Выдающийся борец за свободу и независимость Ломалии президент Лучезарро Кастракки объявил свой народ самым свободным, а свою страну — самой демократичной страной в мире. В ответ на это радостное событие благодарные граждане Ломалии присвоили Кастракки пожизненное звание Адмирал-Президента. Как мы потом увидим, подобные пожизненные звания давали в Ломалии и на три, и на два года, и даже на один месяц, но, как бы там ни было, 15 апреля 1975 года Лучезарро Кастракки такое звание получил.
И по странному стечению обстоятельств в тот же день Аделаида Футикова узнала у врача, что аборт теперь уже делать поздно. Хочешь не хочешь — придется рожать. Старший плановик Степан Степанович легко смирялся со всякими неприятностями. Смирился он и с тем, что в семье у него будет третий ребенок.
15 июля Адмирал-Президент объявил о своем твердом намерении в течение трех лет перегнать Америку и сделать свой народ самым счастливым. Благодарный народ ликовал и пел «ча-ча-ча». К этому времени аккредитованные в Ломуте дипломаты знали, что при исполнении государственного гимна следует раскачивать тазобедренным суставом, но стеснялись. Первым, как всегда, преодолел глупые предрассудки представитель Москвы. Видимо, заранее потренировавшись в посольстве, он лихо завихлял задом, к нему присоединились другие представители стран СЭВ, и вскоре весь дипломатический корпус, как только слышались звуки гимна, начинал вращать нижней частью туловища. И только английский посол чопорно стоял в стороне, ожидая, очевидно, конкретных указаний своего Форин-офиса.
Но дело не в этом, а в том, что аккурат 15 июля Аделаида Футикова, отдыхая вечером на балконе, сказала:
— Степ, а Степ, а если будет девочка, как назовем? Я думала, думала и решила назвать Диной.
— Тоже красиво, — равнодушно согласился прильнувший к телевизору Футиков.
— А мальчика? — еще более мечтательно вопросила Аделаида. И сама же ответила: — А мальчика назовем Димой.
— Не, Дима не пойдет. — вяло возразил отец.
— А как же?
— Надо подумать, — пообещал Футиков и тут же забыл об этом много раз повторявшемся разговоре.
20 августа старший плановик отвез жену в родильный дом. И в тот же день борец за свободу и независимость Ломалии Адмирал-Президент Кастракки прибыл в Москву, ибо для того, чтобы догнать Америку и сделать свой народ самым счастливым, Кастракки требовалось пятьдесят самолетов, шестьдесят танков и восемьдесят самоходок.
23 августа утром жена Футикова родила сына, и в тот же вечер переволновавшийся счастливый отец смотрел по телевизору выступление Адмирал-Президента. Борец за свободу и независимость обаятельно улыбался, благодарил за бескорыстную помощь великий советский народ и с очаровательным акцентом говорил «тобрый фетчер» и «то свитаня». И, слушая это выступление, выпивший на радостях отец семейства проникся к президенту неподдельной симпатией и сразу понял, как нужно назвать новорожденного. Лучезарро! Да, да, вот именно — Лучезарро!
26 августа Адмирал-Президент вернулся в Ломуту и спустя всего три часа получил телеграмму: «ЛОМАЛИЯ ЛОМУТА ГОСПОДИНУ АДМИРАЛ-ПРЕЗИДЕНТУ ЛУЧЕЗАРРО КАСТРАККИ ЛИЧНО ВОСХИЩАЯСЬ ВАШЕЙ МУЖЕСТВЕННОЙ БОРЬБОЙ СВОБОДУ ЗПТ НЕЗАВИСИМОСТЬ ЗПТ РЕШИЛ НАЗВАТЬ СВОЕГО НОВОРОЖДЕННОГО СЫНА ВАШУ ЧЕСТЬ ЛУЧЕЗАРРОМ ТЧК ЖЕЛАЮ УСПЕХА РАБОТЕ ЗПТ СЧАСТЬЯ ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ ТЧК СТАРШИЙ ПЛАНОВИК ФУТИКОВ».
Искренние чувства бесхитростного плановика тронули закаленного в борьбе за свободу и независимость Кастракки, и в Вечногорске начались невероятные события.
Маленький Лучезарро Футиков любил орать по ночам. Днем он невинно спал в своей кроватке, а с 23.00 начинал развивать легкие и развлекался как мог. Аделаида и Степан по очереди баюкали его, пели колыбельно-массовые песни, но ничего не помогало. Футиков-младший надрывался и не умолкал. Однако стоило в шесть утра зазвенеть будильнику, поднимавшему Степана на работу, Лучезарро резко обрывал рев и погружался в глубокий сон.
В то утро одуревший от бессонной ночи Футиков кое-как побрился, проглотил бутерброд с плавленным сыром и, торопясь, сбежал по лестнице. Когда он выходил из подъезда, к дому подкатили две невероятно вытянутые машины — одна, представьте, черная-черная, а вторая, черт побери, серебристо-пепельная. Футикову, видевшему прежде такие неправдоподобные автомобили только в фильмах из не нашей жизни, почудилось даже, что от этих потусторонних машин попахивает духами. Из черного-черного автомобиля выглянул какой-то молодой человек и на чисто русском языке спросил Степан Степаныча, не это ли дом четыре? Футиков подтвердил, что этот.
— А вы не подскажете, где здесь двадцатая квартира?
— Я живу в двадцатой, — осторожно ответил плановик. — А что?
— О! — воскликнул молодой человек. — Так вы, наверное, и есть Степан Степанович Футиков? — и он что-то проговорил на каком-то иностранном языке сидевшему в глубине машины смуглому гражданину, явно импортного вида.
— О! — воскликнул в свою очередь иностранец. — Господин Футико-фф!!!
