– Ты молодец, Муравьев!
Муравьеву лестно внимание и доверие государя.
Преисполненный воодушевления и благодарности к царю, он уезжал из дворца. Лишь спустя время Николай Николаевич осознал свое притворство и хитрость.
Убеждения Муравьева давали сильный крен по тем же причинам и в ту же сторону, как в свое время у декабристов. Милость государя возвращала его к чистым детским понятиям о монархии.
В декабристах, находившихся в ссылке в Иркутске и в деревнях под городом, Муравьев обрел задушевных друзей, отстраняя от себя силой деспотической власти подозрительных чиновников и отбивая им охоту и возможность следить за собой.
Еще в 1854 году, впервые возвратившись с Амура, на другой же день велел он закладывать лошадей и помчался по высокому берегу еще не замерзшей Ангары в пригородную деревню Малую Разводную, где на окраине стоял двухэтажный дом Юшневских и где собиралось общество близких людей, как бы новый Союз благоденствия. Тут он чувствовал себя как лазутчик, возвратившийся к заговорщикам. В верхнем этаже с окнами на Ангару, среди верных единомышленников казалось, что цель может быть достигнута, смысл найден, за вином и опьяняющими речами время останавливалось.
Тут, в Малой Разводной, в доме с краской цвета солнца по доскам обшивки, казалось, возникала школа мудрости Сибири, ее академия и университет.
А в нижнем этаже, в узеньком коридорчике, увешанном теплой верхней одеждой, посиживал служивший у Юшневской на конюшне и по дому молоденький смышленый паренек Котька Пятидесятников.
Потом, глубоким стариком, рассказывал Константин Яковлевич Пятидесятников про свою службу Юшневским, про приезды к декабристам Муравьева, возвратившегося с Амура, про кутежи по этому случаю в Разводной и про внезапную кончину одного из братьев Борисовых, живших в этом же доме, и как в том же 1854 году другой брат, не снеся потери, покончил жизнь самоубийством. И про многие другие события тех лет…
Глава 7. Пароход «Америка»
Возобновлялись рейсы пассажирских пароходов между Петербургом и портами Европы. Из Соединенных Штатов возвратился Петр Васильевич Казакевич. На нем нет оттенка озабоченности, как на переживших войну. Не он потерпел поражение и не виноват в проигрыше. Человек Нового Света, который сам начинал создавать в Сибири на далеких, при его участии открытых побережьях во время европейских раздоров. Вид иностранца. В Петербурге у него дел – по горло, и все не о войне. Его выслушивают охотно и пытаются содействовать. Сменил американский клетчатый костюм на мундир капитана первого ранга, переменил походку и ездит на официальные и частные встречи.
Петр Васильевич петербуржец, у него тут родня, знакомые, сослуживцы и покровители, целые дни проводит на людях. Холост, мил, в гостиных принят, с дамами и девицами любезен.
Муравьев пригласил к себе в отель для обстоятельных и откровенных разговоров.
У Николая Николаевича Муравьева полно забот, и вокруг сплошные опасности. Сейчас в Петербурге происходит бурное круговращение, начинается пыльный чиновничий смерч. Происходят перемены, все друг друга сталкивают с насиженных мест, хотят служить либеральному царю. Тут могут и вознести внезапно, но могут и сбить с должности, убрать и забыть. Тогда прощай не только мундир, положение и грядущие награды, ордена и звезды, которые так и просятся на грудь к Николаю Николаевичу, но и мечты о будущем, и потаенная служба прогрессу, намерения преобразить страну и самому преобразиться. В эту пору надо сидеть в Петербурге, уезжать недалеко или ненадолго.
В Париж надо обязательно. Это зеркало Петербурга, после войны можно посмотреться в него снова. Необходимо лечение. При этом Муравьев отлично помнит про все дела на Дальнем Востоке. Голова у него ясная. Он полагает, что если бы даже был ничем, кроме как чиновником, и то карьеру надо делать, основываясь на интересах земли, а не на интересе столичных партий и пересудов. По мере возможности совмещать одно с другим.
– Проводить железную дорогу из верховьев реки к Байкалу, как желают американцы, конечно, надо, – говорил Николай Николаевич своему собеседнику и еще недавнему верному сподвижнику. Но и он, и Петр Васильевич Казакевич полагали, что делать это надо самим. И не только до Байкала. – Прежде этого надо проводить телеграф. Позор и потеха, когда курьеры скачут через Сибирь с письмами. Это только авторы оперетт могут предположить, что послы и дипломатические курьеры могут скакать поперек Сибири по снегам, напрямую. На самом деле все не так просто. А железную дорогу проводить придется мужикам, солдатам и каторжникам.
– Для того чтобы дать американцам право плавать их пароходам по Амуру и торговать, сначала надобно нам самим утвердить за собой трактатом такое право, которого у нас формально нет, хотя мы плаваем и заселяем там земли.
