ела, Элгин затребовал у Лондона позволения отправить весной эскадру кораблей под командованием бывалого в тех местах коммодора и морскую пехоту в Приморье и занять там южные гавани, пробивать дороги через дебри Уссурийского края к верховьям рек и выходить к древним землям маньчжур, хватая за горло этим царствующую династию, грозя оскорбить память ее предков, могилы и их Отчизну. Он знает, что все это значит для нас. Он делает не только фланговое движение, пугая китайцев, он хочет разрубить узел и при этом занять для Великобритании лучшие в мире гавани. А у нас находятся голоса, которые несут черт знает какую ахинею.
– Государь сказал, что для того, чтобы там немедленно действовать, нам надо знать, какими силами мы располагаем, а главное, в чем там наша цель и где предел наших интересов и требований. Ему с разных сторон в течение всех этих лет несут кому что вздумается. Великого князя Константина в Петербурге сейчас нет. Государь желает, чтобы мы твердо знали географию страны и стратегию наших действий. Надо знать предел наших прав, утраченных еще при последних московских царях, и в какой степени мы можем ссылаться на Нерчинский договор. Я всегда твердил, что какими бы ни были права, но отдавать их англичанам и французам мы не смеем Получается, что мы не сумели, Пальмерстон вполне одобряет намерения Элгина. Свято место пусто не бывает. За ними дело не станет. Им проглотить еще одну колонию, завезти в нее кули и завалить товарами ничего не стоит. Вернее, стоит, но… вы сами знаете и видели. Или Приморье возвращается к нам, или мы теряем его безвозвратно. Пекинские власти не видели и не увидят его никогда, как своих ушей. Как и родовые земли династии, англичане все заселят китайцами, как Гонконг. Скажу больше, что в случае успеха англичан в Китае они обяжут китайцев стать своими союзниками и открыть им все реки для плавания коммерческих и военных флотов всех держав. В Лондоне и о наших намерениях все прекрасно знают. Они хотят устроить Пекину железные клещи.
– Откуда у государя эти сведения?
– От русских шпионов из Лондона. У наших тайных канцелярий и министерств есть надежные люди. Основы нашего шпионажа заложены давно. Дело это возведено Бенкендорфом и Нессельроде на новую высшую ступень. Нессельроде сам был английским шпионом. Про это знали. Значит, существуют шпионы в самом английском правительстве, равные ему по положению, которые подают в Петербург самые верные и новейшие, наи-сек-рет-ней-шие сведения! Шпионы должны быть в их адмиралтействе. Они есть и в газете «Таймс», из самых злейших наших врагов, печатающих самые ядовитые статьи, в которых и Пальмерстон, и Герцен объявлены русскими шпионами, которые продались за наше русское золото царю.
– Когда я был в Лондоне, я, как всегда, придерживался самых дружественных отношений с их достойными и сановными шпионами. Это меня умные люди научили, мол, теперь в Европе все шпионы, не ссорься ты с ними, обходись по-товарищески, держи ухо востро и наблюдай, от них можно узнать больше, чем из газет, если потом вспоминать систему их вопросов, в которых дело они мешают с бездельем А, кстати, где сейчас Сибирцев?
– Сибирцев поехал из Иркутска в верховья Амура. Мы готовим сплав. Пойдет посольство для переговоров, научная и военная экспедиция, и маршрут будет задан по рекам, вверх по Уссури, через дебри Уссурийского края, прямо к южным гаваням, чтобы прикинуть наскоро, что и где, чтобы со временем в лучшей из гаваней создать порт, который бы владел Востоком. Не наподобие Владикавказа, не крепость в горах, а мощный порт на… Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Люди у меня подобраны, войска есть, артиллерия и винтовки для вооружения китайцев есть, хотя я не сторонник всех просвещать и вооружать, кто и без нас смышлен. При случае я эту артиллерию и винтовки оставлю со спокойной душой себе. Сибирцева я включил действительным членом в мой Республиканский Совет.
– В Китае все реки одна могущественнее другой, текут в Тихий океан. А у нас в великий океан течет только один Амур. Это наша единственная связь, освоившись на этой реке, мы наконец выполним то, о чем Петр пытался нам вдолбить. Наша молодежь говорит, что это за жизнь в европейской России, когда все дороги в мир закрыты шведами и турками спокон веков.
– Какая же определенность, если по нашей реке поплывут корабли англичан и французов? Нам не делить нужно с кем-то этот наш единственный путь, а выставить охрану покрепче да подальше от его берегов. Неужели вы думаете, что наши казаки во времена Албазина только на одном берегу Амура жили и у них, как в министерстве, не было ни на что больше никаких прав? Они жили и на Сунгари.
– Государь не утвердит.
– Я исполняю пожелания его величества и признаюсь во всем, что полагаю необходимым для вечного мира и спокойствия между Россией и Китаем. Это не уловка и не лицемерие. А государь и вы можете совершить непоправимый промах, и тогда великое дело будет поводом для вечных раздоров между нами и соседями. Вы обязаны объяснить все государю, чтобы не быть беде. Спешите, пока время не ушло. Сегодня, за один день, вы можете совершить то, что министерство иностранных дел не могло решить за два столетия. Да они и не решали ничего, по лени и по любви к немцам и орденам.
