Привязав к столбу лошадь и задав ей сено, Юозас по дорожке, усеянной желтыми листьями, повел меня в дом. Зашли без стука. В переднем углу за широким столом сидели человек пять пожилых крестьян и с увлечением играли в карты. Они даже не обратили на нас внимания. Хозяин Минкус Пранус не принимал участия в игре. Он сидел в сторонке и растирал табак на подоконнике, время от времени поглядывая на играющих, подбрасывая им шутки-прибаутки. К нему подошел Юозас и поздоровался.
— А, и Владукас пожаловал сегодня к нам в гости! — произнес хозяин. — Просим, просим…
От добродушной улыбки пшеничные усы его посветлели и вокруг глаз собралось множество мелких морщинок.
— Где твоя балалайка? — спросил у него Юозас.
— Зачем она тебе? Ты же не умеешь на ней играть.
— Он умеет, — кивнул Юозас на меня.
— Владукас? — не поверил Пранус, и его усы вытянулись концами вниз. — Не может быть, чтобы такой маленький мальчик мог играть на балалайке. Это правда, Владукас, что умеешь?
Я скромно пожал плечами.
— Так, немного…
— Ну, неси балалайку, посмотрим, — перебил Юозас.
Пранус посеменил в другую комнату, вынес оттуда старенькую балалайку с запыленным грифом и торжественно вручил мне:
— На, попробуй!.. Эту штуку я привез из России еще во время первой германской войны, — сказал он.
Я неуверенно взял балалайку, тронул струны — расстроены. Стал тихонько подкручивать одну, другую… Наконец, все три струны настроены. Я с размаху ударил по ним всеми четырьмя пальцами и лихо запел:
Партизанская тропинка
Не бывает узкая…
Сколько немец ни воюй,
А победа русская!
За столом резко оборвался шум, прекратилась карточная игра. Все повернулись ко мне лицом. Такой игры и таких песен, видно, они никогда не слышали. А я, поняв, что получается неплохо, воодушевленный, забренчал еще сильнее:
Вы, фашисты, не рычите,
На нас зубы не точите.
Наша Армия сильна —
Разобьет вас всех она!
Оказывается, ничего в жизни не забывается. Даже эти далекие частушки раскрылись в детской хрупкой памяти, как в книге. Их пели парни в Дятьковской лесной республике, осажденной со всех сторон гитлеровцами. Теперь эти парни гонят немцев на Запад, бросают в них гранаты, косят из автоматов, давят танками и рубят саблями. Пусть же хоть балалайка расскажет о моем страстном желании участвовать в великой битве с немецкими захватчиками! Дай жару, Владукас!
Ехал Ганс и Фриц в машине
Через Брянские леса,
Напоролися на мины
И взлетели в небеса!
В наш дремучий брянский лес
Не однажды немец лез.
Спотыкнулся о порог —
Одолеть его не мог!.. Иэ-эх!..
Слаженно звенели струны. Хрустальным дискантом вторил им детский голосок, заполняя задорными звуками дом. Я с удовольствием прислушиваюсь к своему голосу, слежу за выражением лиц литовских крестьян и продолжаю сыпать частушки одну за другой:
Найди, туча, найди, гром,
И разбей фашистский дом.
Убей в доме за стеной
Злого Гитлера с женой.
Литовцы, не знавшие русского языка, не понимали смысла этих куплетов, но отдельные слова, такие как «Гитлер», «фашисты», «партизаны», сам задор мальчика и его выражение лица, безусловно, заставляли их думать, что русский батрачонок поет советские песни, за которые немцы расстреливают и вешают. Поэтому они вели себя так, словно слушали Марсельезу или Интернационал. А что если придется отвечать за этот концерт? Но я видел, что им нравится моя игра. Нравилась она и русоволосой девочке, выглядывавшей из дальней комнаты. Я знал ее — это внучка Минкуса Прануса. Она ходит в школу к Каваляускасам. У нее были длинные русые косы и миловидное полное личико с голубыми, как цветы незабудки, глазами. Я давно уже приметил ее среди других учеников. Так вот, оказывается, где она живет!
Девочка внимательно слушала меня. Я улыбнулся ей, и она покраснела, смутилась, но с места не тронулась, не убежала в комнату. Я сыграл «Страдание», «Русскую», «Цыганочку» и несколько вальсов — на этом мой репертуар закончился, больше я ничего не умел. Однако и этого было достаточно, чтобы покорить своих слушателей. Они восхищенно цокали языками, крутили головами и, когда я закончил играть, обступили меня и стали горячо обсуждать мою игру. Многих слов я еще не понимал, но общий смысл их беседы мне был совершенно ясен: литовцы неплохого мнения о моей Родине, где детей учат и петь, и играть, и на руках ходить…
Минкус Пранус хлопнул сухими ладонями, призывая всех к тишине.
— Владукас, — сказал он, обращаясь ко мне после того, как шум стих. — Как видишь, твои песни и игра на балалайке нам понравились. Ты можешь теперь приходить к нам каждое воскресенье. Согласен?
Я печально покачал головой:
— Не могу.
— Почему?
— Хозяин не отпустит.
— Как же не отпустит. Ведь это будет выходной день.
— Он и в выходные дни заставляет нас работать.
