– Я теряю характер в ваших глазах? – спросил Джон Каннинг. Он печально улыбнулся.
Джеймсу Элгину предоставлены обширные апартаменты во дворце губернатора Индии. К его услугам предупредительные и умелые туземцы. Как ни велик дворец, но все же четыреста слуг – это слишком, даже для губернатора Индии. Тут не скупятся на роскошь, привыкают к ней и к угодливости множества людей. Со слугами обращаются хуже, чем с животными. Их не называют по именам. Английская Калькутта, согласно местным понятиям, должна поражать воображения богатством ее повелителей. Тут наследуются обычаи самых кичливых и претенциозных азиатских владык. Ничего подобного нет в Гонконге. Практичные, цивилизованные китайцы восхитились бы, увидя подобную роскошь, сделали бы вид, что оценили ее, но за глаза высмеяли бы. Они пойдут за европейским комфортом. Зрелищем богатства их не ослепишь и не проведешь. Кажется, что, где не нужна роскошь, там не нужны будут жестокости. Честность и гуманность, как полагал сэр Джеймс, заложены в характере каждого человека. Либерализм наиболее удачное изобретение практической денежной демократии современных европейцев.
Каннинг в губернаторском кабинете отдавал в присутствии Джеймса поспешные распоряжения командиру бригады, отправлявшейся в пекло событий.
– Но предупредите, что захваченные металлы сдаются в казну. Ожерелья из камня и резного дерева, шали, разные глупости, которые носят здесь и мужчины и женщины… пусть берут.
– Мои «синие жакеты» не позволят себе ничего подобного! – вспыхнув в цвет красноты своих посмуглевших сапог, воскликнул Роберт Пиль и поднялся с кресла.
Он и его люди шли на смерть. Им приказывали сражаться, но никто не вправе пытаться изменять нравственные устои.
– Я не могу заставить своих людей грабить!
Роберт Пиль на прощание полагал необходимым дать щелчок по носу губернатору Индии. Штык – не его чиновничье дело.
Синяя морская бригада в куртках выстроилась во дворе резиденции.
С балкона дворца сэр Джон сказал: «Вы отправляетесь на освобождение форта Лукноу. Там небольшой гарнизон из двухсот солдат едва держится из последних сил. Форт окружен восставшими. Помните, триста наших детей и женщин будут растерзаны, если форт падет. Все европейцы будут вырезаны беспощадно, замучены, если попадут в руки мятежников. Так было в Дели».
Под марш военного оркестра морская бригада зашагала к пристани на посадку на плоскодонные речные суда.
Пыль, пыль, пыль…
С неизменной палкой в руке Роберт Пиль, в белом шлеме с кисеей, ниспадающей на плечи, едет верхом на арабском скакуне. Он снял с парохода «Shanon» большую часть многочисленной команды. Почти всех рядовых, баковых комендоров, квартирмейстеров, матросов первой статьи, так называемых «able bodies», и низших – «ordinaries», и «капитанов над мачтами», и плотницких помощников, и кузнецов, и даже юнг. Всех, кто носит причудливые и многообразные наименования, какие только существуют у людей английского экипажа корабля, чтобы поддерживать в них гордость и рвение к службе, и честь непростоты их должностей. Теперь все они в одном ряду. Все с ружьями и наточенными ножами, в шлемах, маршируют на речные причалы. Пиль быстро, как в панике, выгреб их со всех кораблей, как и со своего парохода. На судах остались поредевшие машинные команды, штурмана со своими помощниками и некоторое число матросов для охраны.
«Он ли это, нежный, умный юноша, с таким упоением внимавший докладу Джеймса, тогда еще не графа Элгина, а Брюса, о великом Мильтоне. А Гладстон тогда еще воскликнул, поднявшись со скамейки из рядов: “Я впервые слышу, что Мильтон писал стихи!”»…
«Мой оксфордский единомышленник, – вспоминал Элгин, – либерал и гуманист…»
А наши мальчики шагали быстро, сознавая, что по приказанию правительства послужат справедливости, уверенные в своей правоте. Тут уж они разделают мятежников, а заодно и всех, кто попадет под руку. Под горячую руку чего не случится!
Да, в доме Каннинга со слугами обращаются хуже, чем с собаками. Собаку, подсвистывая, подзовут, приласкают. Со слугой обращаются здесь как с механизмом.
Английский ребенок ест и пьет из рук индуски, которая привыкает к нему, как к своему. Его холят, ему стелют, обмахивают веером, чтобы не потел, его растят и охраняют. Индусы ведут губернаторскую канцелярию. В их ведении хозяйство и бухгалтерия.
Как ломает себе голову англичанин, начальник гарнизона или форта, или комендант крепости, как его кидает в жар, когда надо сдавать финансовый отчет. Он расстегивается или остается в нижней рубашке. На помощь призывается неизменный бухгалтер, пожилой индус в очках. Они вместе берутся за счета и счеты.
По всей стране индусы служат во всех ведомствах и знают дело лучше, чем стоящие над ними европейцы. А клерки-англичане томятся от жары и скуки, выговаривают у владельцев и директоров компаний право с 12 часов дня и до конца работы выпить два стакана алкоголя в смеси со льдом и соком.
