Навстречу идут пешеходы. По-весеннему жизнерадостные, в основном молодежь. Приветливо улыбаются. И никто из них не догадывается, что я их редкий гость из далекого прошлого. Никто из них не подозревает, что моя память хранит одну из военных тайн истории этого, почти незнакомого сейчас для меня, города и что он близок мне, как родина, как собственная судьба. Здесь под косою Смерти топало мое маленькое военное детство.
Пешеходная дорожка из серых бетонных плит привела меня на тихую безлюдную улочку Жемои. Булыжная мостовая. Маленькие, красивые, точно игрушечные домики с двухскатными крышами, похожие на скворечники… Память моя раскручивалась с необычной быстротой. Из глубин ее поднимались живые картины далекого прошлого. И наконец я узнал близкий моему сердцу Шяуляй! Как только я узнал его, мир передо мной раскололся надвое, и сам я словно раздвоился: один я в прошлом, Владукас, другой — в настоящем, Владимир Алексеевич, а между этими двумя половинками тридцатилетней пропастью пролегла дорожка из серых бетонных плит.
Бешено стучит в груди сердце. Вихрем кружатся в голове сумбурные мысли. Ведь сейчас должна произойти встреча с людьми, которые давно похоронили меня. Я лечу как на крыльях, не чувствуя под собой земли. Ищу глазами знакомый мне дом с маленьким палисадником, где тридцать лет тому назад я нашел приют и спасение. Меня охватило настолько сильное волнение, что на какой-то миг стерлись грани времени и я весь ушел в прошлое. Тридцатилетняя пропасть исчезла. Я будто наяву ощущаю себя тринадцатилетним бездомным оборвышем в смешном пальто, перешитом из маминой юбки, и в немецких буцах — подарок дятьковских партизан. Я не похож на ребенка в современном понятии. Словно старичок-карлик, сгорбившись, бреду по улице Жемои, ищу своих ребят, растерявшихся после побега из Шяуляйского концлагеря. Пугливо и жалко заглядываю в лица прохожим, прошу «христа ради», протягиваю худую ручонку. Целый день брожу по закоулкам чужого города и не знаю, в какую сторону податься, чтобы «переползти фронт» и разыскать своего отца. Город большой, незнакомый, жители его не понимают по-русски, и я не понимаю их языка, поэтому приходится притворяться глухим и немым, чтобы не выдать себя…
Но так было тридцать лет назад. А сейчас мне уже сорок четыре года, и я иду по старому адресу, сохранившемуся у меня с военных лет, искать своих литовских друзей.
Мне хорошо знаком этот адрес: улица Жемои, дом № 6 — бывшая конспиративная квартира шяуляйского подполья, ее хозяева — Кужелис Павилас Стасевич, его жена Анеля Бенедиктовна и их дочь Казимера. Живы ли они? Цел ли их милый домик, когда-то приютивший меня? Что я им скажу, если они живы? Ведь они знали меня как Котикова Владукаса, а у меня сейчас совсем другая фамилия. Поверят ли они, что под фамилией «Котиковы» мы с мамой скрывались во время войны от гестапо? Это была одна из наших тайн, которую мы крепко хранили даже от них, своих друзей. Раскрытие ее означало бы для нас смерть.
Еле сдерживая волнение, я шагаю по четной стороне улицы Жемои и отсчитываю молниеносно убывающие номера домов: 12… 10… 8…? Что я вижу? После «восьмого» дома идет сразу «четвертый». А где же «шестой», как раз тот, который мне нужен? Может быть, от волнения я просчитался? Возвращаюсь назад и снова отсчитываю: 12, 10, 8… 4. Да, все правильно: за «восьмым» следует «четвертый», а «шестого» нет. Нет его и на нечетной стороне улицы. Куда же он подевался? Ведь был же когда-то дом № 6!
Недоумевая, я подошел к молодой женщине, копавшейся в соседнем огороде, и спросил у нее, не знает ли она, где дом № 6 на улице Жемои. Женщина с удивлением посмотрела на меня и на чистом русском языке объяснила, что такого дома здесь вообще не существует, но, по рассказам ее родителей, этот дом якобы сожгли немцы еще во время войны. Кужелисов она не знает и никогда о них не слышала.
У меня сжалось сердце: вот, оказывается, как появилась брешь в четкой нумерации домов на улице Жемои! Вот почему я ничего не знаю о Кужелисах с тех пор, как нас освободили! Их дом сожгли немцы. Возможно, они пострадали из-за нас или таких, как мы, русских беженцев. А может быть, накануне освобождения немцы разоблачили-таки подпольную антифашистскую организацию, членами которой являлись Кужелисы. «Так или иначе, их искать бесполезно, — решил я. — Если дом, в котором они жили, сожгли, то их самих, наверное, расстреляли».
Чтобы не тратить зря времени, я сразу же пошел по второму адресу, записанному мною в детстве на клочке старого бланка: «Улица Номеров, дом № 5, Волковас Вацлав, Шауль». Кто такой Волковас Вацлав я уже забыл: время унесло из памяти человека, который жил под этой фамилией. Он мог быть и врагом, и другом. Возможно, это надзиратель Шяуляйской каторжной тюрьмы, которому гестапо поручило наблюдать за мной. Он представлялся мне «добрым дядюшкой», и я, помню, знал его домашний адрес, так как я встречал его в Шяуляе, и он водил меня к себе домой, чтобы накормить и расспросить, где и как я живу. Так вот, возможно, это адрес надзирателя. Но может быть, это вовсе не его адрес, а портного, который переодевшись в фашистскую форму, смело пошел на риск, чтобы спасти меня и мою маму от германской каторги. Этот человек, наоборот, был связан с подпольной организацией Шяуляя. Чей же это адрес? Во всяком случае надо проявить осторожность, чтобы не попасть впросак.
