– Что теперь со мной будет? – Руки его постыдно задрожали в ожидании ответа.
– Жизнь Е будет сохранена, – ответил Сеймур. Переводчик еще не переводил, адмирал не закончил фразу. – Скажите ему, что не в нашем обычае лишать жизни захваченных в плен противников.
Выражение лица и тон Сеймура могли навести страх на кого угодно. Е не понимал слов, но почувствовал трепет, на него повеяло смертельным холодом, и он боялся перевода.
И вдруг бугры на лице Е опали, глаза открылись, явилось выражение самодовольства – и все так быстро, словно из него, как воздух из мяча, вышел весь страх, и остался Е в своем обычном виде.
– Такой он нам и нужен, – сказал Сеймур.
– Что? – возмущенно вскричал Эллиот.
«Со мной ничего не будет», – решил Е и взглянул на Эллиота. Е ухмыльнулся. Он по-прежнему пытался уверить себя, как низки и ничтожны перед ним все эти варвары моря и суши из стран Запада. Он сразу обнаглел. «Это ничтожества. Весь мир боится Китая! Я еще подумаю, стоит ли мне отвечать вам. Попробуйте-ка теперь…»
– Адмирал спрашивает, где попавший в ваши руки англичанин Купер, – заговорил Смит. Уже при звуках голоса адмирала на лице Е опять стали выступать отеки.
Е молчал. Казалось, от страха ему отшибло память. Или он искусно притворялся?
– Я… я… не могу вспомнить… Ах, кто такой этот Купер? – сощурившись, спросил Е.
Смит напомнил, где, кто и при каких обстоятельствах схватил хозяина гонконгского дока Купера.
Е сказал, что сейчас вспомнит и ответит сам. Он, кажется, затевал игру.
– Мы также ничего не знаем о судьбе двух англичан: Гибсона и Рея, оказавшихся у вас. Где они? – продолжал адмирал.
– Ах, я вспомнил, – приходя в хорошее настроение, сказал Е. – Я сам приказал убить Купера. Хи-хи-хи, – тихо подхихикнул пленник. – Могу показать все три могилы. Всех трех, про кого вы спрашиваете. Всего я казнил четырнадцать попавшихся мне англичан.
Волна движения и гул прошли по гуще военных, сидевших за столом и по всей комнате.
Лгал Е? Желал придать себе веса по своим собственным понятиям и заслужить большее уважение? Адмиралу неизвестно что-либо о каких-либо попавших в плен, кроме трех упомянутых британцев. Может быть, англичанами назывались другие европейцы, которых Е также охотно казнил?
– Где же могила Купера? Где могилы Рея и Гибсона?
– Все три могилы близко отсюда. Да, я их убил, – повторил Е. – Я также велел убить жену Эллиота, – добавил Е, не глядя на коммодора.
– Я знаю! – Не дожидаясь перевода, ответил по-китайски Эллиот, показывая веревку, на которой коксвайн привел губернатора.
– Зачем напрасно! – ответил Е, не теряя самообладания.
Спокойствие, с которым он говорил об отданных им приказаниях убивать людей, всех удивляло, и все стали, как наэлектризованные. Этот палач просился на виселицу. Эллиот прав: нельзя щадить, нельзя не отомстить. Всех охватывало негодование, которое временами прорывалось. Е слышал, как от его признаний в убийствах опять гул проходил по тесно сидевшей массе присутствующих.
Е продолжал давать справки. Его уже защекотало знакомое чувство, не известное никому другому. Он любил узнавать подробности убийств и сейчас мог бы поделиться, как умелые палачи и с какой целью расчленяют тела. Он испытывал наслаждение, когда подсмотреть что-то подобное удавалось самому. Он давал слушающим его варварам урок твердости. Он побеждал этих людей с их слабыми нервами.
– Я знаю, что у вас есть привычка при трусости и бессилье на поле боя, – сказал Сеймур, – потом вымещать свою ненависть на одиноком пленнике со всей изощренностью и радоваться поступающим докладам из камеры пыток. Вы схватите голландца или русского, а в Пекин сообщите, что умерщвлен еще один англичанин.
– Я убивал не только одиноких пленников, – слегка разводя маленькими смуглыми руками, тонкими и элегантными, как у пианистки, заметил Е.
– Господа, надо вешать! – вдруг поднялся Артур.
– Нельзя.
– Вешать! Я взял эту мерзость, и я своими руками повешу его. Неужели его оставлять в живых? Уморите его, как они морят, возьмите с них пример!
– Сколько же людей вы убили? – спросил Сеймур. – Правда ли, что по вашему приказанию казнены восемьдесят тысяч пленных, что вы перерубили головы целой армии тайпинских повстанцев, окруженных и сдавшихся вам под ваше честное слово сохранить им жизнь?
Е засмеялся, скалясь. Смех его похож на злое рыдание со всхлипываниями.
– Я не убил столько. Ничего подобного! Но всего в разное время я приказал казнить… Кажется… Да… Сто двадцать тысяч человек. Да, тайпинов я лишал жизни… Обещать им жизнь и убить – это очень хорошо. Хи-хи-хи ху… хо… Тайпинов было восемьдесят тысяч, но вы не точны, ошибаетесь в подсчете.
Все это надоедало, и опять вокруг раздались возгласы. Похоже, что все эти варвары могут не удержаться, они кинутся и разорвут Е на части.
– Задушить немедля!
