– Нет, никак нельзя.
Обмен мнениями продолжался. Представители обеих сторон оказались людьми с довольно крепкими нервами. Проговорили до вечера. Наконец порешили, что китайский губернатор даст ответ рано утром.
– Для окончательных переговоров об этом я прошу вас, посол, прислать своих представителей в мой ямынь, – сказал гражданский губернатор.
Но если толку не будет, Элгин может и сам прийти утром за ответом. Такие переговоры перед лицом ужасных опасностей нельзя вести через третьи лица. Тут надо все делать самому. Он еще сам упрекал губернаторов, что они напрасно теряют время, а что, как патриоты, они не должны бояться ответственности за коллаборационизм, когда речь идет о жизни сотен тысяч детей и женщин.
Прощались вежливо, но у Элгина был камень на сердце. Его могли провести за нос. Он еще напомнил о голоде.
Ему опять возражали. Гражданский губернатор вытер платком глаза и вдруг сказал, что уже сегодня, сейчас, еще до принятия предложения посла, на которое, может быть, невозможно пойти, он тем не менее уже немедленно примет все надлежащие меры.
Тут же кто-то из мандаринов помянул, что администрация все это время пыталась помогать населению, и тюрьмы, например, работают вполне исправно, как всегда.
«Тюрьмы?» – подумал Элгин. Его так запутали во всякие дела, что про тюрьмы он не подумал. А у них там черт знает что творится. Тюрьмы надо будет обследовать. Там могут быть и европейцы. Мы сразу кинулись к сокровищнице, а не к тюрьме.
Пей Квей высказал претензию, что переломаны все двери и еще многое и что теперь трудно будет сохранять документы в ямыне.
Элгин ответил, что оставляет в распоряжении китайского гражданского губернатора тех самых моряков Эллиота, которые тут все ломали. При них так же будут две пушки. А маньчжурский генерал оставался пока без охраны. Это, казалось, не беспокоило маньчжура. Он жил и в ус не дул, а что было у него на душе, неизвестно.
На следующий день порядок в городе начал восстанавливаться. День ото дня открывалось все больше лавок и магазинов. Начался подвоз продуктов на лодках по реке и на двухколесных тележках из провинции. Многие такие арбы запряжены коровами и ослами, как пароконные повозки. Множество разносчиков шли из деревень к городским воротам, неся на плечах шесты, к которым подвязаны были огромные корзины со свежими овощами. Начиналась весна.
– Покупайте свежие овощи! Покупайте свежие овощи! Выгоняйте зимнюю заразу из желудков! – кричали разносчики.
– Сапоги починяем! – нараспев орали бродячие сапожники, подходя к лагерям рыжих варваров или встречая их патрули.
В Кантоне все знали, что англичане за свою войну продрали свои кожаные сапоги.
– Старые вещи покупаем! – пели барахольщики, скупавшие старье как у китайцев, так и у рыжих варваров.
Пей Квей вошел в дела, и его чиновники восстанавливали работу учреждений, а ямынь находился под охраной красных мундиров. Провост-маршал и отец-наставник, так же как генералы, не вмешивались в городские дела. Они вели себя как гарнизон, квартировавший в союзном городе.
– А может быть, вы могли бы оставить город совсем? – предложил Пей Квей при свидании с Элгином. Гражданский губернатор явился в ямынь посла и союзного главнокомандующего с таким видом, как будто он намеревался осмотреть здание для какого-то дела. У Пей Квея был такой вид, словно Элгин, его штаб, переводчики и офицеры были здесь временными квартирантами.
– Что? – удивился Элгин. Он не сразу сообразил, о чем толкует его недавний пленник, находившийся под домашним арестом. Сэр Джеймс вдруг вскочил и закричал: – Об этом и не мечтайте!
– А то мы с вами быстро разделаемся, – добавил адмирал Сеймур, присутствовавший при этом разговоре.
– Вы поняли адмирала? – спросил посол.
– Да, конечно. – Пей Квей смутился. Заметно было, что угроза подействовала. Он знал, что европейцы грозят не впустую, а умеют действовать.
– Город занят нами и будет удерживаться до заключения в Пекине договора, когда император Китая согласится на все наши требования, которые вам хорошо известны.
Элгин решил дать урок гражданскому губернатору. Хозяевами положения остаемся мы, об этом придется напомнить.
С офицерами и командой «синих жакетов» Элгин побывал в кантонской тюрьме. Он провел там два часа, добросовестно заглянув во все углы, подвалы и камеры.
В тот же день Кен Сен и Пей Квей были вызваны в ямынь посла королевы для разноса.
– В городе, который занят нашими войсками, мы не можем позволить вам продолжать в тюрьме пытки и умерщвления людей, которых вы отдаете связанными на съедение крысам! Это не виданное нигде в мире преступление. У нас за это вешают!
– А зачем вы лезете не в свои дела? – вдруг с яростью возразил Пей Квей. – И какое вам дело до этого?.. Вы не должны касаться внутренней жизни государства. Это обычай нашего народа, так мы поступали всегда… Что же, по-вашему, я могу сделать?
– Какая глупость! Где бы еще ни существовали такие обычаи, но я запрещаю вам совершать что-то подобное. У нас этого не будет.