Молодой человек, оббежав вокруг машины, открыл дверцы иностранцу, и тот, подойдя к растерянному Футикову, стал трясти его руку.
— Разрешите, Степан Степаныч, представить вам первого секретаря посольства Ломалии господина Луизо Луччиччо — сказал молодой человек.
— Очень приятно, — пробормотал Футиков.
— А я переводчик, — добавил молодой человек, и, не назвав своего имени, щелкнул каблуками. Футиков тоже неумело щелкнул каблуками. Все было нереально и странно, как во сне. Иностранец еще раз крепко пожал руку Футикову и произнес длинную фразу, из которой Степан Степаныч понял только три слова: свою фамилию, Лучезарро и Кастракки.
— Господин Луччиччо говорит. — продолжал переводчик в штатском, — что он имеет честь передать вам послание своего Президента.
А первый секретарь открыл папку из бегемотовой кожи, достал из папки плотный лист с печатями и стал торжественно читать, а молодой человек, запинаясь, переводил:
— Уважаемый господин старший плановик Футиков, от всего сердца поздравляю вас… эээ… с рождением сына. Я глубоко тронут вашим желанием… эээ… дать вашему сыну мое скромное имя Лучезарро. Разрешите поблагодарить вас за оказанную мне честь и преподнести новорожденному мой… эээ… скромный подарок. Примите заверения в совершенном уважении. Президент Кастракки.
В полном недоумении Футиков смотрел то на иностранца. то на переводчика и ничего не понимал. Иностранец вложил послание в папку и отдал ее Футикову. Потом он что-то сказал переводчику, и тот проговорил:
— А вот и подарок, о котором упомянул господин Президент, — и молодой человек, указав Футикову на серебристый автомобиль, вручил плановику связку ключей. И тут Степан Степанович наконец-то понял, что все это просто-напросто обыкновенный сон. Секретарь посольства еще раз пожал ему руку, затем то же самое сделал переводчик, потом они сели в черную машину и, оставив Футикову серебристое чудо, уехали…
— Это кто такие приезжали? Чего им надо? — с подозрением в голосе прокричала Аделаида с балкона.
— Да так, подарок от Кастракки привезли. — небрежно махнул рукой Футиков. Потом он уразумел, что все это не сон, и. зашатавшись, рухнул в машину.
На службу, разумеется, в тот день Футиков не явился. Но уже через полчаса его сослуживцы, не сговариваясь, прекратили работу и потянулись к дому старшего плановика. Каждому хотелось увидеть чудо собственными глазами. Они шли сплоченным коллективом, по дороге к ним примыкали пораженные новостью прохожие, и толпа, постепенно превращаясь в колонну, двигалась по улице… Из окон других многочисленных учреждений служащие с интересом глядели на проходившую мимо колонну, а узнав, в чем дело, тоже бросали свои бумаги и присоединялись к процессии. Это было первое в истории Вечногорска никем не организованное шествие.
Они шли по улице, оживленно обмениваясь слухами, и чем дальше, тем богаче становился подарок Адмирал-Президента. Одни утверждали, что Футикову подарили яхту, другие говорили, что не яхту, а самолет, третьи соглашались, что именно самолет, но добавляли, что его уже успели похитить какие-то отчаянные террористы…
Автомобиль же стоял на том месте, где его оставили гости из посольства, а вокруг толпилось не менее тысячи любопытных. Одни старались продвинуться к невиданному автомобилю, другие поднимались на цыпочки, пытаясь поверх голов разглядеть серебристое чудо, жильцы же торчали на балконах, а те, у кого балконов не было, высовывались из окон, рискуя выпасть, и громко перекликались друге другом…
Степан Степаныч сидел за рулем. Все еще не до конца веря своему счастью, он время от времени нажимал на круглую кнопку сигнала, и машина издавала баритональный типично заграничный звук, а толпа отзывалась восхищенным одобрительным рокотом. Аделаида снова и снова рассказывала, какую телеграмму Степан послал в свое время Президенту, и как обрадовался Лучезарро Кастракки, узнав, что его имя будет носить младший Футиков, и как Степан Степанычу торжественно вручали послание благодарного Президента.
— Это сколько ж такая штуковина, к примеру, может стоить? В переводе на наши. — полюбопытствовал сослуживец Футикова бухгалтер Колупаев. — Там в документах не указано?
— Да что ж вы думаете, Кастракки за нее из своего кармана платил, что ли? — хмыкнул управляющий конторой.
— Да я понимаю, что по безналичному расчету, — сказал бухгалтер. — Но документация все равно должна быть, как же без документации?
— Ас запчастями как будет? — поинтересовался сосед Футикова. издерганный бесконечными ремонтами своего «Запорожца». — У нас же их не достанешь…
— А зачем нам доставать? Напишем Президенту — пришлет, — беспечно ответила Аделаида. Она уже успела притащить сверху оранжевое пластмассовое ведро и теперь бережно мыла и без того чистую машину. Автомобилисты и зрители наперебой давали советы, как ухаживать за машиной, и люто завидовали Футикову, на которого ни с того ни с сего за здорово живешь свалилось такое счастье.
Футикову завидовали все, но больше всех страдал от зависти Семен Семенович Артыбашев. У него были все основания для самых невыносимых страданий. Дело в том, что в тот же день, когда появился на свет младший Футиков, в том же самом родильном доме и почти в то же самое время, и даже на полчаса раньше супруга Артыбашева тоже родила мальчика. И Артыбашев, который тоже мог назвать своего отпрыска в честь президента Лучезарром и получить машину. — Артыбашев до этого не додумался, а взял и назвал сына в свою честь Семеном. Вот какую непоправимую глупость может сов