Глава 23. Тать под фуркой
Я в Амур влюблен… И красиво, и свободно, и тепло. Последний ссыльный дышит на Амуре легче, чем первый генерал в России…
…Китайцы возьмут у нас Амур – это несомненно… им отдадут другие, например, англичане, которые в Китае губернаторствуют… По Амуру… все смеются, что Россия хлопочет о Болгарии, которая гроша медного не стоит, а совсем забыла про Амур… Я совершенно здоров. Судите сами, ведь уже больше двух месяцев я пребываю день и ночь под открытым небом. А сколько гимнастики!
Муравьев обратил внимание не на беспорядок в книгах и не на американские газеты, а на многие полосы бумаг, по которым узкие столбцы отпечатаны китайской и маньчжурской вязью. Ничего подобного Николаю Николаевичу не доводилось видеть в Петербурге, даже в Географическом обществе.
У Невельского бывают разные люди со всего света: ученые, моряки, военные и торговые шкипера. Вон и книги китайские. Это Муравьеву приходилось видеть у приятеля своего Ковалевского в Азиатском департаменте, где он давно не бывал.
Образованные моряки, бывая в Петербурге, непременно зайдут к молодому адмиралу, который тем приятней, что какая-то кошка около него тут пробежала. Иностранные знаменитости, бывая в России по обязанности или по делу, обязаны, конечно, встречаться с нашими академиками, должностными лицами, дипломатами и сановниками, с признанными адмиралами, и многие гости считают лишь баронов за настоящих русских, да им и некогда и неудобно заводить объяснения и знакомства с Геннадием Ивановичем. Поливая нас грязью у себя дома, как запуганных рабов царизма, они, попадая к нам в империю, сами становятся ничтожнейшими рабами и подхалимами нашей тирании, лишь бы извлечь из нее выгоды, за которыми к нам появились, да побольше бы вышибить из нашей земли и из мужичка, за права которого они начнут трезвонить, как только вернутся в свое логово и там смело заявят о своем свободолюбии.
А сам Невельской знал, что делается вокруг, и не обращал внимания. А ведь тут дело не только во Врангеле. Когда есть какой-нибудь Иван Иванович, который годами сидит и пускает слухи, что, мол, неблагонадежен такой-то, к тому-то и тому-то непригоден. И доводы всегда найдет. Тем более занимая положение признанного деятеля или ученого. И этот же Иван Иванович льстящему ему иностранному ученому, знаменитому подвигами науки вояжеру и пионеру, намекнет, что, мол, Невельской-то реакционер, уж очень отстал, он при прошлом царствовании еще что-то значил, а теперь вряд ли вам будет интересен… Да он и больной, пожалуй, не примет… Предлоги найдутся. Любой иностранец содрогнется, узнав, что это человек былого царствования, и сразу переменит о нем хорошее мнение. Всю Европу якобы ужасало царствование Николая I, и теперь на покойного государя можно валить все, даже то, в чем Николай не виноват, чего и не было при нем, что после завелось. Но ученый Иван Иванович крепко сидит за своим столом и уж двадцать пять лет держится крючками за своих подопечных.
Николай Николаевич знал о себе, что сам он тоже полицейский, но особого склада. Давно не был в квартире у Геннадия Ивановича Тут устроено было что-то вроде Петровского зимовья, на Конюшенной, где воет пурга, как шторм бушует по берегу Охотского моря. В бревенчатом зимовье принимал он людей, приходящих к нему со всех стран по морю и доставлявших что надо. Не ждал Невельской, что из Петербурга пришлют новые образцы оружия и апельсины для детей, а получал все это от иностранцев на золото, которое с казаками и солдатами и с бабами, в том числе и со своей звездой, Екатериной Ивановной, мыл в речке Иски сам. В Петербурге расплачивается он не золотом. Золотого песка тут нет, есть золотые жилы и золотые эполеты и прочее. Но Невельскому назначен такой пенсион, что любой может позавидовать. Получает он жалованье и в ученом совете при Адмиралтействе. Он один из директоров Общества пароходства и торговли. У него и у его жены – собственные богатые поместья. У нее в Смоленской губернии, от предков, у него, от матери, в Костромской, и еще куплено по возвращении с Амура имение с крепостными на богатейших пензенских землях. Почва там как пух. Когда приехали впервые и посмотрели на урожай – диву дались. Невельской в ус не дует, что предстоит освобождение крестьян и дележ земель. Он средствами снабжен со всех сторон, ему все дано: и деньги, и земли, и полная возможность стать богатым. Живи припеваючи и не горюй, только нигде не заявляй свое мнение и не лезь к тем, кто сам хочет сделать карьеру, оставить свое имя в веках. И вообще, не мешай другим, сиди у себя на Конюшенной, как на побережье Охотского моря, откуда бывает виден и берег Сахалина, и кажется, что недалеко и до Японии, и до Калифорнии, и до Кокосовых островов. Продолжай мечтать. Он и теперь вел исследования глубин моря и побережий Тихого океана. И не обращал ни на что внимания, словно одиночество привычно и въелось в него.