Но что же у нас за легкомысленный народ! Пошли, не подумавши, на что отважились. Что же валить на Облеухова! Он хотел домой, а Муравьев желал милостей государя, без чего, впрочем, нельзя исполнить дело, нужное декабристам. Увлекся, поддался, чиновничья сторона перевесила в душе. При чем же тут Амур? Да, надо было пройти здесь самому на пароходе, закупить все, что можно, у маньчжур: проса, муки, живых свиней, рыбы сушеной, построить сараи, ставить сторожами тунгусов, солонов, орочен – они любезны к нам, они за железные вещи за все возьмутся. Набили бы зверей, лосей, рыбы наловили бы. Я бы сберег русские жизни. Полтораста семейств не потеряли бы сыновей и отцов. А мы сеем русскими костьми по горам, и по всему свету до пустынь, и по морям. Найдем деньги на покупку новейших артиллерийских орудий для войны китайцев с англичанами и на десять тысяч ружей. Да за двести винтовок туземцы выкормили бы все наше возвращавшееся войско.
Золото и серебро! Деньги на празднества. Еда на приемах гостей! И я там был, мед-вино пил. Чиновники и генералы и все начальствующие лица съедутся на зиму на теплые места, за выслугой, наградами, и я, я с ними! Как же мне отстать? Затрут в порошок… Народ завоюет нам великие просторы, согреет льды, осушит болота. Александра Невского за это! В генерал-адъютанты!
И спросить прощения не у кого. У кого? Кто бы понял? Ну что же, Муравьев, уж это очень нехорошо. Конечно, осудят. Под суд? Нет, под суд я и сам не дамся. Я объясню, уловчусь, мне надо не под суд, а доводить дело до конца.
Я вел народ не на вражду, а на сближение с другими народами. Не на отвратительную резню христиан с магометанами, которая пробуждает обычаи кровавой мести, газават, восстания инородцев, все с теми же англичанами за спиной.
Но я осекся, не удержался, впал в чиновничество, сподличал, как принято у нас при начале желаемых завоеваний. Я убил своих. А жду позволения из Пекина, когда они соблагоизволят начать переговоры, на которые давно согласны и которые, как они сами признаются, им теперь очень нужны. Видно, еще не очень, гром не грянет – мужик не перекрестится.
Урок тяжкий на будущее. Но мы все чиновники, отчет наш только перед государем… Говорят, семь раз отмерь – один раз отрежь. Что там! Зачем это нам семь раз мерить. Раз мы пошли на покорение, чего его мерить… Мы… мировая сила. «По горам твоим Балканским разнеслась слава о нас». Опять покорение! Я победитель!
В то время как европейцы одерживают победы на юге Китая, получают миллионные барыши.
А как же Евфимий Васильевич будет действовать с англичанами заодно, когда он только что купил и подготовил для Китая современную артиллерию и скорострельные ружья, из которых войска богдыхана начнут стрелять по англичанам и по французам?
Великим дипломатом должен быть посол – такой сотоварищ лорда Элгина. Там коса найдет на камень. Муравьев так не взялся бы играть надвое с иностранцами, когда в своем отечестве дел по горло; некогда, да и некому, приводить у нас все в порядок. Пока у нас тут все из рук валится.
У маньчжурского городка Айгуна, на правом берегу реки, Муравьев, отбросив чины, сначала на баркасе встретился с чиновниками, а потом со своими офицерами, сопровождавшими его, пошел на берег. В небольшом деревянном ямыне обедал с новым начальником Айгуна. Нового амбаня[17] не было. Джангин Фуль Хунга оказался куда любезней своего предшественника, у которого всегда дрожали коленки при деловых разговорах. Фуль Хунга упомянул, что Китай велик… Муравьев заметил, что англичане уже покорили Индию, страну величиной с Китай.
Визит был частным. Разговор неофициальный, собеседников ни к чему не обязывал, казалось бы. Муравьев старался приучать провинциальных сановников соседа к разговорам запросто, при удобном случае и сам поступался от них же усвоенными привычками и склонностями к церемонностям.
Фуль Хунга заметил, что при отправлении его из Пекина к месту службы ему было сказано высокопоставленным чиновником Трибунала внешних сношений несколько хороших слов о России. Соседство поддерживается выражениями дружбы.
Муравьев спросил, когда прибудут из Пекина уполномоченные для переговоров по известному вопросу.
– Мы согласны, – ответил Фуль Хунга.
– Так зачем же ждать?
– Пока еще нет указаний. Будут обязательно.
Так мы губим своих людей ради них и ждем распоряжений из Пекина. Когда же Пекин разрешит нам трактовать о том, что им самим надо. Привыкли мы морочить своих и ждать. Как им сказать: беритесь вы за ум, пока не поздно.
К осени Муравьев вернулся в Иркутск. На все просьбы пропустить Путятина и на письмо о нашем намерении предоставить Китаю современное вооружение пришел странный ответ. Из Совета Внешних Сношений писали, что принять оружие согласны, но что, во-первых, это так быстро делать не следует, а во-вторых, артиллерию пересылать через Монголию нельзя, так как в Монголии живет очень глупый народ, который может ничего не понять по своему неразумению.
Вот и пойми их. Глупый ли народ? Нет, видно, напротив, весьма смышленый.
В другом письме сообщается, что пришлют высоких уполномоченных в Айгун в будущем году. Просят прибыть Муравьева.
Получается, что пока дело за Путятиным.