Минкус Пранус недовольно дернул усами и выругался:
— Шимц вяльню! (Сто чертей!). Вы слышали, пановья, что сказал русский мальчик? Йонас Каваляускас заставляет своих батраков работать и по воскресеньям. Он нарушает наши обычаи. Батраки должны один день в неделю отдыхать. Так ли я говорю, пановья?
— Так, так! — загудели возмущенные голоса. — Истинно так. Каваляускасы заделались бессовестными пауками, если они не дают батракам выходных дней…
Юозас, свояк Йонаса Каваляускаса, чувствовал себя неловко, слыша эти реплики, будто его самого корили крестьяне. Он пообещал поговорить со свояком и сестрой. И сдержал свое обещание. После этого разговора Каваляускасы объявили воскресенье выходным днем для своих батраков, в который нам разрешалось отдыхать и заниматься своими делами.
Кто бы мог подумать, что наше положение улучшилось благодаря моей игре на балалайке!
На следующей неделе после окончания уроков в школе, когда я доставал воду из колодца, чтобы напоить хозяйских лошадей, ко мне подошла внучка Минкуса Прануса и, как заученный урок, одним духом выпалила:
— Владукас, мой дедушка приглашает вас в это воскресенье к нам в гости, поиграть на балалайке. Он просил также узнать: придете вы или нет?
— Приду! — не задумываясь, ответил я и от радости чуть было не уронил ведро в колодец.
Девочка ласково сверкнула голубыми глазами, озорно тряхнула косичками и убежала.
Последние дни недели тянулись долго. Я просто дождаться не мог воскресенья. В субботу, как обычно, — баня. А на следующий день я встал рано утром и стал собираться в гости к Пранусам: вместо деревянных колодок натянул на ноги немецкие буцы — подарок дятьковских партизан, начистил их до блеска сапожной ваксой, надел белую праздничную рубашку — подарок хозяев. Мама подрезала мне волосы, чтобы не торчали космами, а пани Зося, расщедрившись, сунула мне в карман несколько немецких пфеннигов:
— Пригодятся, — добродушно улыбнулась она. — У Пранусов играют в карты на деньги…
Нарядившись этаким франтом, я вышел во двор и оглянулся: в окно за мной с интересом наблюдали мама и хозяева. Среди них показалось и лицо паняли учительницы. Она смотрела на меня надменным, насмешливым взглядом. Мне вдруг захотелось посмешить их. Я приостановился и, поправляя на ходу воображаемый галстук-бабочку, в точности изобразил ухажера учительницы, пижона Рудельпа. А, в довершение сходства поднял с земли прутик и стал жонглировать им, как Рудельп своей изящной тросточкой, выпячивая вперед «накрахмаленную» грудь. Поломавшись еще немного и сдув со старого в заплатах пиджака мнимую пылинку, не оглядываясь, помахивая прутиком, я важной рудельповской походкой зашагал к Минкусу Пранусу.
К сожалению, я не слышал смеха в доме Каваляускаса, не видел лютого взгляда учительницы, до глубины души оскорбленной за своего любовника, и не знал, конечно, что с этой минуты сделался ее смертельным врагом.
У Прануса меня встретили приветливо, как старого знакомого. Усадили на видное место, хозяин вручил мне балалайку, и я заиграл. Когда же пришли еще несколько соседских крестьян и все уселись играть в карты, я тоже изъявил желание сразиться с ними. Они сказали, что играют на деньги. Я кивнул и показал им свои пфенниги, которые дала мне пани Зося. Мне тут же освободили место за столом. Но, оказывается, в карты я невезучий: быстро проиграл все пфенниги и заскучал. Вдруг слышу, что кто-то тихонько зовет меня: «Владукас». Обернулся — внучка Минкуса Прануса. Застенчиво улыбаясь, она попросила:
— Научи меня играть на балалайке.
— Пожалуйста! — обрадовался я и вылез из-за стола.
Мы ушли в другую комнату и там познакомились. Девочку-толстушку звали Стася Минкуте. Она поставила рядом два стула и пригласила меня сесть на один из них. Я сел и, зажав между ног балалайку, деловито спросил:
— Ну с чего начнем?
— С самого простого, — сказала Стася, пододвигая стул и садясь напротив меня.
— Самая простая — «Русская барыня». Она играется вот так. Левой рукой зажимаем вверху две струны, а правой — бьем по всем трем струнам два раза. Отпускаем пальцы. Снова бьем два раза. Затем зажимаем струны немного ниже. Вот так. И опять два удара… И заканчиваем вот на этом белом пятнышке, зажимая только одну струну. Поняла? Ну, смотри, еще раз…
Я повторил упражнение. Девочка смотрела внимательно, но когда она сама попробовала сыграть, обхватив тоненькими сахарными пальчиками гриф, и ударила по струнам, то звука не получилось.
— Посильней прижимай струны! — строго поучал я.
Ее пальчики еще больше побелели от напряжения, но звука опять нет.
— Да не прикасайся же ты к медной пластинке… Расставляй пошире пальцы… Еще шире!.. Да не так, а вот так!..
Я взял нежные тонкие Стасины пальчики и осторожно раздвинул их на грифе. После этого струны дали звук. Девочка от удовольствия засияла. Но мелодия «барыни» еще не получалась. Пришлось несколько раз переставлять на грифе ее пальцы, пока она медленно научилась играть «Русскую барыню».