– А что же делать? Ведь это дезертиры! Вы понимаете меня? Ведь вы сами строги с дезертирами. Я слышал, что достопочтенный адмирал убивал дезертира палками, и когда от него остался кусок мяса, то все это возили с корабля на корабль и продолжали колотить. Дезертирство – это самое тяжелое преступление, и оно заслуживает самого тяжелого наказания! Мы также наказываем неискоренимых преступников. Да и какое вам до всего этого дело!
– Я приказал освободить тех, кто еще жив, и запрещаю вам впредь губить так людей, пока мы здесь. Крыс мы вытравили ядом, которым уничтожаем их на судах. Этот яд сильнее того, которым вы начиняли булки для нас. Отравленный хлеб был отправлен нами в Европу и там исследован! Тюремщики сразу признались нам, что за время их службы к ним доставлялись и европейцы, которых они, по приказанию Е, живыми отдавали тем же крысам… И не рассказывайте мне про дезертиров. Кто такие дезертиры? Кого вы имеете в виду? Мы видели отрубленные головы, выставленные вами уже после того, как все сражения закончились и никаких дезертиров быть не могло. Ни один разумный человек не может терпеть вашего произвола. Население Кантона ждало нас как избавителей. Мы принесли вам свободу. Вы поняли меня?
Китаец все выслушал, но обещаний никаких не давал. Пришлось все повторять сначала. Что крыс уже нет, люди на свободе, умирающим подана помощь.
– Но многие были так истерзаны, что умерли у меня на глазах. А если вам жаль крыс, то надо было быстрей соглашаться на наше предложение. Я соберу большую армию и увеличу флот, я пойду на север, взорву стены Пекина и я схвачу вашего богдыхана и поведу его на веревке, если наши требования ему не подойдут. Крысиные тюрьмы я закрою во всем Китае и помогу вам избежать обсуждения о подобных реформах в вашем правительстве.
Пей Квея, кажется, все это нимало не трогало…
Глава 20. Четыре посла
– Элгин во время этих событий как взбесился, – рассказывал Чихачев адмиралу Путятину, вернувшись из Кантона в Макао, где он находился наблюдетелем на эскадре, по приглашению адмирала Сеймура – Ему как вожжа под хвост попала.
«Как можно так выражаться, говоря о благородном человеке, как о сивом мерине», – осудил в душе своего собеседника Путятин.
– Союзники вели бой умело, довольно точно придерживаясь диспозиции. Расчет был правильный. Они в боях выглядели хорошими хозяевами положения, как и в торговле. Но потери их велики. Погибла сотня солдат и офицеров, не считая французов и кули.
– Вы познакомились с Пимом?
– Да. Мы рассказывали друг другу о северных исследованиях.
Поначалу Пим был несколько насторожен с Чихачевым. Потом, после окончания сражений, он в хорошем настроении признался, что содрогается от мысли при разговорах с русскими офицерами, что ему опять начнут колоть глаза «Авророй», как всегда и всюду при встречах. «С русскими невозможно говорить, чтобы они не перевели все на «Аврору». Ничего подобного у Николая и в уме не было. Сообразив, о чем речь, он расхохотался, что с ним редко случалось. Николай Матвеевич Чихачев с ранних лет угрюм, как дядюшка-резонер из хорошей пьесы. Довольно потешно, что бесстрашные моряки боятся нашего хвастовства своей победой.
– Четыре года прошло, Евфимий Васильевич, а мы все хвалимся победой, словно жить нам больше нечем. Они все эти разговоры терпеливо сносят на банкетах и при встречах, лишь удивляясь в душе, сколько же еще можно все про одно и то же. Про хвастовство мичмана Фесуна в Гонконге они мне что-то помянули, еще когда мы ходили на форт Камоэнса.
– Пим рассказывал, как проводил зимы во льдах Арктики, он знает все, что нужно для путешествий тяжелыми зимами в условиях Сибири, расспрашивал про наши открытия и даже сказал, что хотя мы были в далеких от Арктики краях, но не менее трудных, чем за полярным кругом. На Кантонской реке Пим попал в неприятную историю, так все получилось, что уничтожил артиллерийским огнем китайскую деревню и перебил много народа… Но какие изделия в Кантоне, Евфим Васильевич! Макао нельзя сравнить с Кантоном. Тут клок земли, оранжерея. Под Кантоном, глядя на лодки с товаром, диву даешься, откуда в городе с такой массой лачуг в изобилии такая роскошь. Но когда я попал в город, то там первоклассные магазины и множество лавок завалены первосортными изделиями, которые нарасхват пойдут во всем мире. Англичане с ума сошли… Они давно рвались. Там множество мастеров и художников, изделия их за гроши уходят и дают прибыль купцам и посредникам, как серебряный дождь льется на Кантон из заморских туч. Сэр Джеймс заказал для семьи и близких интересные изделия. Они поняли, что убивают великое торговое движение, ими же начатое. Людская река потекла. Первоклассные мастера и художники превратились в голодных оборванцев.
– Да, да, – соглашался адмирал.
– Наши Хлестаков и городничий – честнейшие люди, Евфимий Васильевич, по сравнению со здешними аферистами и взяточниками. Преступления совершают и англичане, и сами китайцы.