– Кто? Я? – испугался Е.
– Да, Пей Квей сказал мне, что вы хотите закончить жизнь самоубийством и что он жалеет вас. Вас разжалует богдыхан, и вы будете опозорены. Не подумайте, что мы желаем вашей гибели. Напротив, вот мистер Кук поедет как ваш друг сопровождать вас в Индию. Вас отправят в Калькутту, в пожизненную ссылку.
– А кто мистер Кук?
– Корреспондент газеты «Таймс».
– Такие люди! – с презрением сказал капитану Е после ухода Кука. – И такие люди пишут у вас в газеты для народа, имеют свои мнения, управляют страной и парламентом.
– А как у вас?
– А у нас только одна газета, печатается в Пекине. В ней сообщается только то, что велит государь.
Но кончать жизнь самоубийством Е не намеревался, несмотря на всю приверженность традициям и богдыхану.
Пароход пришел в Гонконг. Там публика ломилась на корабль. Смит и Кук принимали гостей. Любезная услуга за любезность. У Кука на руках прокламации из Пекина. Е лишен всех заслуг, проклят, присужден Сыном Неба к смертной казни.
Е не поморщился. Это очень маленькая вещь, этот корреспондент «Таймс», чтобы выражать ему хотя бы небольшую долю внимания.
Но Кук все более становился ему необходим.
Однажды Е спросил его про Индию, идет ли там война.
Боурингу послано приглашение приехать и посмотреть на старого приятеля.
Сэр Джон приехал с дочерью. Он так любезно и спокойно поговорил в салоне с Е, что озадачил его. Так можно говорить с купцом, с которым имеешь дела, а не со взятым в плен главнокомандующим. Е удивлялся, как такой любезный, умный человек мог придраться к нему из-за ничтожной лорчи[75] «Эрроу», на которой собралась шайка китайских преступников. Как такой человек мог отдать глупое приказание и затеять войну в защиту грабителей, как лжец и обманщик, действуя по китайской пословице «если привяжется – будет раздувать». Похоже, что уроки в парламенте пошли ему на пользу, – полагал Е. Он совсем нестрашный теперь. Его припугнули.
Во время разговора про конфликт с «Эрроу» и про войну прошлого года не поминали. Сэр Джон не торжествовал и старое позабыл.
Е не был благодарен парламенту, так как это варварское учреждение, хотя оно и приняло китайскую сторону. Но это бесполезно. Е признали. И теперь его боятся. У них достаточно, чтобы при обсуждении упомянули человека, и он может жить. Но Е этого мало. Он не варвар.
Смит, переводивший разговор двух губернаторов, подумал об этом же. Как искусно и осторожно держались годами китайцы, не давая ни единого повода придраться. Боурингу пришлось ухватиться за ссору китайской полиции Кантона с китайскими преступниками, защищавшимися нашим именем. Судно под английским флагом! Может быть, Боуринг или, может быть, сам Смит состряпали все это по принятой системе защиты прав. И как прав в своей ноте Е, когда он пишет: «Такая мелочь, как дело “Эрроу”. Е, видимо, слышал о прениях в парламенте, а через кантонский ямынь сведения шли из Гонконга дальше на Пекин, по каналам, которые, как ученый в лаборатории, исследует сейчас капитан Смит, получивший бумаги, к которым он давно стремился. Как только Смит проводит Е в Индию, он опять вернется в архив кантонского ямыня. Нужные бумаги будут оттуда вывезены. Посол Элгин и адмирал Сеймур так разгромили Кантон, что у китайцев не должно остаться никакой иллюзии о благожелательности парламента к злодею Е.
Боуринг сказал Е, что его переведут на другой, более удобный, корабль.
– Куда меня отправят? – еще раз осведомился Е.
– В Индию. – Боуринг добавил, что на корабле будет капитан с тремя нашивками.
– Хорошо, – сказал Е. – Я принимаю приглашение и соглашаюсь.
Е заметил миловидность Энн и ревниво спросил у переводчика.
– А это кто?
– Это дочь губернатора Боуринга.
Энн, знавшая китайский язык, росшая в колонии, поняла Она попросила разрешения задать Е вопросы. Е желал принять вид важности, какой, по его мнению, и Боурингу сейчас был бы необходим Но Е потерял самообладание.
Энн задала несколько благочестивых вопросов о религии. Она говорила через переводчика, но Е с удивлением понял, что она знает язык, отвечает ему по-своему, но не дожидаясь перевода.
Энн спросила, придерживается ли господин Е одной религии.
Е ответил, что исповедует две религии, и добавил, что у него также две жены. Он оживился и охотно ответил на все вопросы Энн. Она осторожно спросила, нравится ли ему Гонконг.
Е впервые видел Гонконг, с его цветными этажами особняков над городом, над морем и по горе, и со множеством красивых кораблей и пароходов. Но он всегда на все подобные вопросы отвечал, что нигде нет ничего интересного, кроме как в Китае, и ему не на что смотреть.
– Ведь это тоже Китай, – сказала Энн, догадываясь о его затруднениях.
«Неужели?» – подумал Е. Он был тронут и готов прослезиться. Он китаец, и он горячо любил свою великую Родину.
– Очень благодарна вам, – сказала Энн, прощаясь со Смитом.