Без особого труда я нашел дом № 5 по улице Номеров (ныне Басановича, 39). Оказывается, никакой Волковас Вацлав здесь не проживает и тоже никто из соседей не слышал такой фамилии. Я огорченно вздохнул: этого надо было ожидать — все-таки прошло тридцать лет! За это время сменилось целое человеческое поколение. Как видно, поздно я начал разыскивать его! Давно надо было бы бросить все свои срочные и неотложные дела и приехать в Шяуляй. Теперь я горько сожалел об этом.
Небольшую надежду заронил в меня один пожилой литовец-старожил, с которым я разговаривал. Он сказал, что во время войны в доме № 5 по улице Номеров действительно на верхнем этаже жил тюремный надзиратель, а на нижнем — портной, фамилии которых он сейчас не помнит, но сегодня же к вечеру постарается навести справки. Нумерация домов и название этой улицы со времен войны поменялись, поэтому трудновато будет искать, но он постарается. Старожил-литовец окончательно сбил меня с толку. Выходит, в одном и том же доме жили подпольщики и агент гестапо! Невероятно! Бред какой-то! И я, отчаявшись, махнул на все рукой и пошел разыскивать последний адрес, на который, собственно говоря, у меня было мало надежды: улица Мельникайте, дом № 163.
Этот адрес мне дала мама, но кто по нему живет — я так ничего и не понял у нее, а может, забыл. Получалось, как в сказке: ищи того, сам не зная кого. И все-таки, поскольку до отхода поезда в Москву было еще далеко, я решил сходить по этому адресу.
Шагаю по улице Мельникайте, названной так уже после войны в честь литовской партизанки. До чего же длинная: через весь город протянулась! Вот уже началась окраина города, а номера домов все еще не возросли до той цифры, которая мне нужна. Наконец, на доме № 159 улица оборвалась, пересекаемая шоссейной дорогой. Я перехожу на другую сторону шоссейки. Увы! Здесь начинается другая улица. «Значит, мама мне подсунула неправильный адрес», — с горечью подумал я.
Было досадно, что совершил такой длинный путь напрасно.
Мрачные мысли забродили в моей голове. Я уже раскаивался в своем поступке, злился на самого себя за то, что неосторожно задел струну памяти, и она зазвенела. Злился на всех прохожих, которых я останавливал и дотошно расспрашивал, куда пропал дом № 163 по улице Мельникайте. Они смотрели на меня, как на ненормального, пожимали плечами и быстро удалялись. Мне же не хотелось просто так покидать место, с которым связаны были последние мои надежды. Я продолжал останавливать всех. Один молодой человек, шедший с девушкой, лукаво улыбнулся мне и сказал:
— Я знаю дом, который вы ищете. Вон на той поляночке между двумя тополями! — махнул он рукой.
Ну, думаю, нашелся хоть один знающий человек. Я пошел по указанному направлению. И что же? На зеленой поляночке, между двумя тополями, стоит красивенький особнячок, на углу которого прибита табличка с надписью: «улица М. Мельникайте, 163». Оказывается, четыре дома этой длинной улицы, по какой-то причуде, стоят не поперек шоссейной дороги, а вдоль ее. Глазам своим не верю. И тут же, нисколько не раздумывая, открываю низенькую калитку в палисадник и быстрыми шагами иду по узенькой кирпичной дорожке. На меня затявкала какая-то маленькая собачка, но я на нее даже не обратил внимания.
Вход в дом здесь, как и у всех литовских особнячков, находился со двора. Поэтому мне пришлось обогнуть его. Окна были занавешены белыми шторами. «Наверное, хозяева еще спят?» — подумал я, но и это не остановило меня. Я постучал в дверь. Собачка еще несколько раз тявкнула и скрылась в своей конуре. Отдернулась занавеска у ближнего окна. Показалось чье-то круглое лицо. Потом открылась дверь, и передо мной предстал невысокий, средних лет мужчина, в одних брюках, с полотенцем в руках. Как видно, он только что встал с постели и умывался.
— Здесь живут Кужелисы? — спросил я у него первое, что мне пришло в голову.
На его лице появилось выражение крайнего удивления:
— Нет, здесь живут не Кужелисы, — с трудом подбирая русские слова, произнес он. — Здесь живут Янулисы.
— Жаль, — мрачно проговорил я. — Очень жаль…
И, не зная, что дальше сказать, вдруг почувствовал отрезвляющее неудобство перед этим человеком, вздохнул и скромно извинился перед ним за причиненное беспокойство. Уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг слышу:
— Постойте! Возможно, вам нужна моя жена? Ее девичья фамилия была Кужелис.
— Что вы говорите?! А как ее отца зовут? Не Павилас?
— Павилас, — ничего не понимая, ответил хозяин.
— Значит, ваша жена — Казимера Павловна?
— Нет, моя жена — Стася Павловна, а Казимера Павловна — это ее родная сестра, — вежливо объяснил он, и широкое лицо его расплылось в доброй улыбке.