— Каковы они в бою? — поинтересовалась женщина, когда они спешились и сошли на обочину, давая пройти очередной колонне в тысячу воинов, маршировавших под зеленым знаменем с красной звездой. — Альпиранцы хорошо сражались в этой вашей заварушке?
Настойчивое подергивание пут заставило Френтиса ответить:
— Это была их родина. Они бились за нее — и одержали победу.
— Но, я надеюсь, ты и сам убил немало, так?
Пульсация пут не прекращалась. «Сражение в дюнах, стрелы, потерянные на Кровавом Холме, безумное противостояние на стене…»
— Так.
— И никакого чувства вины, да, любимый? Все эти сыновья и отцы, павшие от твоего меча, хотя единственным их преступлением было желание защитить свою землю? Что там насчет угрызений совести?
В Унтеше он сразил ударом в ногу альпиранского офицера, пытавшегося перелезть через стену. После того как атака была отбита, гвардейский лекарь наклонился к нему, чтобы перевязать рану, и получил кинжалом в шею за свое благородство. Офицер изрыгал проклятья до тех пор, пока с полдюжины бердышей не пригвоздили его к мостовой.
— Это была война, — сказал он. Путы перестали дергаться, и, как только прошел последний солдат, женщина вскочила в седло.
— Ну, тогда считай, что началась новая. Только на сей раз, будь добр, постарайся победить.
К вечеру седьмого дня показался город на берегу сверкающего голубого океана.
— Гервеллис, — пояснила женщина. — Столица Атезии, где живет первый пункт из нашего списка. Кстати, мой старый знакомец. Жду не дождусь, когда вы встретитесь.
Извилистыми улочками и садами на площадях Гервеллис напоминал Линеш или Унтеш, но выглядел куда более основательно. Пока они ехали от городских ворот до центральной площади, миновали несколько храмов: величественные мраморные сооружения с колоннами, барельефами и многочисленными изваяниями многочисленных же альпиранских богов. На лице женщины застыла приветливая улыбка, но Френтис заметил, с каким презрением она смотрела на эти храмы. «Мне жалко их, этих заблудших, — думал он. — Она же их ненавидит».
На северной стороне площади они сняли номер в гостинице — она была более дорогой, чем другие, зато более комфортабельной. Этой ночью женщина оставила его в покое, сказав, что он может отдыхать: она подхватила походный мешок и отправилась в свою комнату. До самой темноты он лежал на огромной кровати и не мог уснуть, несмотря на всю мягкость перин. «Сегодня ночью она заставит меня убить кого-то», — думал он.
Несколько часов спустя путы натянулись, он встал и пошел к ней. Застал ее уже полностью одетой — она была в черном шелковом костюме, волосы стянуты в узел на затылке. На обоих предплечьях по кинжалу, за спиной короткий меч. Кивнула на кровать, где было разложено оружие и шелковые штаны с рубахой, такие же черные, как и на ней.
— Поверь мне, любимый, — сказала она, натирая лицо сажей, — сложно найти человека более мерзкого и опасного, чем тот, с кем ты скоро встретишься. Я не могу позволить себе никакой ностальгии.
Путы вспыхнули. Боль была сильной, но переносимой. Теперь ее контроль над его телом и мыслями сделался абсолютным. Он выполнит все, что она захочет, будучи послушной куклой в ее руках.
Подойдя к окну, женщина распахнула ставни и выбралась на крышу. Задержалась на мгновенье, осматривая улицу внизу, потом быстро пробежала по черепице и перескочила на крышу дома напротив. Френтис последовал за ней. Они передвигались по ночному городу, перепрыгивая с крыши на крышу, со стены на стену. Женщина оказалась столь сильной и ловкой, что Френтис наверняка залюбовался бы ею, пусть даже скрепя сердце, если бы путы не лишили его возможности испытывать какие-либо чувства. Она вела его на север, подальше от тесных улочек вокруг главной площади, к широким бульварам неподалеку от доков. Остановилась она на стене, с которой открывался вид на площадь с небольшим храмом, окруженным деревьями: прямоугольник колонн под крышей с плоской верхушкой, увенчанной мраморной статуей женщины в капюшоне, надвинутом на лицо. В отличие от других храмов, этот охранялся: у входа стояло двое вооруженных копьями мужчин в доспехах. Дверь была заперта, но из-под нее выбивался свет от разожженного внутри огня.
Женщина пробежала вдоль стены, подпрыгнула, схватилась за ветку дерева, перебралась на него, не потревожив ни листика, и соскочила на крышу храма. Если бы не путы, он мог бы подумать, что ему самому такая задача не по плечу, несмотря на все его тренировки и долгие годы, проведенные в ямах. Но ее воля не оставила места сомнениям, и он беспрекословно последовал за ней: перебежал, подпрыгнул, схватился за ветку и оказался на крыше, двигаясь так, словно делал это уже сотни раз.
Женщина провела его к задней части храма. При этом они прошли совсем рядом со статуей, но даже с такого близкого расстояния Френтис увидел лишь тень от капюшона, но не рассмотрел ее лицо. Женщина заглянула через край крыши, вытащила кинжал из ножен на запястье и прыгнула, перевернувшись в воздухе. Раздался едва слышный звук. Френтис посмотрел вниз: она как раз прятала кинжал в ножны, стоя над телом третьего охранника. Спрыгнул и он, приземлившись рядом. Она толкнула служебную дверь храма, и та беззвучно приоткрылась, легко повернувшись на смазанных петлях. Но женщина медлила, и это было очень странно.