…Получив сведения о предстоящем возвращении морской бригады, сэр Джеймс решил, что может обернуться лицом к Небесной империи. Глупостями и жестокостями местной бюрократии он сыт по горло.
Что же будет делать он сам в Китае? Индия – лоскутная страна. Китай – един. Индия – колония. По всей стране наши форты и отделения торговых компаний, всюду наши чиновники и меняльные конторы. Китай независим. К нему с трудом удается подступиться. Многие обжигали руки. Это страна, правители которой представляют себя преувеличенно могущественными. Дальше установленных барьеров китайцы не пускают европейцев, торг ведут охотно, со сноровкой, нарасхват берут опиум, а нас укоряют в жадных спекуляциях «иностранной грязью»[22].
В дворцовом зале на приеме у губернатора разъяренные коммерсанты с воплями кидаются к Каннингу, требуя еще более ужасных мер против мятежников, издевательств и пыток над захваченными убийцами. И физических, и моральных. Каннинг сочувственно молчит. Он ожесточается, но обнаружить этого не желал бы.
«Высшие чиновники при мне издевались над приговоренными к казни», – написал жене Элгин. Он имел в виду своего оксфордского друга.
…Опять Каннинг орет на приговоренных, плюет им в лицо, бьет стеком, рвет их одежду. Он в бешенстве. Перед его глазами, как он сказал потом, стоят картины растерзанных.
– Их нельзя жалеть, и нечего испытывать угрызений совести. Террор веками существовал здесь и доведен до совершенства. Резня происходила непрерывно. Обычаи потрафляют кровожадности». Начало восстанию сипаев положил наш новый закон, которым запрещалось убивать девочек в семьях. Все возмутились. Многим родителям дети становятся помехой, они спокойно убивают их, если не могут прокормить или продать. Это было здесь веками, и нечего винить британских колонизаторов! Мы легко рассуждаем в Оксфорде об эксплуатации человека человеком и равенстве всех людей от рождения. Тут все выглядит по-другому. Но если когда-нибудь мы уйдем из Индии, тут начнется невиданная резня, война всех со всеми, забушуют вспышки фанатизма. Вражда сект. Из жадности к деньгам европейцы сами дадут оружье в руки религиозных фанатиков и этим проклянут Индию на века. Миссионеры и просветители еще чему-то пытаются учить и наставлять.
…На большую волну корабль подымается довольно долго и медленно, вздрагивая от сильных ударов побочных волн в борта Во время этого восхождения на водяной Монблан невольно являются опасения, каким бы крепким характером ни обладал путешественник.
Волна уже закрыла пароход своей тенью…
При взятии Лукноу отличилась морская бригада, а также полк бенгальцев. На пароходе вместе с Элгином идет в Сингапур и там останется генерал со штабом, присланный из Европы. При расположении к приятному обществу сэр Джеймс, в положенные часы, в одиночестве на палубе. Романтическое название «Владычицы морей» нужно политикам так же, как китайскому богдыхану титул Сына Неба, но нигде, как в море, не чувствуется, что еще бессилен человек со всеми его большими претензиями.
Владычица морей и с собой иногда не в силах совладать. Наша сила в том, что мы смеем сказать об этом. В чем не посмеет признаться себе Сын Неба. Мы обязаны принудить его к такому признанию, отучить от чрезмерных амбиций. Представить его перед его же народом во всем его ничтожестве.
Быть Владычицей морей? Кому могла прийти такая мысль в голову? Человек не может стать владыкой хотя бы одной вот такой волны, какая сейчас подымет на себя пароход, возвращающийся из Индии. Уж закипели фонтаны гребня, засияло тропическое солнце, загораются радуги на палубе, и вокруг ходят радужные столбы водяной пыли.
Элгин помнил, как в крепостном дворе Каннинг кричал на обреченных. От своего однокашника по колледжу он получил наглядный урок колониального управления. Каннинг добросовестно изучал верования и обычаи страны и поэтому подобрал способ наказания, который ужасал население.
Утром море стихло. Матросы моются у длинных желобов-умывальников. Похоже, что эта веселая, ободренная победой молодежь, с лихвой отплатившая за убитых и замученных в плену европейцев и за своих погибших товарищей по экипажу, отмывает и тело, и душу от крови и тяжкой памяти.
Сэр Джеймс ходит по палубе, иногда заглядывает на бак. Это всем привычно. Матросы собираются кучками, обмениваются не только впечатлениями, но и безделушками.
– Что это такое? – не удержался Элгин.
– Да, ваше превосходительство, это индийская резьба по слоновой кости. Пришлось поднять ее в саду разграбленного дома под Лукноу.
– А посмотрите, сэр, что я нашел в траве, – обратился к послу рыжий матрос первой статьи, босой, с благородной выправкой и чистыми глазами.
– Сейчас по всей Индии валяется такая масса драгоценностей… – раздается чей-то голос сбоку.
Насмешка уловлена, но никто не подает вида.
– Да, сэр, в Индии каждый носит на себе какие-нибудь драгоценности. Идет голодный, еле живой, голый почти, а в каком-нибудь браслете, как женщина… так принято… Сейчас, когда такая масса людей погибла и все жилища разграблены, глупо было бы не спасти то, что валяется под ногами.