Книга вторая. КАНТОН
Глава 1. Пароход «Shanon»
И отдыха нет на войне…
«Hélas! L’homme propose, Dieu dispose»[18], – записал в своем дневнике Джеймс Элгин в Индийском океане, на пароходе «Slianon», следуя не в Гонконг, а из Гонконга в Калькутту. Прибыв в Гонконг, сэр Джеймс оказался без войск, которые срочно затребованы для подавления восстания в Индии. Через тридцать шесть часов после получения «интеллидженс» флот отбыл из Гонконга.
С попутным пассатом, подхваченные течением реки Сизян и ее мощного рукава Жемчужной, корабли вышли в открытое море. Плавание парохода «Shanon» было удачным и спокойным до самого Бенгальского залива. Но сегодня началось…
Стекла светлого люка над трапом, ведущим от двери каюты, залиты водой. Наверху рушатся волны, и в промежутках между их накатами раздаются крики в рупор и над головой посла бегают босыми ногами по палубе матросы и что-то волочат.
Бунт в Индии принимал угрожающие размеры. Элгин идет туда, желая видеть все. Во главе британской администрации в Калькутте его друг по колледжу Джон Каннинг, он будет откровенен.
Вслед за сипаями – нашими наемными солдатами, – поднявшими знамя бунта, которые были до сих пор так надежны и преданны нам, вооружены, раскормлены и набалованы нами самими же, – стал волноваться и восставать простой народ. Его счеты к колониальным властям и к самим сипаям значительней, чем у сипаев к англичанам. Туземных чиновников и сипаев, оставшихся верными властям, режут без пощады. Англичан уничтожают вместе с семьями.
Военные действия нами ведутся одними и теми же средствами в Индии и в Китае, иных войск нет, политика тут и политика там тесно связаны.
Не только потому, что интересы на Кантонской реке и в Шанхае появились одновременно с индийскими товарами. Не только потому, что через Китай премьер-министр Пальмерстон видит традиционного противника с его традиционным намерением рыбачить в замутненных водах, извлекая выгоды из чужой агрессии.
Самая богатая в мире империя не так расточительна, чтобы ввергаться одновременно в две колониальные войны с двумя самыми большими в мире народами. Туземные войска не всегда надежны, в Дели и Лукноу они предали. Войска из европейцев, лучшую и ударную силу илшерии, приходится беречь, они стойко сражаются, но дорого стоят, их немного. Их кровь не принято проливать зря. Их обучают побеждать, а не умирать бесцельно, ради идеализма. Умирать им приходится, это неизбежно, в боях и от болезней.
Джеймс Элгин, отправляясь после бесед с Пальмерстоном в Лондоне, рассчитывал, испытав предварительно все мирные средства, нанести еще один удар по Кантону, взять штурмом это гнездо маньчжурских мандаринов, разбивать веру китайского народа в его неприступность и в непобедимость и в силу Срединного государства. А потом перенести военные действия на север Китая. Разрушением Кантона показать, что ждет столицу в случае несговорчивости богдыхана и правительства. Флоту с войсками идти в залив Печили, откуда по рекам недалеко до Пекина.
Премьер-министру дать этим козырь для подкрепления его прошлой политики, доказать, что мирные средства в Китае не достигают цели. Разгром кантонских маньчжур следует подкрепить взрывами башен городской крепостной стены. Это был бы памятник ничтожеству политики изоляции, которой упрямо следуют в Китае. Дать им наглядный урок пленением главного врага Англии, старого палача Е, бывшего самым доверенным лицом у богдыхана и чуть ли не вторым после него в Поднебесной. До назначения на юг Е был якобы главой пекинского правительства Послан губернатором двух провинций: Гуан Си и Гуан Дунь в Кантон в качестве наместника, или, как называют европейцы, вице-короля в самую горячую область империи. Это повышение, честь, а не ссылка. Известно всем, что должность, на которую назначен Е, – самая доходная в Китае. Но и самая опасная. Следует служить с особенным усердием западным людям выказывать неуступчивость и твердость, но торговлю с ними продолжать, а мятежникам, армии которых буйствуют вблизи Кантона, – беспощадность. Так второй по значению человек в Небесной империи уже несколько лет в Кантоне и с ним предстоит иметь дело сэру Джеймсу. Коса найдет на камень. Е Минь Жень, кстати, китаец, а не маньчжур, а это еще опасней для европейцев. Говорят, что маньчжуры сговорчивей, через родственные им племена Сибири они имеют опыт сношений с европейцами.
Взятие Кантона и захват Е. Это была бы прелюдия к появлению наших войск и флота неподалеку от Пекина.
Немного грустно было уходить из Гонконга. Сэр Джеймс довольно близко сошелся со своим предшественником Джоном Боурингом, который сохранил за собой должность губернатора Гонконга. Приходилось бывать на ослепительных балах, которые умеют задавать только в тропических странах, когда в ночь распахнуты громадные двери, похожие на ворота, и мраморный пол парадного зала продолжается как бы в бесконечность в тропическом парке. Какая прелесть дочь сэра Джона, юная, почти святая, как говорят о мисс Энн. Про святость колониальной молодежи приходилось слышать странные намеки. Конечно, это не сплетни. В колониях молодежь зреет раньше времени. Дети растут на руках у нянек из Индии и Китая, они приучаются к несдержанности чувств, к игре воображения и, вырастая безукоризненными европейцами по внешности, в страстях, видимо, становятся похожими на людей Востока.