моему примеру следуют еще двое слабонервных. И, помня о правилах игры, мы выступаем так, как будто нам действительно есть что сказать. Говорим мы вместе полчаса. Наш почин подхватывают еще три оратора, и собрание, делая вид. будто первый вопрос уже решен, переходит ко второму. Второй вопрос о стенгазете. Маломальская сообщает нам, как будто мы этого сами не знаем, что наша стенгазета «За отличную работу» выходит всего два раза в год — к майским и ноябрьским праздникам — и это никуда не годится. Стенгазета, должна выходить по меньшей мере два раза, в месяц.
— И хорошо бы наладить вечерний выпуск! — выкрикивает с места плановик Марк Твенский.
— Не остроумно! — тут же парирует Маломальская.
— Товарищи! Мы обсуждаем серьезный вопрос, — поддерживает ее председательствующий. — Шутить будем потом: А сейчас я представляю слово редактору стенгазеты Трубецкому.
— Здравствуйте! — обижается Трубецкой. — Почему это я редактор? Меня еще в прошлом году переизбрали.
— Да. да. — подтверждает Ниночка Горемыкина. — Я, помню, об этом записывала в протоколе.
— А кто же редактор? — Все молчат.
— Товарищи, не могла же у нас первомайская газета выйти без редактора. Это же мистика! Кто-то же газету выпустил!
После долгих выяснений оказывается, что редактор действительно был — Степан Степанович Тверской-Ямской. Но, сделав последнюю майскую стенгазету, он с чистой совестью и легкой душой ушел на пенсию. А остальная редколлегия отчасти находится в командировке, отчасти — в декретном отпуске.
— Но так же нельзя! — ужасается Маломальская.
И тут же мы выбираем новую редколлегию. По давно установившейся традиции редколлегия в основном комплектуется из неявившихся на собрание, и поэтому дело обходится без самоотводов.
Далее мы единогласно выносим решение, обязывающее редколлегию выпускать газету еженедельно (как будто не знаем, что газета по-прежнему будет выходить два раза в год), и приступаем к третьему вопросу.
Обсуждаем недостойное поведение младшего экономиста Привозного, умудрившегося в течение одного месяца дважды побывать в вытрезвителе.
— Товарищ Привозной! — говорит Маломальская. — Объясните собранию свое поведение.
Привозной — полный, рыхлый человек лет тридцати пяти — встает и, улыбаясь так, будто ему сейчас будут вручать грамоту, басит:.
— А что объяснять? По-моему, все и так в этом вопросе хорошо разбираются.
— Не вижу ничего смешного, — строго прерывает его председатель, стуча карандашом по графину. — Вы, Привозной, понимаете, что своим поведением позорите весь наш коллектив?
Привозной делает вид, будто понимает.
Затем снова начинаются прения. Выступают в основном женщины. Но есть и мужчины, один закоренелый трезвенник, один хронический язвенник и два закадычных приятеля Привозного. Последние стараются больше всех. Они так искренне, так гневно бичуют любителя небезалкогольных напитков, как будто сами не пили с ним в недавнем прошлом. Как будто снова не станут чокаться в ближайшем будущем.
И Привозной на приятелей не обижается. Он понимает. что они должны были выступить и что это не взаправду, а как будто. Обижается он только на трезвенника. Во-первых, его никто за язык не тянул, мог бы и промолчать. А во-вторых. Привозной твердо убежден, что трезвенник не имеет морального права осуждать его. Не имеет хотя бы потому, что сам не пьет и пить не пробовал. И если бы он, трезвенник, пил, то наверняка стал бы алкоголиком. И, следовательно, его, трезвенника, от вытрезвителя спасает только то, что он не пьет.
И пока Привозной мысленно возводил свои сложные логические построения, все желающие отговорили, и обсуждение персонального дела стремительно пошло к финишу.
— Я предлагаю вынести товарищу Привозному выговор. И надеюсь, сегодняшняя нелицеприятная критика послужит ему хорошим уроком.
Младший экономист старательно всем своим видом показывает, будто послужит.
— Я также надеюсь, что у товарища Привозного хватит силы воли взять себя в руки. Ведь не зря весь наш коллектив, — с пафосом восклицает Маломальская, — верит, что Привозной навсегда покончит со своей слабостью!
И мы дружно делаем вид, будто действительно верим.
— Ну вот, товарищи, как будто бы все! — говорит председатель, и мы торопливо бросаемся к выходу. Не как будто торопливо, а всерьез, взаправду.
Мы расходимся так, как будто только так и должно быть на нашем собрании. Как будто не бывает по-другому. По-настоящему. Без всяких «как будто».
НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!
В субботу в 11.00 на Малой Звездолетной улице у промтоварного магазина № 9 остановился странный человек. В одной руке у него была длинная палка от метлы, в другой — нарисованный на фанерном щите плакат. Странный человек прикрепил к древку плакат, прислонил сооружение к стене и, став рядом, хладнокровно закурил.