– Я вздерну его своей рукой, – выходя, сказал Эллиот. – Сэр Майкл, не совершайте еще одного позорного гуманизма.
Смит сегодня переводил все это, говорил об убийствах, пытках и преследованиях. Как же он может полюбить? А ему казалось, что он любит. Кому он нужен, молодой человек, который каждый день возится с убитыми и отравленными, с раскопанными могилами и с гниющими трупами, и с негодяями вроде Е. Как после этого прийти на свидание с юным созданием и убеждать ее в своих чувствах… Язык не повернулся бы. Смит молод, и все это – лишь его профессия, долг. Можно ли это объяснить? Поймет ли Энн? Она умна. Или его удел на всю жизнь предопределен? Он недалеко ушел от Е с его множеством покойников и с книгами по некромании.
– Не дергай руки! – прикрикнул коксвайн, подходя к Е с веревкой. Е так затрясло, что казалось, он хочет сорваться. «Я все же тверд, – говорил он себе, – не могу только преодолеть дрожь, как ни уверяю себя в своей правоте, – но бьет, бьет, трясет, до боли в щеках, до тряски в мозгах… неужели у всех было так, кого я приговаривал?» Но думаешь о себе.
Да, подданных королевы он приказывал убивать… Е кормил крыс самим Купером. Сейчас варвары не посмеют повесить Е. От американцев Е узнал, что в парламенте королевы обвинили Боуринга. Парламент за меня заступится и на этот раз… И все были на моей стороне. Я тверд и прав.
Сеймур полагал, что если генералы молодого царя не проведут черту, резко отделяющую Европу от всей этой мерзкой азиатской гнили человечества, и не займут твердых и удобных позиций, то всю грязь опять придется расхлебывать нам и французам. Жить тут, торговать и воевать – и попадать в их руки. Выручать барыши. А нам, военным, гибнуть за выгоды коммерсантов и дельцов, за грязные европейско-китайские и американские махинации. Адмирал спросил, что бы желал губернатор Е для себя.
Е ответил, что не знает, где он будет находиться, и печально оглядел свою обширную комнату.
– Вы здесь не останетесь. На корабль «Флексибл»! Там все приготовлено для вас.
– Куда меня отправляют? – встревожился Е.
– На английский корабль, для плавания в Индию. Там вы будете находиться как пленник.
– Я не поеду! Я не желаю. – Е заговорил быстро и горячо, но переводчики молчали.
Увидев зашевелившегося силача коксвайна с веревкой, Е закричал:
– Впрочем, я согласен!.. Я соизволяю! Я снисхожу к вам! Я принимаю ваше приглашение.
Е вывели из ямыня и при смехе и возгласах сожаления толпившихся жителей повели по улице под надзором провост-маршала и офицеров.
Близ пристани навстречу двигались войска. В средине их ехал на коне англичанин в белой фуражке, в одежде частного лица, без военных знаков. Плохое предзнаменование. Белый цвет траурный.
– В город, под почетным эскортом, едет наш главнокомандующий и посол королевы, сэр Джеймс Элгин, – пояснил Смит.
Этого Е желал бы видеть! Это равный ему чин. Сейчас остановятся оба почетных эскорта и состоится историческая беседа. Е ждал. Но Элгин не остановился и не поглядел на него.
Е заволновался, лицо его стало отекать, полил пот… Он откинулся в негодовании. Посол проехал, не обратив на него внимания. Он не посмотрел. Словно Е не что иное, как сеза дунси – маленькая вещь, мелочь между Западом и Востоком.
С корабля, где Е был помещен, прибыли офицеры с докладами к послу и адмиралу о его самочувствии.
Е недоволен, что помещен у капитана корабля, который имеет только две нашивки. Е просит назначить его на корабль капитана с тремя нашивками.
У Е повар, слуги, кули, всего пятеро китайцев. «Синие жакеты» возмутились: появились вши.
Капитан приказал всех вымыть и выстричь. Матросы раздели спутников Е, окатили всех горячей водой и скребли, выварили их одежду, проутюжили, выветрили вещи, вычистили, старье выбросили. Выдали матросское белье.
– А как вы, капитан, живете с Е в одной каюте? – заехав на корабль, спросил Майкл Сеймур.
– О да… – ответил капитан.
Е находился в одном из отделений его каюты. Тут всегда дежурный офицер. Е находится на положении почетного гостя и поднадзорного пленника.
– Он также вшивый?
– Он не моется, а обтирается. Вши были и на нем. Мы помним ваш приказ не подвергать Е насилию. Но мы вышли из положения…
– Вы находили вшей на себе?
– Да, сэр.
– И как вы себя чувствуете после этого?
– Я исполняю гуманный приказ сэра Джеймса и соблюдаю престиж правительства. Моряк ко всему привычен. После каждого боя «синие жакеты» набирают на себя разных насекомых.
«Они сражаются не там, где надо!» – подумал адмирал.
– Я не боюсь. Моряк привычен. Я кормил вшей крымских, индийских, африканских, а теперь китайских. Но на корабле мы их вывели. Е было предложено вымыться самому. Обещано, что матросы не будут его скрести. Но… мы постарались, и я уверен, что вшей на нем не осталось. Я сообщу послу, что все формальные признаки уважения соблюдались.
Кук и Смит, приехавшие с адмиралом остались после его отбытия на корабле. Они уговорили Е выпить по рюмке сладкого.
– Вы закончите ли жизнь самоубийством? – спросил Смит.