– За что же? Вы так прекрасно понимаете без переводчика.
– Но без вас я бы не могла говорить с маршалом Китайский язык – это далеко не французский, на котором можно смело заговаривать с каждым образованным человеком во всем мире. Женщина должна соблюдать приличия. В китайском языке свои условности.
Энн протянула руку, Смит пожал чуть сильней, чем полагается, и сконфузился. Это ужасный недостаток – его застенчивость. Энн очень, очень нравилась ему. Но в проявлениях добрых намерений он неопытен. Если бы она сама как-то подала повод. Смит боялся обидеть ее. Он боялся потерять ее, надо спешить, но как – он не знает, и он в отчаянии. Ему нравилось изучать людей, читать их мысли, преследовать их, проникать в их тайны, но не с барышнями. Разговор с милой девицей обезоруживает его. Но это не значит, что Смит не умеет любить. Он счастлив сегодня. А гребной катер губернатора уже далек от борта военного судна.
– У вас такие женщины? – спросил Е, когда Смит и Кук снова зашли к нему.
– Да, – ответил Смит.
– Я смотрел в ее глаза и заметил, что она все понимает, что говорят. Но она напрасно верит вашим мужчинам.
– Она понравилась вам? – спросил Кук.
– Да! – сгибая бычью шею, ответил Е.
– Что же вы раньше смотрели! – на чистом китайском языке сказал Кук.
С каждым днем Е становился с ним доверчивей.
Е перевели на другое судно. Там был капитан с тремя нашивками. Как видел Кук, более ни о чем его знаменитый спутник пока не беспокоился.
Е только смущали большие железные клетки, стоявшие на палубе. Кук, шедший с Е в Индию и намеревавшийся писать о нем книгу, объяснил, что это клетки для зверей, которых возьмут в Индии для зоологического парка, заложенного Боурингом в Гонконге в этом году.
Но когда мимо военного корабля шли китайские лодки, то с них спутникам Е, проводившим много времени в качестве зевак на палубе, кричали, что эти клетки для них, что в самую большую клетку посадят Е и, когда выйдут далеко в море, где нет дна, столкнут клетку с губернатором Гонконгские китайцы совершенно невежливы. Е иногда, сидя в новой каюте, слышал эти разговоры.
Рано утром, пока никто не видит, Е любил постоять у открытого иллюминатора и посмотреть, как пробуждается город, какая разноцветная богатая жизнь вокруг. Е ни за что не признался бы, что это приятно. Ведь приятно для него только то, что приказано свыше считать приятным. Только в Китае что-то еще заслуживает внимания, все остальное повсюду отвратительно. Варварская грязь! Неправильная ложная жизнь!
Е помнил фразу, сказанную дочерью губернатора, что все это тоже Китай. Но, если бы это попало в руки Е, он все бы тут загубил, всем бы перерубил головы и все велел бы переломать. А жаль. Значит, Китаю все это еще не отдадут долго, до тех пор, пока китайцы сами не перестанут быть варварами. И не научатся притворяться, как отец и сын Вунги, что они стали европейцами. Впрочем, когда бы Гонконг ни отдали, все равно в Китае сохранятся последователи Е, которые пообещают не рубить в Гонконге головы, но потихоньку возьмутся и начнут наводить единство и отклонений не позволят. Ради этого удовольствия можно пообещать в договорах, что ради великих идей и справедливости все будет соблюдаться и ради всех прочих слов, употребляемых в парламенте и в конгрессе.
У Кука свои заботы. Надо посылать очередную корреспонденцию в «Таймс». Иногда сделать это трудней, чем написать книгу. Труженик пера – такой же творец, как автор вымышленных произведений художественной литературы, в которых можно писать все, что вздумается. Но при описании подлинных событий к тому, что было на самом деле, надо добавить еще что-то особенное, что на самом деле не всегда случается. Одним тем, что происходило, не обойдется. Это тем более можно сделать смелей, что репутация «Таймс», газеты, которая печатает только правдивые материалы, – вне сомнений. И это все знают, и все в это верят. Закон мировой прессы – писать надо правдоподобно, то есть подобно той правде, в которую верит подписчик. Надо отдать должное вкусам читателей и разжигать их дальше. Все лучшие писатели пишут так во всем мире, и постыдного тут ничего нет. Каждый угождает своим единомышленникам и укрепляет их убеждения. Если врет, то виновата эпоха, общее направление, современность противоречивых идей. Значит, эпоха еще не доросла до правды. Так за чем дело стало? Врать приходится и таланту, и дураку, но те, кто без таланта, врут без меры, этим они живут и смеются над теми, кто… Ясно!
Для «Таймс» нужна сенсация. Первая корреспонденция о захвате Е на лестнице успела пойти из Кантона в Гонконг к отходу пакетбота. Теперь – все остальное. Придется написать, как жестокий злодей Е валялся и плакал в ногах у лорда Элгина, просил пощадить и рыдал. Офицеры смеялись. Какой важный, недоступный вельможа, палач и злодей, как с него сбили спесь. Кук для проверки рассказал об этом в Гонконге, и все поверили. Получилось, что пустил слух. Сведения, как Е валялся в ногах посла, пошли по Гонконгу и приводили всех в восторг. Кто-то передал солдатам и матросам, и все смеялись.