Как ни бурлив кипящий котел столичной жизни после войны, а у Муравьева в голове своя загвоздка. Тут ему нелегко приходится, крутишься вокруг себя, как на коне, и отбиваешься от множества опасностей, как саблей в бою от чеченцев или турок. Чуть что недоглядишь – и самому ссекут голову. Раз Муравьев голова всему делу, то беречь приходится себя в первую очередь. Тяжкие коренные дела он намерен возложить на Казакевича, если Петр Васильевич из-под его руки не вывернется, не пойдет сам в гору после Соединенных Штатов.
– Как только заключили мир, я послал курьером в Николаевск-на-Амуре полковника Мартынова. Велел казаков и солдат, собранных мной там для сражений против англо-французских десантов, немедленно возвращать вверх по реке в Забайкалье. Они все из Забайкалья, в прошлом и позапрошлом годах прибыли в низовья на баржах, которые вы строили.
Муравьев возвращал мысли Казакевича в глубь земли своей.
– На чем же, Николай Николаевич, они пойдут против течения?
Казакевич вспомнил реку, ее течение, бури, безлюдье, мели, разливы. Это мука – выгребаться 3500 верст против течения. Успеют ли? Кто же их накормит в пути?
– Для возвращающихся солдат я послал распоряжение – ставить по реке склады с продовольствием. Муку и масло сплавят за льдами из интендантских складов с Шилкинских заводов.
«Пойдут сноровкой, – подумал Петр Васильевич, – как у нас принято». «Чем рыбу ловишь?» – спросил он однажды казака в тех местах. «Головой, ваше высокоблагородие». Так и пойдут они не спеша. «Головой», к семьям, где толкаясь шестом, где под парусом и на веслах, где подобьют утку, рыбу ловить некогда, всюду – впроголодь. Не на буксире пароходов.
Судя по рассказам Казакевича, американцы со стороны судят обо всем трезвей, они дают нам толчок действовать, торопят, им наше дело на Амуре кажется исполнимым и даже исполненным. Муравьев сказал, что если мы учредим на Амуре порто-франко, но закроем вход кораблям в свои реки, то это в Петербурге могут принять. Но чтобы строить железные дороги, города и создавать всевозможные компании, пустить иностранные фирмы на внутренний рынок в таких размерах, как этого желают янки, – сначала надо переменить в России государственный строй.
– Сегодня государь император утвердил образование Приморской области с местопребыванием губернатора в городе Николаевске-на-Амуре, на реке, вами открытой, Петр Васильевич!
Теперь наконец все становилось ясным. Вот к чему шло! По прибытии Казакевич являлся к великому князю Константину. Но ни о чем подобном речь не заходила, поскольку тогда решено еще ничего не было. Но теперь… А впрочем, Казакевичу, судя по всему, адмирала дадут.
Разговор опять соскользнул на возвращение войск. Мы их там в низовьях собрали и «боя ждали», а никто не пришел, а как теперь приморскому губернатору быть с этими тысячами уже ненужных там людей? Когда-то Невельской возмущался: «Не стройте вы крепостей в новом краю, вы хоть здесь позабудьте свои бюрократические понятия о покорениях, тут у вас врагов нет, а на случай войны леса и сопки лучше всяких крепостей. Зачем сюда гнать народ, когда мы с нашими небольшими отрядами сумеем сопротивляться, противник ничего не сделает, а блокадой лишь докажет наши права». «Пусть палит, – как мои казаки говорят, – леса повалит дивно».
– Китайцы нестерпимо тянут и путают нам все карты, – продолжал Николай Николаевич. – Низовья Амура уже заселены, там пять русских сел на берегах, посты в Декастри и на Сахалине. Идет ломка угля. В Николаевске порт и город. Губернатор Приморской области, он же командир эскадры и портов, будет самостоятелен, ему на месте окажется все видней. Там предстоят исследования, которые вами, Петр Васильевич, были начаты. Кто же теперь их будет заканчивать, когда мы приближаемся к решению всей задачи, к вершине дела. В ваших руках будет новый паровой флот.
«Опять в ледяной погреб?» – подумал Казакевич. Не хотелось бы ему. Но предложение лестное. Если придется согласиться, то все же не долее чем на два года. За два года можно дело привести в порядок, основать учреждения и произвести исследования. Муравьев подкрепит права трактатом. Дипломатию он берет на себя. Самосплавом по Амуру пойдут товары и продукты. Реку придется открыть для американской торговли. Да и сейчас она ни для кого не закрыта. Только при условии, если Петру Васильевичу позволят черпать для нового края из Соединенных Штатов все, что найдет нужным, он согласится. Каждый знает, как расчетлив Казакевич и лишнюю казенную копейку не истратит. Современные машины и корабли.
Муравьев убежден, что Петр Васильевич создан для Приморья. Он был старшим помощником капитана на «Байкале» во время кругосветного перехода и при начале исследований. Он и строил «Байкал» в Финляндии, живя в Гельсингфорсе на верфи. После кругосветного построил пароход в Забайкалье и снарядил целый флот барж и судов с войсками и артиллерией, отправленный вниз по реке, во время войны. После этого был послан через Швецию, с паспортом на имя купца Степанова в Соединенные Штаты. Заказал там пароход, жил на верфи, наблюдал за постройкой, был при спуске и испытаниях. Привез чертежи других купленных судов и контракты на новые заказы. Теперь построенные в Америке корабли идут к устью Амура.