Обстановка внутри казалась аскетичной: голые стены без мозаик и барельефов, в углу — узкая кровать, рядом стол с листами пергамента, чернильницей и пером. Бóльшую часть помещения занимала мраморная чаша, полная горящего угля; дым выходил через отверстие в потолке. В кресле, лицом к огню и спиной к ним, сидел мужчина. Френтис видел лишь ореол седых волос и лежащие на подлокотниках кисти рук — корявые, в старческих пятнах. Женщина, уже не таясь, распахнула дверь настежь и вошла внутрь. Рука на подлокотнике дернулась, но человек остался сидеть.
— Храм Безымянной Пророчицы, значит, — произнесла женщина на воларском, остановившись перед стариком и глядя на него, приподняв бровь. Френтиса она оставила стоять у двери, лишь принудила вытащить кинжал и быть готовым в любой момент метнуть его в старика. — Так вот где ты решил спрятаться.
Мужчина издал тихий звук, похожий на смех. Его голос был слаб, акцента не замечалось.
— Прости старику это маленькое тщеславие, — сказал он, и седая голова приподнялась навстречу женщине. — А ты, я вижу, все еще цепляешься за старую оболочку?
— При этом ты позволил своей зачахнуть. — Она смерила старика презрительным взглядом.
— И это неплохая защита от цепных псов Союзника. Зачем забирать тело того, у кого подгибаются колени, едва он пройдет десяток шагов?
— Действительно. — Она оглянулась, рассматривая непритязательную обстановку. — Император мог бы предоставить дряхлому старику более удобное убежище в благодарность за его слепую преданность. Особенно учитывая неоценимые услуги, которые ты оказывал его предку.
— О, он предлагал! Щедрое вознаграждение, прекрасный дом, слуг и достойную пенсию. Я же попросил только это. Люди, ищущие мудрости у Безымянной Пророчицы, всегда рады бросить мне несколько медяков. Ну и хоть какое-то развлечение для одинокого старика.
— Хочешь меня убедить, что с возрастом ты стал мягче? — Губы женщины тронула усмешка. — Не забывай, я же все видела, я была рядом с тобой во всех твоих деяниях.
— Которые нас заставили совершить.
— Что-то не припомню, чтобы ты от них отказывался.
— Отказывался? Когда пришло время тебя покинуть, я очень долго не соглашался на это. И когда войско твоего отца перешло на болотах в рукопашную, я тоже отказывался, да еще как! Видишь ли, к тому времени я изменился. Хотел жить простой тихой жизнью, но император попросил меня о помощи. Обращаю внимание — попросил, а не приказал, не заставлял и не насиловал. Только попросил. Тогда-то я воспользовался своим даром в последний раз.
Некоторое время женщина молча смотрела на него, потом поинтересовалась:
— Почему дверь была открыта?
— А она и не запирается последние двадцать лет. Охрана стоит здесь лишь по настоянию императора, я тут ни при чем. По правде говоря, я ждал тебя и твоего юного друга раньше, но теперь я предвижу будущее хуже, чем прежде. Вечно так происходит с украденными дарами, не замечала? С возрастом они притупляются.
Твердой рукой она было взялась за кинжал и вдруг замешкалась.
— Почему ты… покинул меня?
— А ты не догадываешься? Ты была прекрасна, жестока и неистова, но Союзник превратил тебя в чудовище. Это разбило мне сердце.
— Не тебе, Ревек, судить, что со мной сделал Союзник. Впрочем, скоро ты сам все узнаешь.
Путы опалило огнем, и Френтис, не в силах сопротивляться приказу, двинулся вперед. Старик вскочил с такой быстротой, какой невозможно было ожидать от человека его возраста, поднял руки с разведенными пальцами и повернулся к Френтису. В его лице сочетались дряхлость и глубокая печаль. Пальцы старика дернулись, в ладонях вспыхнул огонь, и это не было наваждением, которое создавал много лет назад Одноглазый. Полыхнувший жар убедил Френтиса в том, что старик извергает пламя из собственных рук. Ревек воздел пылающие кисти и направил их на Френтиса. Тот атаковал.
Неуловимой тенью женщина скользнула к старику и кинжалом перерезала ему горло. Всплеснул фонтан крови, старик споткнулся, потянулся к шее бесполезными уже руками, и огонь потух.
Большая дверь с грохотом распахнулась. В помещение ворвались двое охранников и в ужасе вытаращились на них. Женщина убила ближайшего, полоснув его кинжалом по горлу, затем выхватила меч и кинулась на второго. Тот оказался быстр и хорошо подготовлен. Он парировал ее удар копьем и тут же нанес ответный, целя ей в голову и не давая приблизиться. Френтис направился было к ней, но старческая рука сжала его щиколотку. Он дернулся раз, другой, но освободиться от хватки не смог. И вдруг… Путы исчезли!
Френтиса ошеломило внезапное чувство свободы, боль тоже пропала. Перепачканные кровью губы старика шевелились, другой рукой он пытался зажать рану на горле. Френтис склонился, пытаясь расслышать слова умирающего. Оказалось, тот говорил на языке Королевства. «Семя прорастет», — едва слышно прошептал старик и, прежде чем Френтис смог ему помешать, провел окровавленной ладонью по его лицу. Кровь попала в глаза, затекла в рот. Он отшатнулся, и старик отпустил его щиколотку. Путы мгновенно вернулись.